Азарий Лапидус - Падающие в небеса Страница 36

– Я могу задать еще один вопрос?

– Да, конечно, – Беленький посмотрел на часы, – у нас еще пятнадцать минут.

– Спасибо. Михаил Петрович, сколько времени занимает дорога у Липсица от дома до работы?

Михаил Петрович, не рассказав о вертолете, конечно же не упомянул и о том, сколь долго добирается ученый до места службы, лишь вскользь заметив, что Липсиц работает вне дома – в специально оборудованной лаборатории.

«Черт возьми, такое впечатление, что на нашей беседе в доме Липсицев присутствовал кто-то третий!»

Тем не менее, не показывая вида, что откровенно нервничает, Сапожников сказал: – Извините, я, наверное, от усталости упустил этот момент. Путь от дома до лаборатории, с учетом полета на вертолете и поездки на машине, занимает один час двадцать минут. – Поняв, что от него ждут еще какой-то дополнительной информации, Михаил Петрович добавил: – В том числе один час на вертолете.

Авдеев одобрительно кивнул и посмотрел на шефа:

– У меня последний вопрос.

– Пожалуйста. – Беленький вновь посмотрел на часы.

– Скажите, а где находятся федеральные агенты, охраняющие Липсица?

И опять Сапожников внутренне содрогнулся: он ни слова не упомянул об охране, а Авдеев спрашивал об этом как о факте, не требующем подтверждения. Конечно, вполне могло быть, что по данному поводу у него имелась ранее полученная информация.

Сапожников чувствовал, что начинает терять самообладание. С ним вели игру по заранее подготовленному сценарию, но непонятно, зачем чекистам это нужно. Если для унижения, то дальше уже некуда, он и так чувствовал себя ужасно. Если же для втягивания в какие-нибудь дальнейшие оперативные действия, то это бесполезно, он больше ни на какие подвиги не пойдет! Ни за что!

– По-моему, они сидят в машине, стоящей круглые сутки около дома, но я не видел ни машину, ни агентов.

– Спасибо, у меня больше вопросов нет, – произнес Авдеев.

Сапожников с удовлетворением выдохнул, он подумал, что экзекуция закончилась и теперь предстояло услышать выводы, но оказался неправ.

Беленький повернулся к сидящему напротив Авдеева мужчине:

– Константин Викторович, а у вас есть вопросы?

– Да. Если можно, один вопрос. – Беленький кивнул, а мужчина обратился к Сапожникову: – Попробуйте как можно подробней описать сцену вашего прощания с Липсицем.

– Где? Я с ним прощался три раза: дома, у машины и в аэропорту.

– Меня интересует прощание дома.

Михаил Петрович прикрыл глаза, попытался вспомнить со всеми деталями последний эпизод в кабинете Липсица. Там можно было ничего не скрывать – банальная сцена. Подробно рассказал, как все происходило, стараясь ничего не забыть. Рукопожатие и выход из дома следом за Липсицем. Водитель укладывает чемодан в багажник.

«Ну, теперь уж точно – все!»

– Маленькое уточнение, – произнес Константин Викторович, – опишите, как вы обнялись с Липсицем?

Кровь ударила в голову Сапожникову, как и сутки назад, стало тяжело дышать, а сердце предательски забилось с удвоенной скоростью, как будто предпринимая попытку покинуть положенное ему место. Лицо Михаила Петровича моментально побагровело, и Беленький с удивлением спросил:

– Вызвать врача?

– Нет, спасибо, сейчас все будет в порядке. Если можно, дайте, пожалуйста, воды, – попросил Сапожников. Он собрался с силами и задал давно напрашивавшийся вопрос: – Скажите, а что, нас подслушивали?

– Об этом чуть позже, – парировал Авдеев, – сейчас ответь на вопрос Константина Викторовича.

Сапожников совсем растерялся:

– Ну, я не помню в деталях.

– Тогда покажите, – попросил Константин Викторович.

– Как показать?

– Очень просто, обнимите меня так же, как вы обнимали Липсица.

Михаил Петрович встал, сделал шаг в сторону своего соседа и обнял его. Сели обратно на место. Беленький внимательно посмотрел на Константина Викторовича, тот утвердительно кивнул, шеф удовлетворенно заулыбался, так же в улыбке расплылись остальные чекисты. Сапожников заметил обмен удовлетворенными жестами, и до него вдруг дошло.

– На мне был микрофон?

Авдеев посмотрел на Беленького, как будто спрашивая у него разрешения. Тот кивнул, и Антон сказал:

– Да!

– А-а… – Сапожникова распирало задать еще много вопросов, но Беленький, вновь посмотрев на часы, произнес:

– У меня осталась одна минута.

– Разрешите только один вопрос? Где был микрофон?

– Сначала… – начал отвечать Авдеев, но тут же покраснел и замолчал.

– А… а… – Сапожников опять попытался задать этот вопрос, но Беленький прервал его очень жестко:

– Все, у меня больше нет времени. Я благодарю вас, Михаил Петрович, за ту неоценимую помощь, которую вы нам оказали. Надеюсь, все, что произошло во время вашего американского турне, и не только там, останется нашей общей тайной, и конечно же до новых встреч. Помощник проводит вас на первый этаж. До свидания.

Беленький поднялся, протянул Сапожникову руку, тот пожал ее и произнес:

– Нет уж, на сей раз прощайте!

Авдеев и Константин Викторович тоже встали из-за стола, но Беленький, попрощавшись с Сапожниковым, обратился к своим сотрудникам:

– Антон Николаевич, Константин Викторович, задержитесь на пару минут, хотел бы обсудить с вами кое-какие детали.

Глава 16

Эйнштейн сидел за рабочим столом в кабинете пражской квартиры и, вместо того, чтобы продолжать начатую рукопись, с интересом рассматривал картинки, меняющиеся за окном, как в калейдоскопе. Он любил мягкую раннюю осень Центральной Европы, чуть раньше, чем в Швейцарии, погружающую города в новую, по-своему радостную, пору года. Во время таких наблюдений его посещали мысли, которые не могли возникнуть, когда Эйнштейн работал над статьями или лекциями.

Вот уже два года Эйнштейн жил в Праге, одном из самых красивых европейских городов. Он получил профессорскую должность и преподавал теоретическую физику в немецком университете, старейшем высшем учебном заведении в Европе. Созданный королем Карлом в XIV веке университет гордился своей историей и преподавателями. Вот уже более пяти столетий преподавание велось на немецком языке, но не так давно по требованию местной интеллигенции открылись потоки, преподавание на которых осуществлялось на чешском языке. Событие само по себе положительное, и Эйнштейн с присущим ему свободомыслием должен был бы его приветствовать, но методы, используемые борцами за гражданские права, оставляли желать лучшего и приводили к неприятию немецкой профессурой того, что происходило.

Поначалу преподавателей, читавших лекции на немецком языке, выгоняли из аудиторий, избивали. То тут, то там вспыхивали волнения студентов, заканчивавшиеся массовыми драками. Все это вскоре привело к созданию раздельных помещений для немецких и чешских студентов. Бюджет расходов на немецкую часть университета начал сокращаться, крупные ученые с мировым именем покидали кафедры, и не за горами было время превращения крупного научного центра в провинциальное заведение.

Эйнштейн не был снобом, за свою научную карьеру ему пришлось пережить различные перипетии. Порой он влачил незавидное существование, будучи почти безработным, работая много лет за мизерную зарплату в Бернском патентном бюро, но всегда и везде он ценил дух взаимопонимания, который сейчас полностью отсутствовал в Праге.

«Похоже, Борн был прав, когда несколько лет назад предполагал возможное пришествие грубой силы в те сферы человеческой жизни, где должен царить дух. Свободный и безмятежный. Стоило человеческой культуре триста лет бороться с религиозным мракобесием, чтобы потом и погрузиться в пучину национализма».

Находиться в такой обстановке Эйнштейн не мог и не хотел, поэтому, как только поступило предложение переехать в Цюрих, он, ни минуты не сомневаясь, принял его и в ближайшие дни должен был закончить сбор своих вещей и тронуться в путь. Главной ценностью ученого конечно же являлись рукописи и неопубликованные научные труды. Оставлять здесь, в Пражском университете, Альберт ничего не хотел, и особенно он дорожил своими последними исследованиями.

Эйнштейн отвернулся от окна. Его взгляд упал на выдвинутый нижний ящик стола, где лежала тетрадь Минковского. Три с лишним года он периодически открывал ее, перечитывал записи Минковского и Борна, вносил свои заметки. Опубликовать статью по материалам Минковского не получилось. Мысли там были интересные, но незаконченные. Внезапная смерть не позволила Герману сделать выводы, а без них текст представлял необоснованные тезисы. Борн попытался систематизировать записи, но у него было слишком мало времени. Эйнштейн же не мог заканчивать начатые работы коллег, но не потому, что не хотел, а потому, что их идеи натолкнули его на постановку новых задач, решать которые он принялся с огромным удовольствием. Таким образом, на страницах тетради в темно-коричневом переплете время от времени появлялись новые записи Альберта.