Владимир Чивилихин - Про Клаву Иванову. Елки-моталки. Над уровнем моря Страница 36

Пина срубала мелкие деревца и кусты, собирала и откидывала их, снова бралась за топор.

- Думаю, кто это тут тюкает? - Родион шел по просеке, улыбался.

- Нечего подглядывать! - Пина опустила топор.

- Выходит, только тебе можно?

- Стой-ка! Стой! - крикнула она, быстро приблизилась к Родиону, подпрыгнула и звонко шлепнула его ладонью по лбу. - Комар, - пояснила Пина и расхохоталась, увидев, что Родион стоит столбом и оторопело глядит на нее. Она протянула ему руку. - Ну ладно, не обижайся! Ну на, откуси! Откуси!

Родион, не отрывая взгляда от ее глаз, в которых прыгали веселые чертенята, схватил ее пальцы и прижал к губам. У Пины перехватило дыхание. Она вырвала руку, отвернулась, покраснев густо, будто ее обстрекало крапивой, а он одним движением выклинил свой топор из лесины и ушел по просеке в кусты. Скоро оттуда донеслись удары топора и треск сучьев.

Пина глубоко, с наслаждением вздохнула, засмеялась счастливо и огляделась. В глубине леса шумели пожарники, слышались треск и удары, и Родион вблизи ворочал какие-то коряги. А лес уже остывал, готовился к ночи. Солнце склонилось за деревья, и сюда пробивались редкие его лучи, но уже ничего не могли согреть, только больше оттеняли густой лапник, что печально, обреченно вис к земле. Потянуло прохладой по земле. Пина задумчиво подобрала топор, взялась рубить.

Комары к вечеру осатанели. Они гудели зыбким облаком над головой, лезли в уши, глаза. Пина отмахивалась от них, а они еще больше свирепели. Ничего, пускай едят, не съедят...

Темнело, когда с дальнего конца просеки прибежал Бирюзов.

- Шабаш! - кричал он. - Не видно уже, по ногам можно секануть. Бросайте! Родя, хватит!

Когда собрались все у костра и Пина начала разогревать варево, Родион накинулся на еду. Он ел сосредоточенно и углубленно, жевал всухомятку что ни попадя, иногда оглядывал небо, уже проступившие меж крон звезды, рабочих, что вповалку лежали вокруг костра, и - мельком - Пину, хлопочущую с посудой. Уже в кромешной тьме Бирюзов принес ведро с водой, палатку с вертолетной площадки, поднял людей ее разбивать.

- Давай, мужики, давай! - приговаривал он. - Шевелитесь, а то комарье вас высосет до костей.

- На комаров-то нас хватит. Прокормим, Саня.

- И ты нас зазря не погоняй!

- Да он не нас, робя. Понимать надо...

Санька и Евксентьевского заставил расстилать на траве палатку, и Гришку, и Баптиста. Все в одинаковых комбинезонах, они уже плохо различались в неверном свете костра, только Евксентьевский давал знать о себе - постанывал тихонько, озирался, вглядывался в темноту, прислушивался к лесным шорохам.

- Помочь бы вам, - сказал Родион. - Однако я еще долго есть буду...

В темноте сдержанно засмеялись:

- Да мы уж сами! Рубай, старшой.

Палатку натянули, уселись ужинать. Меж деревьев трепетал багровый свет. Там то вспыхивало, озаряя небо, то затихало, и огонь казался совсем близким. Евксентьевский ел неохотно, кидал тревожные взгляды в сторону пожара. Пина заходила к Родиону то с одной, то с другой стороны, подливая в его чашку супу. Он же, избегая глядеть на нее, долго хлебал, потом ел толченую картошку, а под конец соорудил свое фирменное блюдо - налил в кружку кипятку, темной заварки добавил, опустил кусок масла, насыпал сахару, соли. Привалившись к какому-то мешку, он пил эту смесь мелкими глотками.

Первая, оглушающая усталость уже сошла со всех. Пожарники курили у костра, наслаждаясь отдыхом и тишиной. Переговаривались, но Пина слушала плохо. Вот Родион перестал вздыхать над чаем, улыбается чему-то, и Пина тоже прислушалась. Говорил Гришка:

- Такую халтуру как было не спрыснуть? Заходим, рассаживаемся, я кричу: "Смертельную дозу!" А официантка уже знает. Несет. "Да нет, - говорю я, на каждого смертельную дозу". Несет еще.

- Постой, постой, Гриня! - перебил его чей-то заинтересованный голос. Это сколько, доза-то?

- А это в одной медицинской книге было написано, - с готовностью ответил Колотилин. - Будто бы смертельная доза для человека - кило двести. А я врачам сроду не верил... Ну вот. Правда, свою норму я знал. Чувствую, что сейчас упаду, - все, как отрубил!

- Орел! - с притворным восхищением проговорил в темноте Неелов. - Ух и орел...

Из холодеющего леса трепетно и мягко летели прямо на костер бестолковые ночные бабочки и сгорали. Меж черных вершин сосен объявилась луна, светлая, большая и близкая. Она была в туманно-зеленом обводе. (Славно! Дымы, значит, не поднялись еще, не затянули небо совсем. А этот Евксентьевский-то - штучка! Ногти щепочкой опять чистит, дует на ладони. Мозоли набил, что ли? Что за человек? Весь издерганный, и характер не разбери-пойми... Где же Пина? Ага, устраивается в балагане. Ну спи, спи спокойно, Пина! Прошлую ночь, в городе-то, просидели у реки, пока не замерзли совсем, а гостиница оказалась запертой, и пришлось стучать. Эх, Пина! Так ничего я тебе и не сказал, хотя говорили все время. И тут ничего. Да зачем слова, если словами не обскажешь всего?..)

- Как ноги, Родя? - прервал Санька мысли Родиона, но тот не ответил задумчиво допивал остывший чай.

- Умаялся наш старшой, - посочувствовал кто-то из рабочих.

- Устал, товарищ Гуляев? - осведомился Евксентьевский, и Родиону послышалась в интонации его голоса прежняя издевка. - А? Устал?

Родион промолчал. Отставил кружку, откинувшись назад, нащупал в темноте сырую картофелину. Подбросил ее, поймал, и лицо у него стало совсем мальчишеское. Все выжидательно смотрели на него, а Санька растянул губы в обещающую улыбку:

- Такую штуку никто, кроме него, в городе не делает.

Родион протянул правую руку к свету и сжал пальцы. Кулак его задрожал, жилы в запястье проступили проволокой, и на пепел закапал картофельный сок.

7

Следователь. Алексей Платонович, вы больше ничего не можете добавить об отношениях обвиняемого с Евксентьевским?

- Нет. Одно только: Гуляев - настоящий парень.

Следователь. Вы будто оправдываете его.

- Я его знаю.

Следователь. А знаете, что ему грозит по закону?

- Но закон - это еще не все.

Следователь. Что вы хотите этим сказать, Алексей Платонович?

- Вы вот тоже который уже раз вызываете меня по закону, а там тайга горит. Пожаров день ото дня больше.

Следователь. А почему больше? Вы извините меня за вопрос не по существу.

- Почему не по существу? По существу! И я отвечу. Обычно говорят: "Стихийное бедствие".

Следователь. А разве не так?

- Не так. Конечно, жара способствует, но если б солнце само зажигало, оно бы давно всю землю опалило. Больше пожаров потому, что людей в тайге больше. Лес под гребенку стригут, а лесосеки не чистят. Кроме того, вы знаете, что за народ эти шатущие туристы? Или наложите сетки пожаров на маршруты поисковых партий. Интересная картина получится!

Следователь. Что они, нарочно поджигают, что ли?

- Бывает. К геологам, таксаторам, топографам много дряни нанимается калымщики, алиментщики, жулье разное. По-моему, и недобитые гады бродят еще по тайге экспедициями; может, власовцы закоренелые есть или какая-нибудь новая сволочь появилась, из сектантов.

Следователь. Ну уж это вы слишком!

- Нисколько. Ловили явных поджигателей, да только отпускали.

Следователь. Почему?

- Закона нет.

Следователь. Как это нет?

- Так и нет. Невзначай ты запалил тайгу или нарочно - нельзя тебя осудить, потому что закона нет. Вы молодой, это ваше первое дело в Сибири, говорите, а мы-то знаем. Сорок лет уже бьются лесники за такой закон. Говорят, что скоро примут его...

Следователь. Есть уже такой закон, Алексей Платонович! Недавно утвержден на сессии...

- Ага! Это хорошо. Надо так: поджег лес - получай круглую десятку. Худо еще, что цены лесу никто не знает. А он такое же имущество, как завод или мост, если не подороже. Мост можно быстро отстроить, а тайгу попробуй! И гасить ее - такая работа, каких нигде нет. Если любопытно вам, могу свозить. Никому не мешает узнать, какими людьми мы держимся.

Родион проснулся вдруг. Какой-то неуловимый внутренний толчок подымал его по утрам на пожарах и обрубал сон. Должно быть, заботы грядущего дня собирались и затаивались с вечера в некой тайной клеточке, чтоб едва видным утром враз пронзить и оживить все его большое, одеревеневшее за ночь тело.

Он вскочил, стянул с головы Бирюзова телогрейку, и ресницы друга ожили, задрожали, однако не раскрывались, будто никак не могли расклеиться. Родион знал, что Санька сейчас сильно втянет носом, чуть приоткроет веки и начнет подымать и ронять голову, жмуриться к потягиваться, пока не получит пинка. Он уже, конечно, собрался весь, ждет, чтоб тут же увернуться и, рыча по-звериному, прыгнуть Родиону на плечи. Его потом надо как следует мотать, иначе не сбросишь. Все так и вышло, только Санька цепче обычного оплел его.

- Эй! Эй! - послышался испуганный голос Пины. - Вы чего? А? Вы это что, ребята?..