Елена Черникова - Скажи это Богу Страница 36

Москва становилась все более далекой. Тягостный минувший год уносило в открытое море простого прошедшего времени вместе с плесневеющими обломками всех их катастроф.

Василий Моисеевич уже почти любил это несчастье, это испытание, свалившееся на его седины, - Алину, жаждущую поведать миру какую-то свежую тайну. Профессор понял, особенно в Париже, что эту больную никаким стоп-краном не остановишь в ее стремлении поведать миру о своей любви, но хуже того - в потуге расшифровать смысл этой любви. Больная с каждым днем все упорнее говорила о Боге, как она Его видит, как Он постоянно с ней и ждет не дождется ее озарений. Но только сначала - не книжных.

Василию Моисеевичу, вылечившему до дна несколько десятков гениев, было смешно - до тех пор, пока однажды, ну вот как раз в тот момент, когда Алина радост?но прыгала вокруг Нотр-Дам де Пари, он почувствовал шевеление щекочущего любопытства, прямо внутри собственного сердца.

А шевелился там тихий, но очень внятный вопрос: "А что тут делаю я лично?" Как ни странно, этот вопрос еще не возникал.

Вторично этот вопрос шевельнулся на следующее утро, когда профессор Неведров обнаружил в своих руках поднос, на коем благоухала чашка кофе, только что сваренного им лично для дремлющей в шелковистой постели Алины. Подошел с подносом, поставил на тумбочку, погладил одеяло в районе ноги спящей красавицы - и вздрогнул всем позвоночником: это была нежность, похожая на касание мотылька.

Чувства пошли потоком. Он вспомнил, что похожую, мотыльковую, невесомую нежность впервые ощутил много лет назад, в той деревне, где лечил Тиму, - когда девочка потянулась к ромашке. Тогда он обнял за плечи жену, но лишь потому ее, что боялся коснуться Тимы, боялся спугнуть чудо. Он прогнал нежность, будто помеху его науке. А теперь мотылек вернулся и обнял весь его старый позвоночник, измученный годами горделивого ношения слишком умной головы. Он почувствовал, что впервые в жизни что-то действительно созидает, а не глумится. И громадная ответственность за каждый свой вздох с этой секунды поселилась в его душе.

И он прошептал пересохшими губами несвойственное ему слово, в котором вдруг каждая буква задрожала своей, чистой нотой. Слово, в котором он никогда раньше не слышал ничего, кроме фонетики. Слово, от не?обыкновенного звучания которого в душе Василия Моисеевича взметнулся вихрь внезапного и тут же ускользаю?щего понимания:

- Господи...

Алина проснулась от аромата кофе, улыбнулась автору и погладила его руку, забытую на одеяле. Все поняла, выпила кофе, встала, распахнула окно.

В этот день они не сказали друг другу почти ничего. Приступы болтовни, накатывавшие на них раньше, кончились, словно упала стена.

Гуляя по Бульварам, они присматривались, прислушивались, желанно впитывали каждое движение здешних мирян, звуки, улыбки, мотоциклетный шум, шорохи воробьиных крыльев, мелодии ажурных балконов - все, что встречалось.

Из распахнувшейся двери парфюмерной лавки вылетел густой чувственный аромат - и встал столбом. Алина деловито принюхалась и вдруг с непередаваемым удивлением услышала знакомый женский голос. Его владелица как раз выплывала из магазина вслед за ароматом, говоря элегантному спутнику:

- Каждая порядочная русская женщина должна иметь хотя бы одного любовника в Париже!

- Да, мадам, - кивал он.

- Чтобы не прерывалась культурно-историческая традиция, - кокетливо щебетала женщина.

- Да, мадам, - кивал он, очевидно не понимавший ни одного ее слова.

Алина не успела сманеврировать и, споткнувшись на ровном месте, почти упала на хрупкую ароматную даму, не успевшую отскочить.

- Привет, Анна! - выдохнула Алина. - Извините, месье.

- Здравствуйте, мадам, - невозмутимо кивнул спутник Анны.

Воспоследовала короткая немая сцена, в ходе которой квартет участников безмолвно, полувзглядами обсудил дальнейшие действия - каждого фигуранта и свои.

Профессор, мгновенно опознавший спутника Анны как не-мужа, решил откланяться, причем навсегда, поскольку совсем недавно выдал именно эту женщину замуж, точно зная, что только это ее и спасет от дальнейших переломов чего бы то ни было. Анна не послушалась. Решила совместить старый маршрут с новым. Ну что ж...

Анна, помертвевшая при виде профессора Неведрова, а еще больше при виде собственной подруги Алины, некрасиво приоткрыла рот, собираясь что-то сказать. Не получилось.

Алина, сообразившая, что Анна очень по-своему сорвалась с профессорского крючка и по-своему поняла свободу и свободную волю, - Алина приветливо улыбнулась обоим еще раз, изобразив милую встречу только вчера видевшихся друзей.

Элегантный господин, только что купивший в лавке самые дорогие духи для понравившейся ему русской балерины, был односложен, поскольку легкий шок от цены флакончика еще не прошел. Господину было глубоко безразлично, с кем столкнулась на улице его новая знакомая. Он беспокоился только о флакончике. Он рассчитывал на скорейшее взаимопонимание. Он был простой истинный француз.

- Ну пока, нас ждут. Всего хорошего! - Алина махнула рукой куда-то в сторону перистых облаков.

Анна закрыла рот, благодарно кивнула подруге и поплелась вниз по улице, тяжело опершись на руку своего джентльмена.

Профессор посмотрел вслед балерине, внезапно охромевшей прямо на глазах у своего недавнего врача, крепко взял Алину за локоть и повел в противоположную сторону.

На следующий день надо было выбирать дальнейший марш?рут. Можно было оставаться в Париже, но поменять отель. А можно было следовать первоначальному плану, теперь грозившему им Северной Африкой.

Проснувшись первым, профессор собрался было поразмышлять, но это дело оказалось и неуместным, и непосильным.

Проснувшись второй, Алина повернулась на бок, лицом к соседу по койке, и поинтересовалась:

- У тебя давно не было женщины?

- Так получилось, - ответил он, не обратив внимания на ее внезапную фамильярность и неожиданное "ты".

- Хочешь?

- Безумно, - зевнул профессор.

- Зачем?

- Ах мерзавка! - улыбнулся профессор, поцеловал Алину в щеку и ушел в ванную.

На завтраке они договорились остаться в Париже, поскольку в Африке летом жарко. Это ценное климатическое наблюдение мигом расшатало торжественную серь?езность, прицепившуюся как клещ с сущего пустяка - с утреннего диалога в номере.

Они снова могли смеяться и говорить друг с другом. И абсолютно невероятное "ты", излучаемое неповоротливыми губами, все менее их удивляло. И ни капельки телесного томления! Ну как дети малые.

И он вспомнил светящееся лицо Тимы, покидаемой, бросаемой им, тогда еще шибко умным и жестоким, у монастырской стены. Вспомнился громадный чемодан, почему-то не отягощавший ее рук. Снова удивился заоблачной уверенности - что все правильно, что так и долж?но быть, именно здесь. Ее доверчивость.

Потом он вспомнил жгуче-стыдные дьявольские минуты, когда Тима спала, а он трогал ее, а она заговорила грубыми словами откуда-то из брюха и не своим голосом. И он вспомнил, что возненавидел девушку из-за ее невыносимо легкой, сквозящей приобщенности к любым мирам. Так возненавидел, что забыл о собственной роли в ее, так сказать, развитии. Он услал ее из дома, завидуя и негодуя: теперь он смог признаться себе в этой правде. Он понял, что потерял ее гораздо полнее и бесповоротнее, чем думал раньше. И что с этой утратой ему придется смиряться всю жизнь и - более того - учиться радоваться ей, поскольку эта невероятная девушка и есть самое не расшифрованное им послание; и что лишь когда-нибудь, в награду за что-то действительно богоугодное, ему, может быть, повезет увидеть ее хотя бы на минуту.

По случаю, эти воспоминания вцепились в него в пикантную минуту: колесо обозрения сделало очень быст?рый полукруг, и кабинка остановилась в верхней точке. Алина охнула и схватила профессора за локоть. За стеклом невозмутимо сиял Париж.

- Ты разве забыла, что здешнее колесо вертится быстро, как карусель? Ты испугалась? Успокойся. Внизу садятся новые пассажиры, сейчас тронемся, - забормотал он, поглаживая ее по голове, как ребенка.

- У тебя сейчас рука многодетного отца, - отозвалась Алина, приходя в себя.

- Я думал о Тиме. Ты помнишь ее?

Колесо рванулось, кабинка полетела к земле, потом опять вверх, опять к земле, и так трижды.

Позеленевшие, они вышли и, заикаясь, попрощались с лучезарно-приветливым арабом, привратником пугающе-развлекательного объекта.

- Ой. Ну и ну. Вот это да. Батюшки мои. - Сложив эти восклицания ровно, как спички в коробок, Алина выдохнула и обернулась - еще разок поглядеть на шуст?рое колесо.

- Не бойся. Я с тобой, - сообщил ей профессор.

- Предупреждать надо.

- Не груби. Колесо как колесо. Чертово, как говорит народ.

- Пойдем подальше от него. Очень уж тонкое и прозрачное, будто из проволочек сделано. Боюсь, ветром сдует.

- Давай я тебя отвлеку от мрачных мыслей. Так ты помнишь Тиму? Девушку в моем доме, с которой ты порезвилась вокруг аквариума?