Александра Маринина - Дорога Страница 36

– Пойдемте в комнату, – пригласила Люба, – что мы все в прихожей стоим.

Вчетвером они прекрасно помещались за столом в довольно просторной кухне, но шесть человек могли с комфортом усесться только в комнате, которая теперь была одновременно и гостиной, и спальней Любы и Родислава.

– А где ваша Лелечка? – спросила Кемарская, оглядываясь. – Пусть Ларочка с ней поиграет.

– Сейчас будем ужинать, – сказала Люба. – Какие игры?

Она очень надеялась на то, что Коля поможет разрядить обстановку и займется Ларисой, но сын в последние несколько дней ни в чем предосудительном замечен не был, так что подлизываться ему нужды не было. Он в своей комнате предавался любимому занятию: едва вернувшись, улегся на пол и врубил на полную мощность магнитофон, в котором крутилась пленка с записями «Машины времени». Леля молча помогала накрывать на стол и не обращала на Ларису никакого внимания. Любе откровенно не нравилась старуха Кемарская, но Ларису ей было жалко. В конце концов, ребенок ни в чем не виноват и уж тем более не может отвечать за занудную и настырную бабку.

– Лариса, – позвала она, – пойдем со мной на кухню, я покажу тебе, как надо разогревать сырники, чтобы они не стали жесткими.

Из кухни Любе были хорошо слышны разговоры в комнате. Кемарскую сегодня потянуло на обсуждение смертей известных людей, и она пыталась вызнать у Родислава подробности, которые, как она полагала, власти скрывают от общественности.

– Вот когда Олег Даль умер, все говорили, что от болезни. А я так думаю, нечисто там дело было. Ведь он же не в Москве умер, а где-то в другом городе…

– В Киеве, – подсказал Родислав. – Но я не вижу связи.

– Да как же, Родислав, связь-то прямая! С чего ему было болеть? Молодой ведь совсем. Поехал, видно, по каким-то делам, за эти дела его и убили, а нам втюхивают, что болел, чтобы про известного актера плохо не подумали. Вот ведь были же у Федоровой темные делишки, значит, и у Даля могли быть.

– Татьяна Федоровна, – Родислав был само терпение, – Олег Даль умер от болезни, это совершенно точно. Можете быть уверены.

– Не знаю, не знаю, – Кемарская недовольно поджала губы. – А вот еще Харламов на машине разбился. Тоже, скажешь, случайно? А я тебе скажу, что нет тут никакой случайности, все закономерно. Масоны решили нацию извести и начали с известных людей. Вон в прошлом году Высоцкий помер, тоже ведь совсем молодой был, а нам врали, что от болезни, потом Даль, потом Харламов разбился, теперь вот Федорову убили. Думаешь, это все случайно? Да их всех поубивали специально. И дальше будут убивать, вот увидишь. А от нас, простых людей, все скрывают, правды нам не говорят.

Слушать эти бредни было невозможно, и Люба была благодарна Родиславу за то, что он держит себя в руках и не повышает голос, а обсуждает все это с полоумной старухой вполне серьезно. Он неторопливо и обстоятельно объяснял ей, что никаких масонов нет и никаких масонских заговоров тоже нет и что власти от народа ничего не скрывают, потому что скрывать нечего.

– Тетя Люба, а почему Леля не носит свою голубенькую кофточку? – внезапно спросила Лариса.

Вопрос Любу озадачил. У Лели действительно была австрийская голубая трикотажная кофточка, шелковистая и переливающаяся, которую подарила Аэлла. Леля ее очень любила и в теплое время года носила почти постоянно, но теперь ведь зима, и эта чудесная вещица была для зимних холодов слишком легкой.

– Сейчас не сезон, – объяснила она Ларисе. – Очень холодно. Вот настанет весна, и Леля снова будет ее носить.

– Но весной Леля вырастет, и кофточка станет ей маленькой.

Люба задумалась и поняла, что соседка права. Леля и в самом деле росла быстро, похоже, она тоже будет высокой, в родителей. Во всяком случае, сейчас девятилетняя Леля была одного роста с одиннадцатилетней Ларисой.

– Ты права, – Люба ласково потрепала девочку по голове, – Леля у нас быстро вырастает из одежды.

– А вы мне тогда эту кофточку отдадите?

– Конечно, – улыбнулась Люба, – если Леля не сможет ее больше носить, ты сможешь взять ее себе. Но ты ведь тоже растешь, она к весне и тебе будет мала.

– Ничего не будет мала, – упрямо сказала Лариса, уставившись в пол. – А если вам жалко, вы так и скажите. И вообще, нам ваши подачки не нужны, мы сами не нищие.

В ее голосе явственно проступили интонации Татьяны Федоровны. Любе стало неловко. Она не только покупала для Ларисы новые вещи, но и зачастую отдавала то, из чего вырастала Леля. Однако она и не подозревала, что девочку это обижает. Лелины вещи никак нельзя было назвать старьем, то, что отдавалось, было подарено Аэллой, то есть очень красивым и хорошего качества. Леля умела носить вещи аккуратно, и все, что отходило к Ларисе, было в прекрасном состоянии, без единой дырочки, чисто выстиранное и выглаженное, будто только что из магазина.

– Ларочка, если я отдаю тебе вещи Лели, это не называется подачкой. Когда рядом растут две девочки, то совершенно нормально, что вещи одной переходят к другой. Представь себе сестер, одна постарше, другая помладше или одна повыше ростом, а другая пониже. То, из чего вырастает одна сестричка, начинает носить другая. И у меня было точно так же: у меня есть старшая сестра, но она маленького роста и худенькая, а я всегда была крупная, высокая, и все время получалось, что мои вещи переходили к ней, хотя она была старше. В этом нет ничего плохого, ничего зазорного. Все люди так живут.

– Значит, мне Леля как сестра? – спросила Лариса, поднимая голову.

«Еще чего не хватало», – подумала Люба, но вслух, разумеется, сказала совсем другое.

– Конечно.

– Тогда почему она меня не любит?

Вопрос застал Любу врасплох. Да, это правда, Леля не любит Ларису, но неужели это так заметно не только самой Любе?

– Почему ты решила, что она тебя не любит? – Она сделала удивленное лицо. – Леля очень хорошо к тебе относится.

– А почему тогда она с мной почти не разговаривает?

– Ларочка, Леля и с нами тоже мало разговаривает. Она просто очень молчаливая девочка, она сочиняет стихи и все время этим занята. Мы с дядей Родиславом не обижаемся на нее, и Коля не обижается. И ты тоже не обижайся, ладно? У нее такой характер.

– Она и играть со мной не хочет, – продолжала жаловаться Лариса.

– Она не любит играть. Пойми, Ларочка, Леля не играет с тобой не потому, что она тебя не любит. Она вообще ни с кем не играет.

Все это было ложью от первого до последнего слова, но ничего другого Люба в сложившейся ситуации сказать не могла. Леля с удовольствием общалась с родителями и братом, у нее были подружки-одноклассницы, которые часто приходили к ним в дом и с которыми девочка могла подолгу играть в города, рифмы, буриме или еще во что-нибудь. Но если Леле что-то не нравилось, она или уходила к себе, или, если уйти в свою комнату было нельзя, умолкала, и невозможно было вытянуть из нее ни единого слова. Совершенно очевидно, что присутствие Ларисы ей не нравилось, но Леля очень старалась быть вежливой, насколько хватало ее маленьких силенок, и по крайней мере не уходила к себе и произносила хоть какие-то слова. С ее стороны это было настоящим подвигом.

– Но это правда, что мы с ней как сестры? – настойчиво спрашивала Лариса, и Любе пришлось подтвердить это еще раз.

Ужин прошел достаточно мирно, Коля первым закончил трапезу и убежал к себе продолжать наслаждаться «Машиной времени», Татьяна Федоровна и Лариса уставились в телевизор, по которому как раз начался фильм, Родислав вышел в прихожую, где стоял телефон – ему нужно было позвонить, а Люба с Лелей принялись убирать и мыть посуду.

– Ой, Любочка, до чего же у вас телевизор хорошо показывает! – восхищалась Кемарская. – Вот что значит заграничная вещь! Краски прямо как в кино! Сидела бы и смотрела целыми днями. До чего картину хорошую показывают! А на вашем телевизоре вообще красота. У нас-то с Ларочкой черно-белый, так никакого вида. А я бы эту картину в цвете посмотрела.

– Смотрите на здоровье, – сказала Люба, унося на кухню очередную порцию грязных тарелок.

Кемарская тут же пересела на диван, вытянула ноги и откинулась на мягкую спинку.

– До чего ж у вас диван-то удобный, – донеслось до Любы. – Прямо сидела бы и сидела…

«Ты и так сидишь целыми днями и сидишь», – сердито подумала Люба, жесткой проволочной мочалкой оттирая под струей воды сковородку.

Соседи досмотрели фильм до конца и только после этого засобирались домой. Леля вздохнула с облегчением и ушла в свою комнату: перед сном она хотела еще порисовать, и Люба, с нежностью глядя вслед дочери, подумала, насколько же девочка похожа на Тамару. Та же сосредоточенность, та же молчаливость, та же любовь к рисованию и готовность часами сидеть в уголке и заниматься любимым делом. Если у Тамары будут дети, интересно, на кого они окажутся похожими. Неужели на Любу?

Положив на стол в комнате гладильную доску, Люба принесла из ванной кучу стираного белья и принялась за работу, поглядывая в телевизор, где шел какой-то сборный концерт. Спустя некоторое время она спохватилась, что уже довольно поздно, а Леля так и не вышла пожелать родителям спокойной ночи, как делала обычно. Неужели девочка так увлеклась рисованием, что до сих пор не спит? Или она на что-то обиделась, поэтому легла спать, не попрощавшись?