Город падающих ангелов - Берендт Джон Страница 36

Как и просил Пен Браунинг, Ральф Кертис – дед Патрисии и нынешнего Ральфа Кертиса – договорился о посмертной маске и слепках рук поэта, а также о фотографии покойного. Одновременно Дэниел Кертис собрал ветви лавра в своем саду на Джудекке, а Ариана сделала из них лавровый венок для возложения на гроб, над головой Браунинга.

– Теперь мы пройдем в salone [31], – сказала Патрисия, когда мы покинули уютную обитель Браунинга и окунулись в исполинское величие бального зала. Роскошный иней исполненных в стиле рококо лепных листьев, гирлянды лепных цветов и амуры обрамляли огромные полотна Себастьяно Риччи и Пьяццетты, двух мастеров восемнадцатого века. Генри Джеймс использовал эту комнату, как главный элемент своего памятного описания палаццо Лепорелли в «Крыльях голубки». Это была оплаченная крепость Милли Тил, «призрачный образ надежного жилища», которое укроет ее и защитит от напастей:

…она чувствовала, как мало-помалу погружается во владение; благодарно радуясь теплу южного лета, парившему в высоких пышных комнатах, величественных палатах, где сияли вечной полировкой массивные прохладные плиточные полы и где солнце, отраженное от ряби морской воды, просачивалось через окна и играло на рисованных «предметах» великолепных потолков – медальонах в пурпурных и коричневых тонах, цветах дивной старой меланхолии, сияющих словно медали старинного червонного золота, филигранно отчеканенные и увитые лентами, уложенные в свои фигурные углубления-вместилища (гнезда белых херувимов, приветливых созданий, порождений воздуха); эта роскошь подкреплялась и подчеркивалась вторым рядом более мелких источников света, лившегося из отверстий в передней стене, превращавшего это место в обиталище надежности.

Этот типичный для Джеймса пассаж стал квинтэссенцией литературного воплощения вековых венецианских интерьеров и сгустком живущей в них истории.

Помимо того, в этой комнате в 1898 году Сарджент написал «Венецианский интерьер», чарующий групповой портрет четырех Кертисов: Дэниела, Арианы, Ральфа и Лайзы – четыре залитые солнцем фигуры, окутанные величественным мраком. Несколькими уверенными мазками Сарджент ухватил дух этого места так же убедительно, как Генри Джеймс смог сделать в одном-единственном абзаце, тщательно подобрав слова.

Изначально Сарджент намеревался подарить картину Ариане Кертис в благодарность за гостеприимство. Но Ариана считала, что художник представил ее на портрете слишком старой, также ей не понравилась непринужденная поза ее сына, который, держа одну руку на бедре, полуопирался, полусидел на стоящем позади золоченом столе. Короче, она отказалась от подарка. Генри Джеймс написал ей письмо, умоляя изменить свое мнение. «Эта вещь, написанная в салоне Барбаро… не вызывает у меня ничего, кроме обожания. Не могу удержаться от мысли, что у вас сложилось несколько неверное впечатление эффекта, производимого вашими (вашими, дорогая миссис Кертис) головой и лицом… Я видел очень немного вещей С[арджента], которые мне столь же страстно хотелось иметь, как эту! Надеюсь, вы не дадите ей уйти».

Но она дала. Сарджент представил картину как дипломную работу в Королевскую академию в Лондоне, где она и остается до сих пор. Ирония ситуации заключается в том, что «Венецианский интерьер» был признан одним из малых шедевров Сарджента, и его стоимость равна или даже превосходит стоимость всего piano nobile палаццо Барбаро. Если бы только миссис Кертис приняла ее…

Социальная щепетильность Арианы Кертис была притчей во языцех и иногда удостаивалась едких комментариев. После того как Клод и Алиса Моне побывали на чаепитии в Барбаро в 1908 году, Алиса Моне заметила в одном из своих писем: «Чаепитие прошло лучше, чем я ожидала, несмотря на невероятное жеманство хозяйки дома». Матильда Гай, жена другого художника, Уолтера Гая, писала об Ариане, что «она чудо, эта пожилая восьмидесятилетняя леди с ясной головой и потрясающим хладнокровием». Кертисы особенно гордились своими многочисленными титулованными визитерами. Не было счета графам и графиням. Дон Карлос, претендент на испанский трон, был у них частым гостем, так же как Ольга Черногорская и прусская императрица Фредерика (дочь королевы Виктории). В доме пили чай королева Швеции и ее дочь, кронпринцесса.

Но при этом ни у кого и никогда не возникало сомнений в искренности преклонения Кертисов перед искусством и литературой. Их обеды всегда были приурочены к культурным событиям: поэтическим чтениям, сольным музыкальным концертам, театральным событиям, художественным выставкам и представлениям с «ожившими» картинами, когда гости одевались в костюмы и принимали позы персонажей знаменитых полотен Тициана, Ромни, Ван Дейка, Ватто и других.

Когда-то Ариана Кертис воодушевилась идеей писать самой. Две ее сестры были публикуемыми авторами: Элизабет В. Латимер выпускала истории и романы, а Катарина Прескотт была известна переводами романов Бальзака на английский язык.

Со своей стороны, Ариана попробовала перо в драматургии. В 1868 году, до переезда в Венецию, она написала одноактную пьесу, озаглавленную «Приход женщины, или Дух ’76». Это была салонная комедия о правах женщин; в течение тридцати лет пьеса с успехом шла в театрах Бостона.

Несмотря на интеллектуальность окружения, сами Кертисы поражали многих своей провинциальностью и ограниченностью. Генри Джеймс, восхищавшийся Кертисами и считавший их добрыми друзьями, говорил о Дэниеле Кертисе, что тот слишком часто сравнивал Венецию с Бостоном и что он «делал все, что было в его силах, чтобы Гранд-канал казался всем похожим на Бикон-стрит». Генри Джеймса сильно утомляли скучные истории и неудачные каламбуры Дэниела Кертиса. «Поистине считаешь минуты, когда тебе удастся проплыть сквозь все его рассказы и вынырнуть на волю, – писал в одном из писем Генри Джеймс. – Но угадать, когда наступит этот момент, наверное, никогда не получится». Перелистывая дневник Кертиса в библиотеке Марчиана, я столкнулся с несколькими остротами Дэниела, например:

А[риана] однажды утром сказала: «Что надо помыть сначала – ребенка или чайную посуду?»

Д[эниел] ответил: «У ребенка прорезываются зубы, так что мыть их надо вместе» [32].

Патрисия заметила, что я внимательно разглядываю большую картину на потолке salone.

– Можете мне верить или нет, – сказала она, – но одна из прежних владелиц замазала эту картину смолой, так как ей не нравилось ощущение, что ее разглядывают какие-то лица. Мои прадед с прабабушкой построили здесь леса и очистили картину от смолы. За много лет до этого у них созрел план снять со стен и потолка всю лепнину и отправить в Музей Виктории и Альберта; но им не удалось убрать штукатурку, не повредив ее.

На столе в центре зала был сервирован чай. Мы уселись в кресла у стола. Оглядывая помещение, я пытался вообразить, каково это – расти в таком месте.

– Это было волшебство, – сказала Патрисия. – Когда мы были детьми, нас возили в школу в гондоле. Внизу, в stanza di gondolieri [33], в маленьком домике на краю внутреннего двора наготове всегда были два гондольера. Они носили красно-белые полосатые рубашки, белые пиджаки, темно-бордовые шейные платки, белые штаны с бордовым поясом и бордовые же нарукавные повязки с серебристым гербом семьи Кертис.

Гондольеры готовили гондолу каждое утро к определенному часу. Они драили медяшку, надевали на сиденья чехлы и укладывали подушки – белые с бордовым, цвета рода Барбаро. Если отец собирался выехать из дома, он ударял в гонг, извещая гондольеров, что их услуги скоро потребуются. Вечерами, получив сигнал, что в их работе сегодня больше не нуждаются, они снимали с гондолы все убранство.

Жизнь в Барбаро, когда там росла Патрисия Кертис, отличалась от жизни обычных венецианцев и даже от жизни в других дворцах.