Марина Юденич - Сент-Женевьев-де-Буа Страница 37

Он поднял свой недопитый бокал и сделал жест, в ее сторону, как если бы собирался чокнуться с нею, но бокала своего до ее руки не донес, а торопливо вернул к своим губам и одним глотком осушил до дна — Теперь все?

— Теперь все, — отвечала она ему ровно, без эмоций и вообще каких либо интонаций и медленно, словно смакуя выпила содержимое своего бокала Затем аккуратно поставила его на стол и не глядя больше на Полякова повернулась и двинулась к выходу из его номера Поляков же напротив смотрел на нее теперь внимательно Более того в его взгляде отразилось вначале удивление, которое быстро сменилось потрясением, потом испугом, а потом откровенным ужасом. Сначала, когда Ирэн фон Паллен повернулась к нему спиной и медленно двинулась прочь, ему просто показалось что со спины, в черном своем строгом костюме, она удивительно похожа на его мать в молодости, когда вот так же едва взглянув на него и повернувшись спиной, она спешила на очередное свое комсомольское сборище. Потом, медленно отдаляющаяся от него женская фигура вдруг напомнила ему бабушку, жесткие линии строго костюма как бы расплылись, плавно перетекая в легкий струящийся силуэт яркого платья; аккуратный тяжелый пучок темных волос на затылке вдруг налился спелым золотом и рассыпался на множество тугих завитков — так причесывалась бабушка в той поре молодости, которую он еще застал и сохранил в воспоминаниях, походка женщины тоже изменилась — она игриво перебирала стройными ногами в коротких отороченных кружевным шитьем белых носочках.

Потом походка ее стала тяжелей, и ниже опустился подол платья, прикрывая располневшие ноги — это все еще был бабушка, но уже в старости, пред самой смертью, ей с трудом давался каждый шаг и в руке появилась массивная палка, на которую она тяжело опиралась. Бабушка была уже почти у самой двери, и он хотел крикнуть остановить ее, но понял что язык не подвластен ему, как и все тело. Он ощутил его почему-то огромным, налитым свинцовой тяжестью, и из-за этого практически неподвижным Но в этот момент бабушка сама оглянулась назад и взгляды их встретились. В ее глазах прочитал он великую скорбь и показалось ему, вину — никогда не видел он бабушку свою при жизни виноватой — незнакомым и страшным было теперь выражение ее глаз. Она тоже силилась что-то сказать ему, но как и он оказалась безгласна, и только беззвучно шевелила старческими сухими губами — Что бабушка? Что такое происходит со мной? — беззвучно закричал он, затратив при этом такое количество сил, что внутри его огромного теперь, словно налитого какой-то очень тяжелой и вязкой жидкостью тела, все гулко задрожало, запульсировало, причиняя страшную боль, но не смог исторгнуть ни звука. Однако она, похоже, поняла его и от этого страдания с еще больше силой всколыхнулись в старческих слезящихся глазах, а губы, тоже казалось превозмогая боль, еще энергичнее задвигались на изъеденном морщинами лице, но слов он не услышал Однако в те считанные доли секунды, когда бабушка уже почти скрылась за дверью, которую кто-то невидимый словно услужливо открыл с той стороны, ему почудилось, что он сумел считать слова с ее губ, как делают это глухонемые — Прости нас, — будто бы беззвучно кричала ему бабушка, — не ты виноват — А кто? — завопил он, превозмогая страшную боль, раздиравшую его гигантское тело изнутри от малейшего усилия, — Кто?

— Дед…

Свет померк в его глазах от нестерпимой боли, да и бабушка или то, что было видением ее уже скрылось за дверью. Видеть движения губ он больше не мог, не мог и слышать — оба они по-прежнему были безгласны. Но ответ каким-то образом все-таки проник в его сознание и сохранился нем настолько прочно, что первое слово, которое Дмитрий Поляков произнес, придя в себя после нескольких суток пребывания в состоянии комы и балансирования на узкой грани между мирами, было именно это слово — дед Никто, впрочем, не придал этому значения.

Маленький красный командир все-таки испугался странного поведения Ирэн, ее крика и ее внезапной попытки задушить его. Рука его дрогнула и, стреляя практически в упор из своего тяжелого «Маузера», оружия надежного, многократно пристрелянного и ни разу еще не подводившего его в бою, он промахнулся. Пуля, конечно же достигла цели и тяжело ранила Ирэн в живот, но она осталась жива. Такую промашку опытного бойца можно было отнести только не счет внезапно охватившего его волнения В определенном смысле ему повезло — никто из его товарищей этого не заметил. Ирэн была в глубоком забытьи, ее безжизненное тело выволокли из комнаты и, протащив через двор, швырнули на холодные плиты монастырской часовни — здесь красные оборудовали что-то вроде морга, лазарета и арестантской одновременно — словом здесь находились теперь все обитатели монастыря. Всего их было числом пятнадцать, но души пятерых уже покинули эту землю — четырех сестер и старика — сторожа застрелили за медлительность. Бойцам карательного отряда показалась, что монахини и старик сторож неспроста медлят, подбирая тяжелые ржавые ключи в пудовых связках и слишком долго отпирают кованые двери глубоких подвалов, которые обнаружились практически под всеми монастырскими строениями Подвалы оказались пусты, более того видно было что ими не пользовались с тех далеких уже времен когда монастырь был единственной Христовой обителью в окружении зажиточных казачьих станиц и подземные клети его ломились от щедрых подношений прихожан. Возможно ранее, многие сотни лет тому назад монастырские подвалы и вправду служили укрытием тем, кто его искал, но с тех пор в степных реках утекло уже много воды — темные монастырские подземелья дышали запустением, сыростью, тленом, и мало удовольствия нашел бы тот, кто вздумал провести там хоть некоторое время, если бы конечно не вынудила его к тому крайняя нужда.

Таковых не обнаружил карательный отряд красных. Но дело было сделано — пять бездыханных тел лежали теперь рядком на сухой траве посреди двора, и командир повелел убрать их куда-нибудь с глаз долой Тогда-то тела стащили в часовню Потом туда же доставили раненую мать Софью. Рана ее, к счастью, была невелика и не опасна для жизни, но болезненна и весьма мучительна Когда красноармейцы, совершая свой планомерный обыск, вознамерились войти в комнату, занимаемую умирающей баронессой фон Паллен, мать Софья решительно встала на их пути, охраняя покой безумной своей племянницы. Однако ни ее возраст, ни сан, ни самый решительный протест который игуменья выразила словами не остановили преследователей. Короткий, но сильный удар штыком, притороченным к винтовке был ей ответом — настоятельница лишилась чувств и в беспамятстве доставлена была под своды монастырской часовни. Туда же загнали потом оставшихся в живых монахинь, дабы не мешались под ногами и не мешали дальнейшему обыску и, наконец, последним, приволокли туда бездыханное и, казалось палачам, безжизненное тело Ирэн. Более на всей территории монастыря обнаружить никого не удалось, но красные мстители не оставляли надежды.

Христова обитель, с его суровой игуменьей, страной, сумасшедшей барышней, едва не задушившей командира, молчаливыми мрачными монахинями, как нельзя более подходила для тайного пристанища недобитых белогвардейцев и белоказаков Тому способствовало и расположение монастыря, затерянного в степи на многие сотни верст вдали от человеческого жилья и, следовательно, бдительного ока властей и ее эмиссаров; и замысловатое архитектурное решение его построек — с длинными петляющими коридорами-лабиринтами, маленькими кельями — клетушками, вытекающими одна из другой, словно бусинки, нанизанные на одну нить, глубокими земляными подвалами в точности повторяющими архитектурный рисунок наземных строений. Словом, при желании, здесь легко можно было скрыться большому количеству человек — и красные намерены были продолжать поиски до победного конца. Тому же, кто командовал теперь летучим отрядом — молодому уполномоченному губернского ЧК Валентину Тишкину — очаг белогвардейского подполья был просто необходим. Он был убежден в том, что таковой на территории губернии существует. Впрочем были ли он сам убежден в этом было неизвестно и не столь уж важно в конце концов, гораздо важнее было, что он убедил в этом руководство губернской Чрезвычайной комиссии и получил для ликвидации заговора, который в этом очаге просто обязан был вызревать, самые широкие полномочия и летучий отряд боевых конников генерала Тухачевского, особо отличившихся в Ростовской операции. Вернуться ни с чем в этой связи для Валентина Тишкина означало серьезно подорвать свою незапятнанную пока репутацию — молодого, но талантливого и беспощадного борца с контрреволюцией. Этого он допустить не мог.

Посему, поиски продолжались.

Ирэн очнулась внезапно от острой нестерпимой бои, которая жгла ее изнутри, словно в желудок влили какую-то кипящую жидкость. Однажды, в детстве она зачем-то забежала на кухню и там на руку ей брызнуло раскаленное масло с огромной сковороды, на которой как раз собирались что-то жарить — боль была столь сильной и столь непривычной для Ирэн, что с ней началась истерика, которую едва удалось прекратить, когда уже и обоженное место болеть почти перестало — его смазали какими-то мазями, приложили листья каких-то растений, перевязали — и боль утихла Однако Ирэн продолжала истерически рыдать, потрясенная тем ужасным ощущением боли, которое испытала впервые. Сейчас, это было то же самое ощущение, но в сто крат сильнее и мучительнее. Ирэн хотела закричать, но только громко застонала и открыла глаза Несмотря на страшную и вероятнее всего смертельную рану, она видела и ощущала все совершенно ясно, более того именно теперь она совершенно отчетливо все осознавала — полумрак и прохлада помещения, в котором она находилась сразу сказали ей, что это монастырская часовня, а когда над ней склонилось худое смуглое лицо, и холодные ярко синие глаза — без нежности, но с состраданием взглянули на нее, Ирэн тот час же узнала в ней мать Софью, настоятельницу монастыря и свою родную тетку — сестру несчастной maman — княжну Нину Долгорукую.