Мария Нуровская - Мой русский любовник Страница 37

— Это — частная улочка, видишь тот красный знак?

— Частная улица! Это что-то.

После полудня мы договорились пообедать с Катей в ресторане на площади Сен-Мишель, куда я частенько приходила со студентами. Это здесь я увидела возле фонтана одиноко стоявшего Александра и, кажется, впервые поняла, насколько он близок мне. И с тех пор мое тело завладело мной, диктуя свои права!

Катя, как обычно, опоздала, но, как только появилась, сразу взяла все в свои руки. Она выбирала закуски из меню, заказывала вино. До нее долго не доходило, что Эва не ест никаких мясных блюд.

— Так, может, закажем для нее улитки или моллюсков?

— Но ведь это тоже мясо.

— Да что это за мясо! — возмутилась Катя. — А рыбу? И рыбу нельзя? Чем же ты питаешься, девушка? Не иначе как духом святым. Оно и видно!

В конце концов она отыскала для Эвы горячее, которое ее удовлетворило: крем-суп из спаржи и брокколи с запеченным картофелем. Для себя я заказала эскалоп из телятины. Боялась, что Эву это расстроит, но, к счастью, она не была столь ортодоксальна, как Гжегож, который даже яиц не ел, считая их символом жизни.

Катя допытывалась, что Эве понравилось в Париже больше всего.

— Сам Париж, — ответила та. — Царящая здесь атмосфера. Это больше чем просто красивый город. Париж — святыня, на которую готов молиться даже неверующий.

Катя только покрутила головой:

— Ваша дочка — настоящий поэт.

И не ошиблась. Эва еще до выпускного написала несколько стихотворений. Очень красивых, по моему мнению. Их напечатал молодежный журнал.

Даже не эротикаЧто-то присело на краешек рта.Бабочка?Примостилось в ямке у кончика губ.Дуновенье какое-то?Нежно контур обрисовалоПерышком ангела?А потом вторглось в меня с неведомойСладостной силой,Вмиг все путы сорвав.Ты не скажешь мне, что это было,Милый.

Контурная карта твоего лицаМне так бы хотелось…Хотелось бы изучить географиюПо контурной карте твоего лицаЗаглянуть в серо-небесную бездну глазУвидеть безмятежную голубизну и темные тучиБеспокойных мыслейСмело взобраться на верхотуру носаА потомМягко скатиться на луга из веснушекС опаской исследовать лабиринты ушей(ты не представляешь, какой я трусохвостик)Проверяя, не затерялась ли там золотая крупицаМоей счастливой судьбыВот только к пропасти ртаПриближаться нельзя

Чего я не люблюНе люблю прописей, грамматик-математик —подрезают мне крылья.Не люблю запретов, наказов-приказов —подрезают мою свободу.Ненавижу хамство, подлость ипустопорожнюю болтовню.И тебя не люблю, когда ты так смотришьсощурив глаза.

Редактор рубрики «Малый Парнас» в молодежном журнале во вступлении написал, что автор — ученица одного из лицеев и это — ее первые пробы пера. «Мои стихи — непритязательная запись чувств, — говорила Эва о себе. — Красота в описании переживаний — это неискренне и неправильно. Мои стихи пока еще очень детские». И снова редактор: «По сравнению с приземленностью современных любовных отношений насколько же деликатны, естественны и одновременно впечатляющи реалии эротического ритуала в стихах Эвы. И сколько же в них при этом правды! Яркого, поэтического самовыражения! Быть может, в нашей любовной лирике наконец-то появился новый и давно ожидаемый талант?»

Я читала это в легком недоумении: любовная лирика и она, моя Эва? К кому эти стихи были обращены? С мыслью о ком она их писала? И кем был этот кто-то, с кем она хотела найти «золотую крупицу счастливой судьбы»?

Неудивительно, что мне ничего не было известно о ее переживаниях и мечтах. Она не делилась ими со мной. Я была лишена эротического воображения, и то, что оно есть у моей дочери, наполняло меня страхом. Потом я исподволь наблюдала за ней. Она, разумеется, не догадывалась, что мне стала известна ее тайна. Ни спросить, продолжает ли она писать стихи, ни поощрить ее я не могла. Это не укладывалось в рамки наших взаимоотношений. Кажется, именно тогда до меня окончательно дошло, какой плохой матерью я была. Не сумела ни предостеречь свою дочь, ни защитить, ни передать ей крупицу своего опыта. И своих разочарований. Почему-то пребывая в убеждении, что она должна пройти через все сама, а мне знать об этом ни к чему.

Я так никогда и не узнала, кто был адресатом тех стихов. Что, если им был Гжегож? Не знала я и того, как прошло знакомство моей одухотворенной дочери с реальным сексом. И что она сумела в себе сохранить из тех эротических впечатлений, о которых писала… Вполне возможно, что от них ничего не осталось. Это слишком раннее материнство, многочисленные роды. Бесформенное, неподвластное ей тело, разрываемое нечеловеческой болью, и кровь, кровь… окружавшие ее чужие, равнодушные люди в белых халатах. И она — обнаженная, с широко раздвинутыми ногами… У ее ангелочка должно было выпасть перо из пухлой ручки. Поэтесса замолкла.

Александр отчасти был прав. Я была в обиде на весь мир за то, что он отнял у меня мою крошку. Что сломал ее, как куклу.

Выпив по чашке кофе, мы переместились в кафе неподалеку и сели за столик под зонтиком на улице. Было теплое послеполуденное время, совсем как в середине лета. Прохожие скидывали пиджаки, жакеты, мелькали платья с короткими рукавами. Но все-таки наступила осень — она ощущалась в воздухе.

— Эве хотелось бы пойти в кабаре, — обратилась я к Кате. — Может, вместе сходите, а мои усталые кости отдохнут?

— Чудненько, — обрадовалась Катя.

Как я заметила, общение с Эвой ей было в радость. Ее словно мучил голод по компании молодых. Они болтали как две подружки, понимая друг друга с полуслова.

— Ну надо же, четверо детей! — восторженно восклицала Катя. — Это как диплом о высшем образовании, выданный самой жизнью. Как бы я хотела иметь хоть одного ребенка, но мой Алешенька так измучен… зато у меня есть кошки… недавно прибавилась пятая. Можно сказать, я тебя перещеголяла… А в какое кабаре ты хотела бы пойти?

— Ну, может, в «Фоли-Бержер»…

Катя слегка скривилась:

— Туда ходят только бизнесмены и туристы… а танцуют там одни американские девушки…

Эва рассмеялась:

— Да-да, понимаю, троянский конь Америки.

— Что-что? — уставилась на нее Катя, но, занятая своими мыслями, не удосужилась подождать объяснений. — Можно заглянуть в «Фоли-Пигаль» или в «Balajo»[20], там хоть и дороговато, но атмосфера приятная… самый лучший ночной клуб… Иногда одиноким девушкам разрешают войти без билета…

— Но я не хочу на дискотеку.

— Да это никакая не дискотека! «Фоли-Пигаль» — один из самых оригинальных клубов Парижа. Там можно послушать рок, выпить хорошего вина…

Я видела, что у Эвы не осталось аргументов, что ей очень хочется пойти в «Фоли-Бержер».

— Катенька, один раз стоит посетить этот клуб, тем более, Эва там никогда не была, это ты у нас старожил…

— И то правда, будет о чем рассказать подружкам.

«Какие там у тебя подружки?» — подумала я.

Эва вернулась на рассвете. Раздевалась, стараясь делать это как можно тише.

— Я не сплю, — откликнулась я. — Ну как повеселилась?

— Супер. И Катя супер, только она очень много говорит и страшно быстро. Я половину из того, что она говорила, не разобрала. Ты не обижаешься, что я с ней пошла?

— Да что ты, я ведь сама предложила.

— И все-таки лучше было бы нам пойти вдвоем с тобой.

В последний день мы выбрались в Нотр-Дам, хотя моей любимой церковью была церковь в Сен-Жермен-де-Пре. Но туда я могла бы повести свою дочь после долгого пребывания в Париже, а не тогда, когда она впитывает Париж и захлебывается от его величия. Ведь только когда наступает пресыщение и ты ищешь места, свидетельствующие о повседневной парижской жизни, можно с чистой совестью идти в романскую церковь, послушать ее тишину. Потом мы бродили по бульварам и по набережной Сены. Гуляли с Эвой под руку, светило солнце, и деревья были по-осеннему красивы.

— А как дела у Гжегожа? Работа, по крайней мере, есть?

— К счастью, есть. Только перед моим отъездом пришлось ему посидеть дома — лил страшный дождь…