Сергей Сакин (Спайкер) - Умри, старушка! Страница 37

(И ***, выставив вперед пятку, своими 85 кг расплющил пальцы на его ноге. Было лето, хиппарь был в сандалиях, а *** — в тяжелых коммандос бутс. Через несколько секунд из-под бутс потекла по полу бордовая струйка. Хипстер верещит, трясет шевелюрой с нитями серебра. Окружившие его бритоголовые парни смеются.)

…Медленно, с едва слышным шуршанием распутывается клубок. А я все хожу и хожу по лабиринтам, и те слезы, которые я позорно не могу спрятать внутри глаз, бальзамом проливаются на раны. И раны стягивают края и зарастают…

…Она держит меня за руку…

ГЛАВА 39-а

Я всегда любил чистоту. Вчера во время этого разговора я рассказывал ей, что бегал с ирокезом. Я, несмотря на юный возраст, пункерст-вовал всерьез. Но вот была одна заморочка, и переступить через нее так и не получилось. (Оно к лучшему, понимаю я теперь, сбросив юношеский максимализм.) Не мог быть грязным. Из помойки жрал, приходилось (безо всякого удовольствия. Воровать тогда еще не умел, а из дома уже ушел), одежда была — как у нормального московского панка: оббитая до неопределенности цвета кожанка и вытертые до белизны, рвано-залатаные в тысяче мест джинсы. Волосы — разноцветные. НО: всегда все это было чистым, стираным, а в кармане я носил зубную щетку.

Склонность к чистоте, привитая мне тренером, носила несколько патологический характер. С годами, будучи уже взрослым мальчиком, я отметил однажды, с мрачным сарказмом, что я стал большим панком, чем был в детстве. Б смысле, что я хоть и одевался аккуратно и помойки использовал только по прямому назначению, зато мог несколько дней подряд не мыться, бриться, если того не требовали внешние обстоятельства, вообще избегал, Нора моя — сами читали, помните. Это не было неосознанным, я прекрасно отдавал себе отчет в том, что живу свиньей, но мне было до этого такое же дело, как и до всего остального: НИКАКОГО. Перед кем красоваться-то?! Потом появилась она. Излечение пришло сразу, и это неудивительно. Легкое недоверие вызвало у меня только то, что мыть посуду и менять постельное белье — я делал в охотку, без малейших внутренних конфликтов.

Мдаа, если эту книжку кто-то купит и большеголовый филолог сядет за редакцию — два предыдущих абзаца, я полагаю, будут выкинуты без сожаления. А начать главу можно (вполне) с того, к чему эти абзацы ведут. К чистым простыням.

Я отдаю белье в прачечную, оно возвращается белоснежным, без пятен малафьи и пролитого вина и как-то особенно вкусно пахнущим и хрустящим. (Добавляют чего-то?). И эта вафель-ность остается долго, несколько дней.

Утро. Уже сотню рассветов мы встретили вместе, а я так и не могу к этому привыкнуть. Каждый раз немножко стремно открывать глаза: а не было ли это сном после обкурки:). Хм… Я лежу еще в полусне, зажмурив глаза. Аккуратно проверяю тяжесть ее тела на своем плече, глубоко вдыхаю — мятный запах свежих простыней смешивается с цветочно-свежим запахом ее волос, ее тела. И только потом я открываю глаза. Также аккуратно, не двигая рукой, на которой она лежит, я потягиваюсь, трусь о белизну постели. Поворачиваясь к ней, я второй рукой обнимаю ее за талию и прижимаюсь к ее горячему телу. Мое лицо погружается в разбросанную по подушкам густоту ее волос, и запах росы и утренних полевых цветов становится насыщенней. Я дышу ею, прижимаю ее к себе, наслаждаясь упругостью ягодиц под моей рукой, холмиками ее груди, к которым я прижимаюсь своей грудью. Она чуть приоткрывает один глаз, смотрит сонно на меня и улыбается улыбкой тигрицы. Так улыбаются женщины, которых только что удовлетворил орально антонио бандерас, а потом подарил бриллиантовое колье. Вот так она улыбается мне и чуть-чуть ворочается, стараясь прижаться ко мне еще теснее.

Зазвонил телефон. Я чуть не выругался вслух — вылезать из этого уютного гнезда абсолютно не хотелось. Скорее всего, это звонила матушка — кто еще может трезвонить спозаранку. С тех пор, как мы обосновались в этом логове, здешний телефон узнали считанные единицы. Если меня спросят, почему я шифруюсь и скрываю наши цифры, я, пожалуй, не смогу ответить на этот вопрос. Может, это было желание обезопасить нашу жизнь сверх всяких пределов, оградить ее от посягательств любого сорта, пусть если даже это будут друзья, возжелавшие угостить меня (нас) полуночным пивом. Счастье, свалившееся на меня быстрее и сильнее (и неожиданнее), чем способны переваривать мои печенки. В своем неправдоподобии это состояние казалось хрустально ранимым, ненадежным. Один взгляд, разговор, звонок — и разрушится этот карточный домик.

Короче, телефон звонил. Трезвонил, не переставая. Любопытство пересилило лень. Кряхтя и матерясь себе под нос, я выполз из ее цепких объятий и подошел к телефону.

— Ну?! — сказал я и сам усмехнулся. Начало беседы уже выходило хамским.

ГЛАВА 40-а

— Стос! — О, Боги, это был хриплый голос Лебедя. Ни с кем не спутаешь.

— Ну? — повторил я в более корректной ин-тонации.

— Встретиться надо. — Голос Лебедя был непривычно мрачен.

— Ну ОК, давай забьемся.

— Через час сможешь на У. быть, — вопросительных интонаций в его голосе было совсем немного.

— Ддтыче?!! Не, Леб, я думал завтра, послезавтра, может…

— Чем скорее, тем лучше, Спайк, давай, шевели тузом!

— Да че случилось-то?!!

— Разговор есть.

— По телефону никак?

— Никак.

— Ну, вводную хоть дай!

— Дерби последнее.

— И че? Я ж не телепат, братец!

— Моб помнишь, как появился? ИХ МОЕ, ПОМНИШЬ?

— Крыса у нас, крыса.

— Леб, а ты не бредишь? — спросил я, сам понимая, что это, увы и ах, не бред. Крыса действительно есть. Я ведь сам поздравлял Лебедя с ее появлением в середине сезона.

— Ладно, я еду. Где всегда?

— Где всегда.

Продолжая кряхтеть и сквернословить, я вернулся в спальню и начал протаскивать ноги в штанины.

— Ты куда? — голос ее прозвучал совсем не сонно, в нем перемешалась тревога и совсем детская обида. Ох, как же мне не хотелось отвечать на этот вопрос! По правде, я бы предпочел смыться по-тихому.

— Спи, милая. Я скоро.

— Ты куда?

— Да, дела у меня.

— Что за дела? Кто это звонил?

— Лебедь.

— Ааа, — ее голос зазвучал тускло, в нем появилась безнадежность.

— Да ты что, солнышко… — я, уже в штанах, плюхнулся на кровать, обнял ее. — Ты чего это нос вешаешь? Мне повешенные носы тут не нужны.

— Ты… опять? — несложно догадаться, о чем это, правда?

— Да ты что, радость! — голос звучал на удивление искренне. По большому счету, я и не врал — какие могут быть махачи в такую рань!

— А зачем тогда?

— Ну, траблы у него какие-то, встретиться он попросил.

— Пускай он сюда приезжает. Поговорите, я вам мешать не буду, чай сделаю. — Безнадежность сменилась просительностью.

— Ластунь, ну я забился уже.

— Ты… правда?

— Ну, конечно, правда, — я стал целовать ее, не разбирая — в губы, в нос, в глаза. — Обещаю, правда! Поговорим, и я вернусь. Может, встретимся и к нам поедем, — вдохновенно сымпровизировал я.

— Приезжай скорей, — она наконец обняла меня. Ее объятия были приятно крепкими.

Я поцеловал ее еще раз, оделся под ее взглядом (один раз она поманила пальцем и, когда я нагнулся, поправила мне ворот), опять поцеловал и вышел из квартиры. Топая по лестнице, лифт не работал с момента нашего здесь появления, я запоздало озадачился мыслью, где же Лебедь нарыл мой телефон. Почесав затылок и не найдя никакого внятного ответа, я выплюнул это из головы, решив спросить при встрече. Хотя сам по себе вопрос был весьма щекотлив. Не люблю, когда что-либо происходит помимо моего ведома. С другой стороны, я мелко видел, как можно заводить такую беседу. Не предъявлять же, действительно, человеку, с которым у меня братство на крови: «Ну и где ты взял мой телефон?!» Я не люблю метро. Хорошо еще, что в честь утра сограждан в подземке было немного. Собирался, по обыкновению, стопить тачку, но уже когда первый бомбила притормозил к обочине, я обнаружил, что в качестве платы за проезд могу ему предложить только автограф участника «Последнего Героя». Бумажник остался дома. Проскочив через турникеты за какой-то молодой чиксой, я обнаружил, что настроение поднялось. Тыщщу лет не входил в метро зайцем, но это умение, приобретенное в годы бит-ничества, (оказывается) никуда не делось. Хоть и ехать было недалеко (всего одна пересадка, если помните), атмосфера подземки успела взять свое во впечатлительном рассудке Вашего покорного слуги — с веселых воспоминаний мысли как-то незаметно перескочили на минорное направление. Опять получалось так, что я бросаю ее. В тот раз это ничем хорошим не закончилось. Что за черт, с чего все это грузево?!! В конце-то концов, она дома, лежит в постели, что ей сделается?!! А я… в конце концов, почему бы не порадовать свое давнее пристрастие — выпивать с утра? Я представил себе ячменную горечь у себя в глотке, приятную прохладу бочкового «Гиннесса» и с этой божественной картиной перед глазами резво поскакал по эскалатору — приехал.