Черникова Елена Вячеславовна - ЗОЛОТАЯ ОСЛИЦА Страница 37

- Я видел, как ты шла по коридору с чемоданом. Что, опять двойка?

- Хуже. Кол. Почти осиновый. Мой драгоценный А решил жениться.

- А где твой муж?

- Трахает двух красоток. Я решила не мешать им всем.

- Понятно. Клади вещи и пошли гулять.

И мы пошли гулять. Жена моего друга-учителя приятельствует с моим А.

Друг-учитель рассказал мне, что на днях А был у них в гостях и очень светился восторгом.

- Кстати, он теперь тут неподалеку подрабатывает вахтерским трудом, - говорит мне друг-учитель, показывая куда-то на Кремль.

- ??? - не поняла я.

- На этой улице, некогда Ильинке, есть контора по хранению и научному расчленению собак. Да вот же она, - и показывает на обшарпанную дверь с пыльной стеклянной табличкой. Вечер ясный, солнечный, и в его лучах эта жуткая дверь в собачий морг немедленно вырастает до трудноперевариваемого символа.

Мне смешно и страшно. Мой рафинированный А, мой принц, мой эталон изящества - работает сторожем в собачьем морге из-за академической красивой дочки! Это... это...

- Друг, у меня слов нет, - говорю я в ужасе.

- А хочешь - зайдем к нему?

- Не могу, мы в ссоре с мая месяца. А когда мы в ссоре, он со мной не разговаривает.

- Гордый что ли? - усмехается мой друг-учитель.

- Вредный, - поясняю я.

- Ну и ладно. Все равно давай зайдем. Надо же спасать человека из всего этого собачника.

И мы вошли в душный пыльный коридор, повернули куда-то несколько раз и остановились перед крепко запертой внутренней дверью. Друг-учитель нажал кнопку, внутри зазвенело, и дверь со скрежетом отворилась. На пороге действительно стоял А. Он радушно улыбнулся моему другу-учителю и сделал шаг назад и в сторону, ровно такой, чтобы пропустить одного человека. Меня он не заметил.

Друг-учитель взял меня за руку и ввел в сторожку. Огромный стол, чайник, сахар, печенье. Все уютно, будто А решил всю свою жизнь посвятить охране собачьего морга. На столе - любимая книга А, которую он знает наизусть на двух языках, но продолжает читать. Верен своим пристрастиям.

Пока мужчины разговаривают, я ищу - куда бы сесть. Стульев ровно два. Один занят А, другой вот-вот будет предложен моему другу-учителю. Так и есть. Он садится, полагая, что вышла ошибка, и следующий стул дадут мне. Ничего подобного. Стульев больше нет. Да и меня вроде как нету. Ну а раз я призрак, будем самостоятельным призраком. И я сажусь на колени к другу-учителю. Он очень крупный дядя, на его коленях просторно и удобно. Тем более что я призрак.

Звонит телефон, и у А начинается долгий любовный разговор с невестой. Она чудовищно болтлива, но голос красивый. Это слышно даже сквозь трубку. Мы с другом ждем-ждем, но они все болтают и болтают. Мы потихоньку встаем, друг машет рукой все еще беседующему А, и мы покидаем это странное место.

Мне душно, мне плохо. Мне нельзя видеть А. Все начинается сначала, как только я слышу его голос. Представьте себе раковину. В ней жемчуг - в теле моллюска, рождающего жемчужину. Мысленно приоткройте створки. Вы видите перламутр, выстлавший раковину изнутри. Я думаю, что без перламутра сам моллюск не сделает жемчужину, даже если его очень попросить. Песчинку подсунуть. Все дело в перламутре. Иногда я ощущаю себя моллюском, иногда раковиной, но всегда мой А - это перламутр. Моя душа выстлана слоем его перламутра, вечно делающего жемчужину из любой пылинки, занесенной в створки. Если вычистить раковину, забрать последнюю жемчужинку, сварить моллюска и острым ножом отколупнуть перламутр от створки, - что ж. Будет все порознь. Все погибнет. Поэтому нам чтобы жить - надо беречь слой перламутра, убирать вновь образуемые им жемчужинки и держать створки стиснутыми накрепко. Мой А тоже все это знает, я у него в душе выполняю ту же функцию, но характером строптивым мы оба наделены на всю катушку. Я, правда, милосерднее к нему, хотя он думает наоборот. Словом, это у нас тянется всю жизнь. Кто виноват да что делать.

На тот день, когда мы с другом-учителем вышли из собачника, наше с А противостояние достигло высоковольтности. Он в очередной раз не может простить мне не помню что, но что-то важное для целостности его перламутра, а я в очередной раз не знаю, как уговорить его пустить кислород. Потому как вне общения с ним я физически задыхаюсь. Это хуже любой любви, потому что это не может пройти. Я знаю это. Однажды он сказал мне ночью: "Запомни: как бы ни сложилась жизнь, умирать мы должны вместе". И мы оба помним это. Но у него, видите ли, невеста открылась. Ну, невеста, погоди, - сказала я себе...

Мы с другом-учителем идем в общежитие, где его ждет жена и ужин, а меня не ждет никто и ничто. На лестнице мы расходимся по своим этажам, я закрываюсь на ключ, сажусь за стол и смотрю в окно. На ближайшем горизонте стоит Останкинская телебашня. Красиво стоит. Отрешенно. Боже мой, сколько раз я видела ее в окна этого дома. Кстати, все, кто видел ее из окон этого дома, обязательно запечатлели башню в каком-нибудь виде искусства. Тут я не исключение. И не могу им быть.

В тот вечер, когда мне надо было посидеть и подумать над будущим, башня попалась на глаза очень кстати. Я вообразила, что моя мысль, вылетев из моей головы, ударяется о башенный шпиль, башня усиливает всеми своими антеннами мою мысль, мой крик - и доносит волну до ушей и сердца А. И он, потрясенный, бросает академическую дочку и кидается ко мне на грудь. И мы опять живем вместе, послав всех и вся. Ведь жили же мы почти четыре года. Как мы жили!.. А теперь он хочет жениться на красотке с престижного пляжа. Нет, он сошел с ума. Не бывать этому. Уведу. Мир перевернись, но не женится он на ней. Никогда.

Стук в дверь. Друг-учитель пришел. После ужина с женой.

- Сумерничаешь?

- Да. Но уже можно свет включить.

- Я тебе поесть принес, - говорит друг.

- Спасибо, но я не могу есть. Я занята любовью к А. Через башню. Посылаю ему сигналы.

- Отзывается? - спрашивает друг с улыбкой.

- Куда ж он денется...

- Ладно. Хватит заниматься черт те чем. Мы с мужиками идем пулю расписывать. Пойдешь с нами?

- О! Вот и спасение! Конечно! - и я вскакиваю, и мы почти бегом - на преферанс.

Мне, конечно, нельзя играть в карты. Когда я вижу голубой мизер, у меня стекленеет мозг, а сердце просто вылетает в форточку. Но я сижу ночи напролет и играю до одури. Друг-учитель знает, что больному надо или лекарство дать, или яду. Лекарство невозможно, это не лечится, а преф как яд - оч-чень даже.

Под утро друг-учитель провожает меня в мою комнату, покровительственно чмокает в серединку носа и уходит на свой этаж. Я замертво падаю в кровать и сплю. После префа мне несколько часов подряд нету дела до башни, до невесты А, до моей потрясающей семейной жизни. А потом наступает утро.

На лекциях мы все встречаемся: друг-учитель, мой муж Д, мой любимый А, жена друга-учителя, моя близкая-близкая подруга номер один, моя близкая-близкая подруга номер два. Нумерация произведена не по близости, а по порядку освоения дружбы. Та, что Первая, уже упоминалась: это именно она ушла от моего мужа незадолго перед нашим с ним бракосочетанием. Она тоже уже замужем, но собирается разводиться. Таким образом, у нее творческий простой, ей нужен роман. Она не может без любви жить. Причем ей именно любовь подавай. Со всеми пирогами.

Та, что Вторая - в более драматичном состоянии. У нее никого не было и нету. Но уже пора. В каком состоянии я - выше сказано. Мой муж занят своими разборками с двумя на стороне. Мой любимый А решил жениться. Мой друг-учитель терпеливо дружит со всеми вышеперечисленными шизоидами, а его жена есть его жена. Все считают ее образцом жены, тем самым человеком, на которых мир держится, все ее любят. Она гордо несет звание Жены, и все наши перипетии - для нее лишь материал к разговорам. Посплетничать она завсегда, но в целом беззлобно.

Звонок. Начинается последний курс. Пятый. За моей спиной стоит парта Д. Справа - стол А. Чуть впереди - друг-учитель с супругой.

Направо я стараюсь не смотреть. Мой А вообще всегда доволен жизнью, но сейчас, когда он так влюблен! Это нечто. Свечение граничит с фосфоресцированием. Его огромные голубые глаза под черными длинными дугами бровей кажутся повернутыми внутрь. Даже руки, абсолютно спокойно лежащие на столе, производят впечатление обнимающих кого-то. Выражение кожи рук, скажем так, влюбленное и еще раз влюбленное.

Муженек мой вселился на свою галерку и ёрничает. Мне сейчас не до него, я почти простила ему, что буквально две недели назад мы были такой безоблачной семьей, что все вокруг охали да ахали. Друг-учитель, обернувшись на нас, осмотрел панораму, подмигнул мне. Мы все слушаем лекцию.

Сердце ноет, болит. Дышать нечем. Физическое присутствие А на расстоянии одного метра от меня - ужасно. Этот один метр ничуть не короче того пляжного километра в Юрмале. И хуже всего то, что после лекций А пойдет к ней. Или сторожить собачник, а потом всё равно к ней. Звонок. Еще звонок. Что мне делать? Я умираю. Разыгрался неукротимый бронхит. Его не могут остановить никакие лекарства. Я кашляю непрерывно, так, что преподаватели иногда предлагают мне покинуть аудиторию. Дышать мне нечем что в аудитории, что в коридоре. Мой воздух весь в руках А. Он же - сияет влюбленностью в другую.