Л. Либединская - Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове Страница 37

– До Каховки восемьдесят километров. В стане врага паника. Пробиться к городу на больших скоростях. Смять оборону противника и без промедления – за Днепр!

Майор Заруднев, его заместитель по политчасти капитан Сазонов и парторг батальона старший лейтенант Жаворонков вышли к машинам, на которых разместились воины. Минута – и они устремились в сторону Каховки.

Вслед за колонной машин, на кабинах и радиаторах которых были установлены пулеметы, скакали на лошадях мы: заместитель командира дивизии по политчасти полковник Миролевич, его адъютант Вася, заместитель командира артдивизиона майор Басаев, я и другие товарищи.

– А песня, песня! – поравнявшись со мной, крикнул полковник Миролевич.- Сколько можно тебя просить! На рассвете будем в Каховке.

«Каховка, Каховка…» – запел кто-то.

На первом же привале мой друг старший лейтенант Иван Савченко, заслуженный деятель искусств Дагестанской АССР, автор музыки нескольких моих фронтовых песен, сказал: «Не ломай голову. Лучше Михаила Светлова о Каховке никто не скажет. Да и музыка эта облетела весь мир…»

Я достал блокнот и записал в нем:Каховка, Каховка… Крылатая славаПо миру тебя пронесла.Мы пели когда-то: «Иркутск и Варшава»,Споем же про наши дела.

В 6 часов 30 минут утра 2 ноября 1943 года ударная группа майора Заруднева после ожесточенной кровопролитной схватки на плечах отступающего противника ворвалась в Каховку.

В моем блокноте добавились строки:К тебе мы, Каховка,Пробились с винтовкой,Чтоб счастье за Днепр пронести…

Михаил Светлов писал о всей нашей армии. А здесь речь шла об одной моей родной дивизии. И я написал о ее боевых верстах:

Моздок, Приазовье,

Кубань и Каховка -

Этапы большого пути.

Воины из ударной группы майора Заруднева на лодках, бревнах и других подручных средствах устремились за Днепр. И я, находясь в одной из лодок, дописал в блокноте:

Гремела атака,И вниз по ДнепровьюКатился потрепанный враг.И снова в Каховке,Омытою кровью,Мы подняли Родины флаг.

В светловской «Каховке» есть милый образ девушки. В нашей дивизии их было много. Среди них особое место принадлежит военфельдшеру Кате, рыжей, курносой русской девушке. Фамилии ее не помню.

…После многодневных боев наша дивизия была вынуждена оставить один из кубанских хуторов. Катя, спасая раненых, осталась в хуторе. Через неделю она, одетая в гражданское платье, появилась в расположении дивизии, в ту же ночь провела батальон в хутор – он был к утру полностью очищен от противника. Теперь эта Катя в рядах ударной группы была в Каховке. И я дописал в блокноте:

Летят по ДнепровьюРаскаты шрапнелейТуда, где Одесса и Крым.И девушка сноваВ солдатской шинелиИдет по Каховке сквозь дым.

Вернувшись из-за Днепра, я в домике,- кажется, на Мелитопольской улице,- дописывал свою «Каховку». Широко распахнув дверь, вошел полковник Миролевич.

– Где песня?

Я вырвал из блокнота несколько листков и подал ему. Он быстро пробежал их глазами и сказал адъютанту:

– Сырцова ко мне. И машинисток.

Где нашли майора Вениамина Сырцова, редактора нашей газеты «Атака», и машинисток – не знаю. Но уже через несколько минут Миролевич на взмыленном гнедом коне скакал по Каховке и разбрасывал жителям напечатанный на машинке текст песни. А часа через два листовку-песню, изготовленную Сырцовым в типографии нашей дивизионной газеты, сбрасывал над городом самолет. И ее пели все, кто уцелел в этом городе и теперь вышел на улицу…

Полковник Миролевич, должно быть, потому так настойчиво требовал, чтобы была написана песня, а потом сам ее и разбрасывал, что еще в гражданскую войну в составе одной из конногвардейских частей участвовал в освобождении Каховки. Я не знаю, где он сейчас, не знаю его послевоенной судьбы. Но как он тогда был возбужден, как гарцевал по городу, как пел вместе с каховчанами!..

В песне моей была еще такая строфа:

Вперед же, каховцы, сурово и строго,

Вперед, на решительный бой!

Чтоб наша дорога на карте итогом

Легла за Дунай голубой.

После митинга по поводу освобождения города, на котором пели новую «Каховку», Миролевич своей большой рукой хлопнул меня по плечу и сказал:

– Запомни. Слава каховчан действительно улетит за Дунай!»

Не знаю, была ли известна Михаилу Аркадьевичу эта невыдуманная глава из истории его «Каховки».

Так в начале ноября сорок третьего года на подступах к Каховке песня Светлова, словно знамя, была подхвачена другим поэтом и его товарищами; «Каховка» участвовала в боях за освобождение Каховки…

Как ни оберегали Светлова генералы и солдаты, он упрямо твердил, что его место на переднем крае, и лез в самое пекло.

Так было и в той нашей совместной командировке на передовую, о которой я рассказал в начале этих воспоминаний. Буквально чудом мы выбрались тогда живыми из-под жестокого артиллерийского налета.

Но уже спустя минуту после того, как стих огонь, Светлов, верный себе, своей обычной шутливой, ироничной манере поведения, как ни в чем не бывало сыпал блестящими остротами, посмеивался над пережитыми страхами.

Поздним вечером, остановившись на ночлег в одном медсанбате, мы засели с ним за письма родным.

– Миша,- попросил я его,- припиши, пожалуйста, пару строк моей жене. Ей это будет очень приятно. Ты ведь ее немного знаешь.

Я напомнил Светлову о том, что в конце двадцатых годов на литературном вечере в Харькове с ним познакомилась девушка по имени Женя, ставшая впоследствии моей женой.

– Ты, старый греховодник,- сказал я,- еще вызвался ее провожать. Повез на извозчике через всю Сумскую улицу, до самого дома, долго прощался… Она написала тебе потом письмо,- правда, с неточным, но нашедшим тебя адресом,- а ты ответил ей стихотворением. Я помню его даже наизусть. Это стихотворение в нашем доме, можно сказать, семейная реликвия. Вот послушай:

Женя!Я думал: вы меня забылиИ, мной ничуть не дорожа,Светлову, верно, изменили,Светлову не принадлежа.Из головы моей проворноВаш адрес выпал издавна:Так выпадает звук из горнаИли ребенок из окна.Дыша тепло и учащенно,Принес мне тень знакомых чертВ тяжелой сумке почтальонаЧуть не задохшийся конверт.И близко так, но мимо, мимоПлывут знакомые черты…(Как старый друг, почти любимый,Я с вами перейду на ты.)Моя нечаянная радость!Ты держишь в Астрахань пути,Чтоб новый мир, чтоб жизни сладостьВ соленых брызгах обрести.Тебе морей пространства любы,Но разве в них запомнишь тыМои измученные губы,Мои колючие черты?!Нас дни и годы атакуют,Но так же, вожжи теребя,Извозчик едет чрез Сумскую,Но без меня и без тебя.Чтоб не терять нам связь живую,Не ошибись опять, смотри:Не на Кропоткинской живу я,А на Покровке, № 3.Целую в губы и в глаза…Ты против этого?.. Я – за!

– Неужели и в самом деле это я написал?! – изобразив на своем лице ужас и подняв под самый лоб густые брови, сказал Светлов.- Скажи пожалуйста, кто бы мог подумать, что я такой способный… А ну-ка, попробую еще раз!

И он тут же, с маху, сделал приписку к моему письму:

В гордости и в униженьиСохраню я милый образ Жени.Все порывы молодого часаЯ храню, как старая сберкасса,Унося с собою в день грядущийМолодости счет быстротекущий…Кончалось немного грустно:Я мечтал прильнуть к высокой славеТочно так, как ты прильнула к Савве.Но стихи, как брошенные дети,Не жильцы на этом белом свете.

О его стихах этого нельзя сказать. И те, что были созданы Михаилом Светловым до войны, и многие из тех, что писались в «сплошной лихорадке» военных будней, в спешке, часто за какой-нибудь час-другой, и те, что он написал в послевоенные годы и в свои последние, предсмертные дни,- еще долго-долго будут жить «на этом белом свете».

ШУБА НА МЕХУ. Маргарита Алигер

Года через три-четыре после окончания войны Гослитиздат выпустил в свет однотомник Михаила Светлова. После долгого безденежья должно было наступить некоторое, хотя бы временное, материальное благополучие. Когда подошло время получать деньги, Светлова в городе не оказалось – дело было летом,- и деньги получила по доверенности его жена. Получила и решила потратить с толком, и прежде всего купить Михаилу Аркадьевичу шубу, которой у него давно не было, а может быть даже и отродясь не бывало. А жене хотелось, чтоб шуба была и чтобы вообще все было как у людей, и она торопилась, отлично понимая, что, появись Светлов,- и никакой шубы снова не будет. Поэтому шубу купили за глаза, в комиссионном магазине,- богатую, тонкого сукна, на меху, пушистом, светлом, с бурыми хвостиками. Все мы приветствовали покупку, радовались тому, что у Светлова наконец есть шуба. Сам он, вернувшись в Москву, был даже несколько смущен столь богатой вещью, и в то же время польщен вниманием, и судьбу свою принял кротко, даже пообещал съездить к портному,- шуба, разумеется, была велика и нуждалась в некоторой подгонке по росту. Повторяю: дело было летом.