Юрий Медведь - Исповедь добровольного импотента Страница 37

Павильон почти пуст. Только две пьяненькие башкирки трещат меж собой, как старенькие будильники, забыв про товар. Да красивая молодая татарка распродает последнюю упаковку американских куриных окороков.

– Эх, окорочка-то, сегодня какие крупные! – опять охватывает отца беспокойство.

– Ну, мы же за грудинкой охотимся, – отшучиваюсь я.

Неумолимо время движется к закрытию. Башкирки допили припрятанную под прилавком бутылочку настойки «Караидель», упаковали нераспроданные творог, сметану по сумкам и двинулись к выходу. Татарка взялась подсчитывать выручку – на всех пальцах ее изящных рук красовались засаленные золотые кольца разной величины.

– Все, хватит! – не выдерживает отец. – Пошли брать окорочка, а не то, точно, лебеду есть придется! – и поднявшись, он решительно направляется к прилавку. Но тут, как из-под земли, на его пути возникает маленькая, сутулая старушка в наглухо застегнутом болоньевом плаще и с алюминиевым бидончиком в руке.

– Здравствуйте, Мария Григорьевна, – останавливается отец.

Старушка молча смотрит ему прямо в глаза.

– Как поживаете? Здоровье как? – расспрашивает отец, косясь на остатки американской роскоши.

В ответ Мария Григорьевна лишь дергает головой, как бы, отгоняя назойливые фразы, и еще пристальнее всматривается в очи моего родителя.

– Вот, мой сын, старшенький, – переводит внимание на меня отец.

Старушка с той же интенсивностью принимается сверлить взглядом мои зрачки.

– Это Мария Григорьевна, мой учитель математики, – отрекомендовывает ее отец.

Вдруг, старушка вскидывает правую руку, и костлявый указательный палец вонзает отцу в грудь:

– Отстаем от США в развитии философских доктрин. Желаю больше философски мыслить!

– А ну, конечно, Мария Григорьевна! Сейчас… – отец раскланивается, отпрыгивает к прилавку и с криком: – Я беру! – останавливает хмурого грузчика в военной плащ-палатке, потащившего было остатки окорока в подсобки.

– А вы, юноша, за кого? За Бога или за Ленина? – энергично обращается ко мне Мария Григорьевна.

Я совершенно не готов к такому вопросу. Поэтому, мне ничего не остается делать, как просто рассмеяться. Это не устраивает Марию Григорьевну, и она ловким, профессиональным движением хватает меня за ухо.

– За Ленина, – тут же отвечаю я, оборвав идиотский смех, и обосновываю:

– Я Ленина в мавзолее видел, а Бога не видел никто, даже космонавты.

Мария Григорьевна отпускает мое ухо, молча грозит пальцем и направляется к выходу, аккомпанируя седенькой головкой в такт семенящим шагам.

– Все, отоварился! – подходит отец, любуясь на полиэтиленовый пакет полный куриных пикантностей.

– Лапшичку мать нам заделает! Любишь лапшичку?

– А Ленин любил?

– Не знаю, как Ленин, – серьезно отвечает отец, помещая покупку в авоську, – а вот дед твой уплетал за милую душу и прожил, слава Богу, до 82-х лет!

– Пойдем на воздух, – говорю я, – проветриться надо.

– Пойдем, Юрка-то, похоже, уже не объявится, – опасливо поглядывает на дверь отец.

– Похоже.

– Слушай, нам же еще на почту надо заглянуть! У Миры Константиновны день рождения завтра!

И мы выходим из совершенно пустого павильона.

На улице отец встречает еще одного своего кореша – Ахмеда, с которым они вместе учились в институте, сидели на картофельной диете и играли в духовом оркестре. Отец на альту, Ахмед на тубе. Сегодня Ахмед не в духе и на вопрос отца: «Как поживаешь?» открыто заявляет, что: «Имел он и эту жизнь, и Б.Н. Ельцина и Аллаха!» Отец утешительно похлопывает его по плечу, и мы идем дальше.

– Ну, где ты пропал, едрена вошь?!

Перед нами Юра.

– Так я думал, ты с деверем дернул соточку со встречей и решил грудинку за собой оставить! – подтрунивает отец.

– Зачем?! – отмахивается Юра. – Его там и не было – на рыбалку еще в пятницу укатил. Я прямо к директору лыжи двинул, он, ведь, моей бывшей тещи племяш! Ну, ебтыть! Вваливаюсь к нему в кабинет, а там гулянка – у главбуха юбилей! Она, кстати, сводная сестра моей первой бабы. Я ей по молодости тоже пистона вставлял. Во ситуация, гадский потрох! Они мне сразу стакан штрафняка. Я говорю: – Стоп! Во-первых, водку не пью; во-вторых, меня не приглашали, значит и штрафняка быть не может, а в-третьих, отпустите мяса поприличней и извините за кипеш!

– Да мы взяли уже, спасибо, Юр, – отец открывает авоську и показывает содержимое Юре.

– Ну, а зачем было торопиться-то? – огорчается тот, и как-то даже сникает. – Правда, сегодня все равно не получилось бы. Они ж уже не рубят. Топоры в кладовой заперты, а рубщики в дымину все. 50 лет этой профуре-то мордастой!

– Все нормально, Юр. Пусть люди отдыхают! – отец рад, что точка в этом запутанном деле наконец-то найдена.

– Так, слушай сюда! – опять активизируется Юра. – Завтра, ровно в 8.00 встречаемся на этом месте. Ты во сколько встаешь?

– Ну… – мнется отец. – А чего так рано-то?

– Ясно. Сделаем так: я подкачу к восеми, мне все равно с деверем потолковать надо, пару пиздюлин ему навесить, ну, и попутно отложу тебе вырезки с первой рубки. А ты, как проснешься, подходи и забирай! Подходит?

– Все, договорились! – поспешно соглашается отец и протягивает руку. – Ну, мы на почту…

– О хорошо, что напомнил! – звонко ударяет себя по лбу Юра. – Мне ж тоже туда надо. Тебе звонить?

– Да, день рождения…

– А мне надо разгон там им устроить! – и Юра крупным шагом направляется к зданию городского телеграфа.

Мы обреченно следуем за ним.

– Позавчера, значит, телефон у меня сдох, – комментирует Юра свою решимость. – Я его и так и этак – молчит падла. Что делать? Без телефона жуть! Иду к куму. Он пиво пьет. Я говорю: «Дай-ка от тебя на станцию позвоню». Набираю номер, а у меня ж на станции шурин, главным инженером. Ага… Поднимает трубку какая-то пигалица; я говорю: «Позови-ка мне Тарасова!» Она: «А его сейчас нет. Что передать?» Я говорю: «Передавать пока нечего, вот пусть он позвонит Мелентьву и если дозвонится, я ему сам все передам». «А что случилось?» – спрашивает. Я говорю: «Не знаю, что у вас там случилось, но мой номер 2-13-13 сдох!» Она засуетилась: «Ой-ой…сейчас все выясним!» – «Выясняйте,» – говорю, – «зачем иначе вас туда понасажали.» Ну, мы с кумом по кружке пива вдарили. Он, кстати, как и я, бутылочное не признает. Каждое утро две трехлитровки покупает. Тоже на пенсии. Ну, и я, значит, домой. Прихожу, а телефон уже надрывается. Снимаю, слышу эта пигалица щебечет: «Как слышимость? Хорошая?» Я говорю: «Устраивает пока, не оглох еще.» А сегодня с утра поднимаю трубку, хотел куму позвонить, чтобы он на меня тоже пива брал. Едрена вошь! Молчок! Ну, ничего, сейчас разберемся.

И мы заходим в здание телеграфа. Юра впереди, мы немного отстаем. Интерьер минимальный: стеклянная перегородка с окошком телефонистки, стол, стул и три кабины с аппаратами. У окошка небольшая очередь. Отец подается к крайнему, но Юра подхватывает его под руку и тащит к дверце, ведущей за перегородку:

– Пошли, пошли, сейчас все сделаем, – отвергает невнятные возражения отца Юра и с шумом отворяет дверцу.

– Паташь! – взвизгивает телефонистка – маленькая башкирка с пышной шевелюрой черных волос – и вскакивая со своего места. – Куда ты лезешь?! Русский язык читать умеешь?! Это служепный хот! – кричит она, преграждая приятелям путь.

– Не каркай! Я к Тарасову! – небрежно бросает Юра.

– Сам хайло заткни! Нету тута Тарасова! Иди, а то сейчас милицию позову. У меня касса открыта! – тарахтит черноволосая карлица и вытесняет Юру за перегородку.

Отец высвобождается и отходит к очереди.

– Че ты меня пугаешь, пугало?! Ну-ка позови главного инженера и положи на стол «Книгу жалоб»! – огрызается Юра, но из-за перегородки выходит.

И тут подключается очередь.

– Мужик, ты че развоевался-то там? – грозно спрашивает крепкий парень в выцветшей почти до бела солдатской робе.

– Да это ш Мелентий, шокнутый! – шамкает беззубая старуха в вязаной кофте и новеньких, блестящих галошах. – Вешно баламутит, шорт рыжай. Яво ешо в детстве прибить мои робяты хотели. Всем оскомину набил. Проваливай отседа!

– Это кто это меня прибить хотел, ты, холера старая! Это твои туберкулезники, что-ли?! – Юра запускает руки в карманы и независимо выставляет одну ногу в сторону. Назревает явное противостояние.

– Юр, кончай, – подскакивает к неуемному корешу отец и тянет к выходу.

– Ишь как распоясался, охальник! На старуху накинулся! – несется нам в след. – Вот я Василию скажу, он тебе рыло-то начистит!

Мы выходим на крыльцо.

– Зря с главного хода пошли, – сплевывает Юра в пыльную траву. – Эта Файка – шизнутая! Ее никто не ебет, так у нее уже бешенство матки выработалось! Ты думаешь, почему она всегда в плаще ходит, при любых условиях?

Отец молча отмахивается.

– Почему? – интересуюсь я.

– Да потому что у нее горб! А она, чума недоделанная, надеется, что какой-нибудь богодуй командировочный не разглядит впопыхах-то, ну, и вдует слету.