Абель Поссе - Путешествие в Агарту Страница 37

На одной из страниц «Бревиария» сказано:

«Приходит время, и движение перестает нести тебя вперед. Ты можешь быть допущен, не двигаясь. Можешь быть изгнан, не двигаясь. Достаточно будет, чтобы Высшие приняли или отвергли тебя. Твоя воля уже не будет иметь значение. Так бывает, когда ты уже стоишь, допущенный, на пороге Агарты».

Перо. Буквы, слова, точки. Капли бытия. Теперь это единственная реальность, в которой я пребываю. Случается, одна строчка требует не меньше усилий, чем пробежка или подъем по отвесному склону. Но я знаю, что если перестану писать, то растворюсь в воздухе, утрачу целостность. Превращусь в воздух, слившийся с воздухом. Стану песчинкой в море песка.

Ужас возвращения, ужас пустоты.

Буквы служат мне якорем, укрытием. Единственным убежищем, когда все корни торчат в пустоте, когда уже нет никакой мыслимой защиты.

Больше всего я боюсь, что у меня снова начнется лихорадка. Этого я уже не выдержу, и тогда все пропало.

Я лежу дожидаясь, когда окончательно рассветет. Внезапно у меня откуда-то появились силы. При розовом свете зари я перечитываю слова Рене Генона, искавшего Агарту, которые я переписал к себе в дневник:

«Внашем земном цикле, черном цикле так называемого Кали-Юга, есть еще заповедная земля, которую бдительная стража охраняет от захватчиков-непосвященных. Хотя это место могло бы поддерживать связь с внешним миром, оно предпочитает оставаться невидимым и недоступным. Оно само выбирает тех, кого впускает в себя».

Мой разум слабеет. Может быть, сомнение – это признак жизни, извращенное подтверждение жизни. Я снова задал себе вопросы, которые, кажется, в последний раз возникали у меня в Тателанге или в термальном источнике Монастыря Танцующих. Действительно ли это некая область, какое-то место? Или символ? Психическое состояние искателя, посвященного, или дворец, который описывает Оссендовский, основываясь на рассказе Хутукту из Нарабанчи? «Это место, где кончается география и начинается лабиринт символов…» (Гурджиев).

Фон Хаген вторит: «Агарта как живой организм, как Вселенная, как всякий человек. Это интеллектуально-духовный организм. Видя, что ей угрожает вторжение, она приводит в действие свои мощные защитные силы. Если захватчик, вопреки им, сумеет прорваться, то превратится в посвященного…»

Я засыпаю, сон непреодолим, опасен, но он помогает восстановить силы. Я проснусь только на следующее утро, зато у меня будет больше сил, чтобы двигаться вперед.

Часов в десять, в минуту затишья, я заметил в вышине на фоне безбрежной голубизны затянутого дымкой неба черную точку. Это орел. Жаль, у меня нет бинокля, хотя я все равно не смог бы удержать его дрожащими руками. Орел. Орлы парят, встраиваясь в потоки холодного воздуха. Эти своеобразные реки прохладного ветра, тайные воздушные реки, выбирают свое направление в зависимости от концентрации тепла над тектоническими плитами и в разломах – в котловинах, в низинах. Я слежу за полетом птицы и вижу, как она движется к выжженному солнцем участку пустыни. Теперь я знаю, в каком направлении идти. «Последний знак подаст тебе орлиный полет» (фон Хаген).

Жажда измучила меня.

Солнце палит немилосердно. Даже камни становятся нереальными, полупрозрачными. Наконец-то мне удалось догнать проклятого Вуда.

Он едет верхом на верблюде, на нем бриджи из светлой ткани, высокие сапоги, тропический пробковый шлем с подкладкой, льняная куртка. Он одет гораздо лучше, чем я мог предположить.

Кажется, он едва повернул голову в мою сторону, окруженный невыносимо ярким светом. Он ни единым жестом не выражает удивления, словно встретить здесь человека – дело вполне естественное. Увы, весь он излучает горделивое спокойствие.

Я попытался пошевелиться, сделать движение, чтобы привлечь его внимание, но передумал. У меня есть своя гордость. Лицо у меня обожжено солнцем, а кожа покрыта песком, как у клоуна.

Я приложил руку ко лбу, чтобы лучше видеть. От земли поднимается дымка, которая искажает все контуры и края, нарушает перспективу. Да, это Вуд. Ачуть дальше едут другие всадники. Над одним из верблюдов реет, подобно знамени, полоса голубого тюля, с невероятным кокетством прикрепленная к тропическому шлему. Я ни на секунду не сомневаюсь, это Катти Кауфман. Очаровательная еврейка. Неужели она станет матерью моего сына?

Все это напоминает фарс. Я открываю рот, чтобы расхохотаться, но натянутые уголки губ отзываются болью. Я превратился в высохший кожаный мешок.

Не в силах сдерживать ярость, я делаю несколько шагов в их сторону. Несмотря на боль и на то, что язык у меня стал как шершавая деревяшка, мне удается выкрикнуть им хриплое оскорбление: «Sons of a bitch!»[110] Потом я кричу немецкие ругательства, как будто от этого будет меньше гореть рот.

Хвастливые трусы! Пугала! Они скачут дальше. У них во фляжках полно воды. Вот они уже скрылись в дымке. Я машу руками. Свиньи!

Я нащупываю пистолет, но патронташ не открывается, и они удаляются, теряются на горизонте. Я бы выпустил в них всю обойму.

Вот то печальное будущее, которые ожидает человечество без нашего Возрождения: Вуд и еврейка, побратимы и любовники. Да, это они. Меня охватывает невыносимая тоска.

Я ползу. Снова вокруг какие-то руины.

Пересохший язык раздулся. Я ползаю среди камней. Я вытягиваю ноги, опираясь на камень. Мимо прошмыгнула ящерица, но я не успел схватить ее, чтобы высосать жидкость из ее тельца. Рядом лежит высохшая, окаменевшая сандалия. Я знаю, она принадлежала какому-нибудь солдату из легионов Александра Македонского, из отрядов, посланных из Бактрианы, чтобы достичь скрытой мудрости Агарты.

Среди высохших руин я ощупываю тени, воображая, что это вода. В отчаянии слизываю песок, принимая тени за следы влаги.

Временами мне становится легче, и я продвигаюсь вперед. Почва становится каменистой. Кажется, я поднимаюсь по пологому склону. Подъем дается мне нелегко, день уже катится к закату.

Тогда-то я и увидел Ворота. Легендарные ворота.

Сердце застучало как колокол, запертый в клетке из ивовых прутьев.

Они из беловатого мрамора или из белого гранита. Их форма мне знакома, фактурой и пропорциями они напоминают ворота, которые я видел в статье проклятого Вуда, на фотографии, сделанной на берегу озера Титикака. Помню, как в Париже мы с Гретой (кажется, это было в другой жизни) видели репродукцию в Музее человека. Ворота Солнца.

Мне кажется возмутительным, что я могу испытывать тот же самый восторг археолога, который Вуд пережил в Боливии. Мое «я» тяготеет к его чувствам, которые занимают место моих собственных.

Я внутренне хватаюсь за себя, за Вальтера Вернера. Но быть Вальтером Вернером требует невероятных усилий. Я скатываюсь к другому. Тихо падаю в другого, как бы утратив собственную силу тяжести.

У меня больше нет сил. У меня кончилась моча, которую я пил, и мне трудно представить, что кровь еще не высохла у меня в жилах.

Я заправил ручку, а потом с жадностью, но так медленно, как только смог, выпил из чернильницы остаток чернил. Печальная судьба самозваного писателя: я выпил дом своего Бытия.

Я уверен, если мои примерные расчеты верны, что сегодня 30 апреля 1945 года.

Ворота.

Можно подумать, они обладают гипнотическим воздействием. Они стоят посреди равнины. Наступили сумерки, и, кажется, ветер стал уже не таким горячим.

От них невозможно отвести взгляд. Они величественны, как портик, ведущий во дворец, чьи пропорции бесконечно огромны. Дворец, куполом которому служит весь небосвод. Если войти туда, переступив через порог, покажется, что выходишь в открытое пространство. Почувствуешь, как вступаешь в бесконечность, в этот гостеприимный и одновременно внушающий страх дворец.

Сомнений у меня нет. Меня охватило величайшее умиротворение. Это и есть ворота в Агарту, о которых писали Ямвлих[111] и безумный Экарт.

Я чувствую, что мне подан знак – на меня повеяло прохладным воздухом. Об этом знаке писал агент Оссендовский: «Верблюды нашего каравана в испуге прядали ушами. Дул легкий ветерок, доносивший издалека безмолвную музыку, которая проникала в сердца людей».

Я вытягиваюсь в этой нежданной прохладе. Кладу тетрадь к себе на грудь и очень медленно вывожу букву за буквой. Я чувствую, что плачу, но без слез: кожа вокруг глаз сморщивается и горит. Да, это порог Агарты! Я должен наслаждаться этим невероятным покоем, пока не появится посланец Верховного Хутукту, царя тайных сил, Царя Мира.

Всевышний снова вдохнет силу Врил в нашего Фюрера. Высший покой, покой того, кто выполнил свою миссию. Триумфальный покой…

Эпилог

Дневник Вальтера Вернера обнаружил патруль китайской Народно-освободительной армии в неспокойные времена между окончанием Второй мировой войны и победой сторонников Мао в 1949 году.