Михаил Липскеров - Черный квадрат Страница 37

И тут на сцену в своей смеющейся маске грациозно выступает Арлекин. Он оглядывает сцену в поисках Коломбины и даже заглядывает под скамейку. А Коломбины-то нет. Слиняла от притязаний Пьеро. То есть моих. Но Арлекину об этих притязаниях невдомек. Он думает, что Коломбина просто-напросто где-нибудь задержалась по своим Коломбининым делам. А поэтому садится на противоположный от Пьеро край скамейки в ожидании запоздавшей любви. Но он нервничает и в том самом состоянии нервничания отламывает кусок скамейки и от жуткого состояния нервенности схрумкивает этот самый край. (Это тоже я придумал, когда выступали на фиесте в Памплоне.) Зритель в балагане от этой корючки хохочет, а я, изображая страх, отодвигаюсь на самый край скамейки, громко стуча зубами в ритме «Спартак – чемпион». И тут появляется Коломбина. Арлекин вскакивает ей навстречу. Равновесие на скамейке нарушается, и я с грохотом падаю на пол. В падении я нажимаю грушу, и из-под меня вылетают клубы дыма. Потом скамейка падает мне на голову, и на ней (голове) вырастает пузырь. Я нажимаю другую грушу, и из моих глаз вылетают струи слез. (Потом эти корючки пошли по клоунским антре как бесхозные.) Зритель задыхается от смеха.

А Арлекин преувеличенно объясняется Коломбине в любви. А та преувеличенно смущается. Я, Пьеро, комически хромая, иду к влюбленной паре и пытаюсь втиснуться между ними, чтобы, значит, самому объясниться в любви Коломбине. Но Арлекин берет меня за шиворот, тихо говорит «Ап!», я подпрыгиваю, и у зрителя создается полное впечатление, что Арлекин через заднее сальто отшвыривает меня в сторону. Но Пьеро – старик наглый. Я пытаюсь снова втиснуться между Коломбиной и Арлекином, опять шиворот, «Ап!», пассировка, и я уже отлетаю в двойном сальто. И так, и эдак швыряет меня Арлекин, бутафорские слезы заливают сцену, зал хохочет, а самые добрые еще и подначивают: «Так ему, старому козлу!» Короче говоря, мне достается. Мне немного больно от паденией, все-таки годы уже не те. Да и не эти. Но что делать, законы балагана достаточно жестоки. Для того чтобы кто-то смеялся, кто-то обязательно должен плакать. В конце концов Пьеро потерял последние силы, и Коломбина с Арлекином могут наконец поцеловаться. И вот тут наступает мой коронный трюк, доставшийся мне от отца (есть авторское свидетельство). Я напрягаю ягодицы, пружиню, подпрыгиваю на них и втискиваю свою плачущую маску между лицом Коломбины и смеющейся маской Арлекина. Арлекин хватает меня за вздыбленные волосы и швыряет в сторону. И я попадаю прямо в объятия наяривающей на концертино Фантины, которая стискивает меня, впивается в мои губы и уносит, брыкающегося, за кулисы. Арлекин и Коломбина целуются, идет занавес. Все герои выходят на комплимент. Восторг зрительного зала.

А мы удаляемся за кулисы в маленькую обшарпанную комнату. Ох, как мне знакомы эти закулисные гримерные. Обрывки афиш, мутное стекло зеркала, стол с фанерной крышкой, три замученных жизнью стула. Забытый несколько лет назад в углу вытертого дивана засохший презерватив. В углу комнаты на примусе кипит кастрюля с торчащей куриной ногой.

Арлекин снимает свою хохочущую маску, под которой обнаруживается рядовое лицо акробата средней руки (сами разберитесь в этой метафоре), берет потрепанный томик и начинает читать. Каждый Арлекин на моей памяти в перерывах между представлениями пытается что-то читать в надежде проскользнуть между сальто и копфштейнами из балагана хотя бы до уровня губернского шапито. Но... Нет. Нет. Нет... Обреченка. По себе знаю. Я снимаю свою плачущую маску, открываю urbi et orbi свою довольно потасканную рожу со следами былой интеллигентности, замешенной на крутой примитивной похоти старого балаганного кобеля с не по возрасту пышными волосами.

Арлекин пытается выбиться в люди, Фантина колдует над кастрюлей, Коломбина перед зеркалом пытается найти несуществующий прыщик, а я отработанными приемами что-то рассказываю Коломбине, рукой пытаясь прихватить ее за попку. Девчонка делает вид, что ей это не нравится, скидывает руку и подходит к Арлекину, как бы отдавая себя под его защиту. А этот фраер продолжает читать, машинально поглаживая руку Коломбины. (Может, у него не стоит, а?..) Так что я опять прилаживаюсь к девичьей попке. В конце концов, куда она денется. В балагане девушке одной не выжить. Все равно оприходуют. Или... полюбит... и хозяин будет не против... Всякое бывало. Вот и у нас с Фантиной – ведь была ж любовь, была... Только ее до меня силовой жонглер сильно попользовал. Все ей разворотил. Вот у нас детей-то и быть не могло. Так что Коломбину надо оприходовать. Да и кому, как не мне. Кто хозяин номера?.. То-то. Так что я опять начинаю текстами, шуточками-хуюточками чувишку обхаживать. Куда денется... Нет в нашей жизни ничего, кроме балагана. Вокруг нас, среди нас, внутри нас. И опять моя рука стискивает по праву принадлежащую мне ягодичку. Коломбина дергается, но у меня крепкая рука, рука старого циркача. От меня, моя милая, не шибко вырвешься... Вот, правильно, моя хорошая, расслабься. И все пойдет своим, веками утвержденным чередом... И надо же этой старой лахудре вмешаться... Ей-то какое дело. Все у нас уже давным-давно быльем поросло. Давно сдох силовой жонглер. (Его наш цирковой медведь задрал. Дрессированный. Шесть ударов ножом.) А детей у нас так и не получилось... Так что Коломбина у нас приблудная. В детстве эквилибр на шаре работала. Мной найденная, мной выкормленная, мной выдрессированная. Так что и первый пистон мой. Моя попка, и все тут. И пусть какая-нибудь сука что-нибудь вякнет. Сейчас я ее до супа и оприходую... Сжимаю попку Коломбины уже без шуток. Чтобы поняла, от кого что и кто кого. Арлекин укоризненно смотрит на меня. Напугал, сопляк! У меня от страха бейцы аж в башмаки провалились. Ишь, нахмурился, кулачонки сжал, силу показать хочет. Давай, давай, мигом из номера вылетишь. А пока путное место в приличной труппе найдешь, глядишь, копчик уже весь изломанный. Так что кочумай, милый, кочумай. Великий человек дядька Кочум: что на разборке, что на допросе. Купите койфчен, койфчен папиросен... И мальчонка в книжку свою уткнулся. Да пусть себе читает. Вдруг какой толк из мальчонки выйдет. Не за х...й ему свою жизнь на балагане зацикливать. Может, в директора чего ни то выбьется. А там себе получше Коломбины найдет. А ее, девочку, уж мне оставь. На старость... А то какие у меня еще радости... Водочка, шнапсик, пивечко да какая-нибудь Коломбинка кости помять. Что мы сейчас и сделаем. И!!!!! Всем молчать, суки! Все и замолчали, потому как суп оказался готов. Хороший куриный суп. Ладно, на сытый желудок оно и лучше. Глядишь, на второй раз сподоблюсь. Хороший суп. Куриный. Я гузку очень люблю. Коломбина, как девушка нежная, крылышко получает (символ такой складывается, как она на этом курином крылышке улетит в дальние края, в цирк Саламонского, где ее примет в свои мужественные объятья ловитор из номера Сержа Фрателлини. Все может быть. Только на куриных крыльях далеко не улетишь. Так что разлетелся на перья твой символ, девочка).

Арлекину, как всегда, достаются две ноги. Ему силы нужны. Меня туда-сюда подкидывать. Правда, все это ненадолго. Цирковой век короче гулькиного носа. А там хорошо, если удастся выдаться в хозяева номера. От меня, к примеру, получить его в наследство. А так до конца жизни конскими яблоками будешь жонглировать. А пока ешь, милый, ешь... А вот зачитываться не надо... Совсем не надо... У нас для таких зачитывающихся всегда шутка заготовлена. Вот он хавальник на курицу раскрыл, а в книжке какой-нибудь шевалье де Монблан какого-нибудь графа де Анклава на шпагу нанизывает... Или, что еще веселее, герцог де ла Гранж нанизывает на свою шпагу какую-нибудь баронессу Шартрез. (Шутку усекли?) Тут уж не до курицы. И вот, судя по раззявленному рту Арлекина, подобный момент в книге уже наступил. И тут самое время над ним мягко подшутить. А именно, на подготовленную к заглоту куриную ножку насыпать перцу и громко крикнуть. Арлекин пугается и заглатывает куриную ногу, в которую впарено перца на всю банду Даты Туташхиа.

Прошло! Арлекин застывает, раззявив пасть, Коломбина замирает, а я от души радуюсь своей крепкой, незамысловатой народной шутке, которую пользуют в балаганах пару-тройку сотен лет. Фантина укоризненно качает головой, а Коломбина приносит Арлекину стакан воды. Тот выпивает, начинает дышать почти по-человечески, а потом неуверенно присоединяется к моему смеху. Молоток, держит удар. А я от полноты чувств так защипываю коломбинину попку, что та аж вскрикивает (то ли от боли, то ли от страсти) и хватает меня за волосы. И ах! Моя роскошная шевелюра, сделанная из отборного конского волоса в цирюльне иностранца Якова Панусова, оказывается у нее в руках. И все! Видят! Мою! Лысую шишковатую голову. Ну, прошмандовка, сейчас ты у меня получишь...

И тут раздаются три удара молотка. Следующее представление, которое во все времена маст гоу он. Я нахлобучиваю на голову парик, натягиваю свою плачущую маску. Фантина хватает концертино и занимает свое место на табуретке, а Коломбина выбегает на сцену. Сейчас эта сучка у меня получит. Я вылетаю на сцену и изо всех сил обнимаю Коломбину. Кричи не кричи. То не досточки, то косточки твои трещат. А ты, сопляк, охолаживаю я взглядом Арлекина, постой-погоди, не стучите колеса, а то мигом на улице окажешься. Рожу-то свою кривую спрячь. Для того тебе маска веселая дана, чтобы чувства свои в жопу засунул. И пока я сладко злорадствовал, девка из рук выскользнула, за кулисы шмыгнула и к этому хмырю прижалась, защиты ищет. Арлекин надевает свою тупо веселящуюся маску. Молодец парень, представление должно мастгоуонить. А я сижу, как и положено, сижу на скамейке. Сейчас пойдем на трюк... Арлекин подходит к скамейке, резко садится на край. И я, вместо того чтобы мягко упасть, взлетаю в воздух и резко падаю на сцену. Ой, как больно... Ой, мать твою... Но на репризу-то выходить надо... Цирк. Встаю. Больно. Втискиваюсь между Арлекином и Коломбиной. Больно. Они меня отталкивают. Больно. А этот подонок, как назло, старается кинуть меня сильнее, чтобы последние кости старику переломать. Ой, больно! Да нет, это он, наоборот, старается меня поддержать. Чтобы до конца представления дотерпеть. А из меня уже не смех, а всхлипы рвутся, и ножки подкашиваются, как никогда их и не было. Ох, дети мои, дайте доработать номер до конца. Не дайте упасть на сцене. Ни к чему мне на старости лет такой позор... Думал ли я об этом раньше, когда моложе и лучше качеством был. Но вот финальный трюк. Арлекин и Коломбина целуют меня в щеки. Поэтому-то я и не падаю. Зритель хохочет. Все. Отработали. Ну, сейчас они мне ввалят. И будут правы. А не неси свое говно на сцену! Не рассчитал старик свои силенки, скажете?.. Это точно. Только старики редко считают себя стариками. Я знаю. Мой отец в своем последнем выходе в шестьдесят два лихо прошелся через сцену во фламенко и рухнул замертво. Все удивлялись: чегой-то он, сорок пять лет по три раза в день проходился в том сраном фламенко, восемь танцовщиц перетанцевал, а тут ни с того ни с сего умер. А я пока (ПОКА) выжил. А ведь я на арене, сцене, в манеже уже больше полтинника... Старость не старость, но... Да, впрочем, еще потянем. Не в униформу же идти. А что это они на меня так смотрят... Ох, не избежать позора на старости лет. Да и поделом. Чуть представление не сорвал. Старый козел! На молодую телку потянуло! Да тебе три народные минетчицы Союза не помогут. Онанизм для тебя несбыточная мечта. Сейчас получишь по полной программе. И я расслабился. Безумно долгая пауза. Я вжимаю голову в плечи. Так всегда перед первым ударом. Главное, его выдержать. А потом уже пойдет спокойно и ритмично. Не привыкать. Меня уже кромешили в ГОВД Южно-Сахалинска, делали пятый угол в шалмане на Таганке, пытались пописать в антракте концерта в Канске из-за какой-то татуированной герлы... Все уже было, и все уже били. Ну, давай, молодой, начинай... Не томи! И тут я чувствую, как кто-то слегка гладит меня по парику. Не поднимаю голову. А то как подниму, а мне ка-а-ак по ней... Не... чего-то не похоже на экзекуцию. Втихаря выгоняю правый глаз на лоб. Господи, Боже мой, эта сучка гладит меня! По волосам! Выгоняю на поверхность оба глаза. Этот сопляк сочувственно мне улыбается. Фантина наливает пива. Что происходит? Мир рушится? Вы мне еще о гуманной дрессуре расскажите. Но нет, никакого подвоха нет. Начинаю суетливо смеяться. Или плакать. Хер его знает. А потом лезу за зеркало и достаю оттуда рулоны старых афиш. Летят красные, желтые, синие. А! Вот она. Обнимают друг друга Коломбина и Арлекин. Арлекин и Коломбина. Ну вглядитесь же!.. Ведь это же я! Сорок лет назад. А Коломбина – это она, Фантина! Перестань, детка, лить сопли на концертино. Кроме нее, никто не помнит, что я был лучшим Арлекином в Западной Галиции. Коннармейцы, глядя на мою работу, забывали о погромах. А князь Понятовский чуть было не замирился с Богданом Хмельницким. Слащев и Бела Кун хохотали друг у друга на плече.