Анне Рагде - Раки-отшельники Страница 37

— А что если он вдруг окажется у дверей Несхова? Как Крюмме?

Никогда, ему не уехать от собак.

— Ты же уехала от всего…

Это совсем другое дело, призналась она. Хуже всего были протесты матери, она была вне себя. Турюнн настроила для матери отдельный звонок на мобильном. Песенка «Аббы» «Мамма миа»…

Он громко засмеялся, в результате вместо точки вышла черточка.

— А работа? У тебя же была масса курсов?

Она вязала больничный; убедила врача, что она переработала и впала в депрессию.

— Депрессию? Ты что, плакала прямо в кабинете у врача? — спросил он, продолжая ритмично расставлять точки в сторону ушей манекена.

Если бы кто-нибудь зашел сейчас в мастерскую и обнаружил его с мужской головой между ног… Пусть даже пластиковой.

Да, она заплакала. И плач вышел совершенно естественным, сказала она.

— Ты ведь была серьезно в него влюблена…

Да, была. А еще и мать совершенно развалилась, и все вместе стало просто невыносимо.

— Ох, Турюнн, бедная моя племяшка…

Она заплакала, он почувствовал что сам чуть не плачет, как это неправильно, что она так несчастна, когда он сам вот-вот готов взорваться от счастья и секретов. Надо бы приостановить рисование бороды.

— Не плачь. Надо было приехать сюда. Мы бы с Крюмме вытряхнули из тебя всю любовную тоску. А вместо этого ты поехала не куда-нибудь, а на Несхов, и блуждаешь там среди нищеты, крыс и упадка. Тебе это не на пользу!

Она им нужна на хуторе, ответила она, им она нужнее, чем матери, Кристеру или коллегам и слушателям курсов. А работа со свиньями — это терапия в чистом виде.

— Вот этого мне не понять! Вонючие свиньи! Ты разве не знаешь, что они смертельно опасны? Это же хищники!

Она не хотела слышать ничего дурного о свиньях. Они просто потрясающие, сказала она, и он решил больше с ней не спорить, раз уж она перестала плакать. А еще у нее была новость. Может, не стоило говорить, но Маргидо отправился в Данию.

— Что?! — спросил он и обронил ручку на пол.

Он на какой-то выставке гробов. Или что-то в этом роде. Может, на выставке могильных памятников, она точно не помнит. Ручка закатилась под ванну на черепашьих ножках.

— Выставка гробов? Это еще что за чертовщина? Господи, могу себе представить, как они облачаются в черные плащи и танцуют вокруг открытых гробов, потягивая телячью кровь из трубочек! — сказал он и засмеялся. Турюнн тоже засмеялась, конечно же, ей надо было приехать в Копенгаген. Но вполне может случиться, что Маргидо позвонит, сказала она, так что она только предупредила.

— Куда катится мир? Не могу себе представить, чтобы Маргидо раньше выезжал куда-нибудь за пределы родных мест. Конечно, если он позвонит, мы пригласим его домой на вкусный обед.

— Чему он будет несказанно рад, — ответила она. Эрленд опустился на четвереньки и выудил ручку. Колени запылились, и он лихорадочно чистил черную ткань.

— Что ж, рад, так рад.

Никаких очевидных признаков для радости у Маргидо он не замечал, разве что тот звонок в новогоднюю ночь…

Она считала, он все выдумал.

— Ты каждый раз это повторяешь! Но нет, ничего я не выдумал! У меня воображения не хватило бы! Пьяный Маргидо называет меня братишкой и воет в трубку, что он на свидании! Да ни за что в жизни!

Она все равно отказывалась ему верить, а теперь ей пора прощаться, на двор въехал сменщик.

— Так что ты не совсем одна?

Нет, это запрещено. Надо получить соответствующее образование и лицензию, чтобы в одиночку заниматься скотом в таком количестве. К тому же, сменщик оплачивался государством, а она не получит ни копейки без необходимых документов.

— Ой, как все запутанно, я уже потерял мысль. А он ничего? Ему идет комбинезон?

— Да, он ничего, — ответила Турюнн. Но на пять лет младше, его зовут Кай Рогер.

— Боже мой, что за имя! Типичное норвежское имя для сменщика. А насчет пяти лет разницы не стоит волноваться. Если он очень даже ничего, не сомневайся ни секунды. Доставь ему сильнейшие в жизни эротические переживания прямо посреди свинарника со свиньями в качестве шокированной публики! А потом расскажешь мне все в подробностях, не забудь, кстати, делать записи по ходу.

Между прочим, она даже не знает, свободен ли он. К тому же она еще не в свинарнике.

— Так поторопись!

— Еще слишком рано, — ответила она, да еще и очень много других дел. Но она рада, что Эрленд снова стал самим собой и больше не ссорится с Крюмме.

— А мы и не ссорились, дорогуша! Только погремели немного кастрюлями. Теперь все снова тип-топ, даже не бери в голову. Мы так влюблены друг в друга, у-у!

Если бы сверх всего еще и у Эрленда с Крюмме что-то было неладно! Нет, об этом даже подумать невыносимо.

— Не волнуйся. Дядюшки чудесно сидят в своем Копенгагене и любят друг друга. Утешайся с Каем Рогером. Расскажи ему, что по закону об именах он может поменять имя и стать Наф-Нафом в любое время!

Он прикрутил голову к торсу манекена. Идеально! Прически и одежду он подберет, только когда манекены окажутся на месте в витрине. Однако с декором приходилось работать в мастерской, в магазине было слишком тесно. Он взял руку и открыл папку с образцами татуировок, одолженную в одном из тату-салонов. Тигр, взбирающийся на плечо и женское имя в сердечке на запястье — самое то для грабителя. Татуировки казались ему отвратительными и совершенно вышедшими из моды. Он рисовал темно-синей тушью, которую потом обработал ватным тампоном, обмакнув его в растворитель, чтобы получилась некрасивая, размытая линия, как на настоящей коже.

Агнете и Оскар работали с тюремной одеждой, а пепельница сушилась. Естественно, владелец магазина не захочет, чтобы в витрине стояла вонючая пепельница. Настоящие окурки покрыли матовым лаком, чтобы устранить запахи, а покрашенная серым изоляционная пена для витрин превратилась в кучки пепла, потом всю пепельницу полили лаком из спрея. В роли виски был простой коричневый лак, который налили в рюмки и в бутылку из-под виски; лак уже высох. Все будет идеально! Грязные старые жалюзи, которые предполагалось повесить сзади и осветить контровым светом, будто проглядывает тусклое солнце, Оскар раздобыл во дворе снесенного дома.

Он поднял голову второго негодяя и принялся терпеливо наносить точки на безбородые скулы, которые, возможно, в прошлый раз, гладкие и выбритые, чинно высились над пиджаком от «Армани». Вдруг он вспомнил о своей идее с двумя целующимися мужчинами, нельзя от нее отказываться. Может быть, какой-нибудь модный и стильный магазин одежды со смелым владельцем согласится на такое… Раз у них с Крюмме все наладилось, энергия его и поток идей будут безграничны. Он даже удивился самому себе. Откуда это все берется?

Ютта и Лиззи жили в районе Амагер, почти рядом с Каструпом. Они с Крюмме остановили такси на улице. Крюмме прихватил цацики собственного приготовления в большой плошке, а Эрленд уселся в машину с двумя бутылками красного вина на коленях.

— Я волнуюсь, — сказал Крюмме. — Честно говоря, вся история жутко щекочет нервы.

— Может, откроем одну бутылку? Наверняка у шофера найдется штопор, должен же быть стандартный набор в копенгагенском такси.

— Успокойся. Мы все еще говорим только об этом.

— Это хороший признак. Что мы все еще в состоянии говорить.

На центральной улице Амагера кипела жизнь. Днем она была пыльной и грязной, но темнота милосердно окутывала дымкой нежелательную неухоженность. «Я обожаю этот город, — подумал Эрленд, — обожаю его пульс и упрямую борьбу со скукой, здесь я дома, и здесь, возможно, я стану отцом». Он схватил Крюмме за руку, сильно сжал и не отпускал.

— О чем ты думаешь? — тихо спросил Крюмме.

— О том, что завтра придет человек чистить аквариум. Приятно будет наконец-то посмотреть на Тристана и Изольду сквозь незамутненное стекло, принимая ванну шампанского.

— Болван!

— Да, разве не поэтому ты хочешь иметь от меня детей?

Они въехали в квартал с виллами, и таксисту пришлось воспользоваться картой.

Ютта вышла на лестницу перед домом и обняла обоих. Лиззи была на кухне, оттуда доносился запах чеснока и кориандра, а окна запотели. Сюда было всегда приятно приезжать. Повсюду книги и растения, минимализм этого дома не коснулся. Эрленд тут же задумался о детской. Как бы красиво он ее ни оформил, не успеет он обернуться, как она все равно наполнится кучей мягкого, цветного и звенящего.

— Два пункта, — сказала Лиззи, когда все сели за стол и углубились в какое-то неопределенное блюдо из макарон. Лиззи была красива этакой холодной красотой а ля Лиз Херли, Ютта же была ее полной противоположностью. Совсем не мужиковатой, но крепко сложенной, она казалась плотной и компактной, сильной. Широкие запястья, полноватые пальцы. Ютта тоже была красива, с кем ее можно сравнить? Может, с Дженет Джексон, только белой.