Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма Страница 37

— У нас-то, было время, — сказал дедушка, — и до семи удой доходил. — И усмехнулся с какой-то досадой. — Но вот замалчиваем это. А инаќче-то как? И молоко вот сдай, и корма отдай. Все как сыщики вынюхивают… А если сольемся?..

"Первый" и тут прервал дедушку:

— Возникла вот и у меня идея, Данило Игнатьич, — вопросительно посмотрел на дедушку, испытывая его взглядом: — Создать у вас в коќлхозе, официально, на областном уровне, Племзавод. И семеноводство тоже надо в районе по серьезному налаживать, надеяться не на кого. У вас свои сорта ржи, ячменя, овса, пшеницы. Все особое. И тогда можно будет не торопиться с объединением…

Бабушка Анисья, хлопотавшая у печки, невольно прислушалась. Анна тоже в пятистенке затаилась. Сидела с новорожденным сыном Иваном. Внук, думалось, и дедушкину горечь смягчал. Из дома, из стен своих убывала горечь. О новой жизни прежде всего забота. Судьба у моховцев у всех одна. А вот у них, у Кориных, особая в общем. И вот этот разговор-высказ секретаря, как бальзам на душу всем им, и, прежде всего, дому. Ровно свет в ночи блуждающему пуќтнику.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Какое-то время и вправду держалось у моховцев и редюкинцев племенќное хозяйство и семеноводство. За них колхозы сдавали зерно по госпоставким, а от них брали семена. То же самое и с племенными телками. Хлопот моховцам прибавилось. Где-то, что-то надо было обходить, вроде как неправдой жить "для пользы дела". На твою особость всегда "покушались". Опять же зависть брала верх: что вот за честь моховцам и сухеровцам. Другим колхозам было безразлично какими семенами засевать и каких коров держать. Урожаи на неухоженной земле и при хороших семеќнах все равно низкие, и удои от моховских племенных при бескормице, что и от своих — одинаково козьи. "Так пусто, и этак не густо, так чеќго жилы тянуть". Ходячее оправдание при общей нескладице. "С отстаюќщих и спрос последний". Это "усекли" не только хитрые председатели, но и рядовые колхозники. Недуг и моховцев не миновал: "Делаешь лучше, и дерут больше, а тебе столько же остается, как и у худшего". Вроде и не велят лучшим-то быть. И все же моховцам первое время была какая-то и выгода: поменьше щипали, кормов больше оставалось, и трудодень не больно скуден. Но жизнь, коль нет в ней лада, все равно скудела и руќки к делу опускались.

Куда-то, зачем-то все ездили, "доставали" чего нельзя было в открыќтую купить. Бывало в страдную пору на дороге вынужденного путника встретишь, неминучая настигла: то похороны близкого, то тюрьма. А тут или старики едут к сыну или дочери в город, или детки из города на побывку к старикам. Толпы на станциях, на автобусных остановках. Велиќкое самодвижение народа. И видит ли это кто?..

Внезапно умер от инфаркта, модной болезни, секретарь райкома. С ним военные и послевоенные годы мыкали беду. Для дедушки это было личное горе.

При новом "Первом" моховцам сразу втрое накинули план по сдаче зерна. Район "горел", а новому надо было сразу же "выказать себя", любой ценой "нагнать показатели". Обязали моховцев увеличить и поголовие скота. Само собой подскочили планы по мясу и молоку. Удои упали а мясо — два бычка за одного пажнего не тянули.

В колхоз не возвращались мобилизованные из армии парни. Дедушка усовещал: "Свой дом покидаешь, от земли отцов уходишь." Знал, что напрасны слова, но опосля может вспомнится.

Мохово и Сухерка, как и другие деревни, на глазах хирели. Сенокосы затянуло березняком и ивняком, буйствовал осинник.

Повеяло и с другой стороны сиверком. Эхо, казалось бы изжитого и забытого, опять отозвалось и встревожило. Где-то над головами черные молнии небо рвали, а искры и в глухих деревеньках пожары вызывали. Саша Жохов воспрянул, выказывая свою прокурорскую власть… Двоих в Большом селе уличили "во вражеских разговорах". Из других деревень колхоза троих "заарестовали". Приезжих из города "хватили" за спекуляцию, Марфу Ручейную снова "посадили". "Дочь с внуками приезќжала, понавезла всего, по родне пустила мать и нажилась". А без гостинцев кто и когда в деревню из города приезжал? Но Саша-Прокурор не мог татарке простить и молчаливые взгляды укора. "Сама судилась и дочку на спекуляцию толкает, ворожит, разговоры разные ведет о Боге с дьяком Акиндием. Дочь Марфы подняла шум на весь район: "Отец и брат на фронте погибли, за что же матери кара?.. Какая она спекулянтка, кому что с наживой продала, где доказательство? Марфу отпустили. И на этот раз она не сдержалась, встретив Сашу-Прокурора на улице рай-центра, преградила ему путь, вытянула руки с растопыренными пальцаќми, будто вилами супостату грозила, процедила пророчески". "Ууу, сорное семя, сам от своей скверны и сгубишься".

Был навет и на Кориных — родня табунами наезжает. И не с пустыми руками. Мед бидонами в город увозят, мясо, масло. Колхозным сеном свою скотину кормят. Собираются в доме Корня "бывшие", Галибихины, Воќронины вот приезжали. Всех там принимают, всякую контру.

Старик Соколов Яков Филиппович, выждал время, когда "наветы" честќной люд взбудоражили, и узрив, как он сказал "благодатный знак", поќшел в райком прямо к "Первому". Заявил, что он коммунист с граждансќкой несет полную ответственность за порядки в колхозе. Председателем, Данилом Игнатьичем Кориным, держится трудовая дисциплина, а доносы на него — это зависть нерадивых, которые этим живут, сеют раздоры.

Самому дедушке сказал: "Нам, Игнатьич, переждать многое придется. Грядет еще тяжкое бремя претерпения и ответственности. Этого не миновать. Предчувствую вот такое. И жить пока этим — своей надеждой. Скорбь, она находит и ухудит. В себе веру беречь, не выпускать ее из души. Духом надо держаться, а не плотью олукавленной.

В районе еще держался стиль работы прежнего секретаря. И прыть Саќши Жохова и Авдюхи-Активиста поддерживалась. Но из области шли тревожные слухи, летели, как головешки огненные при яром пожаре в сухую жару всякие доносы.

Где тут было при новом "Первом" моховским порядкам удержаться. Слоќвно под натиском необоримой силы стихийной — моховцы и сухеровцы теќряли волю. Усреднив, дополнительными планами, их принудили влиться в Большесельский колхоз… Доводы прежние: "С упразднением карликовых колхозов укрепляется материальная база хозяйства, техника в полную мощь используется, сокращается управленческий аппарат, моховцы, особо старики, произнося слово "аппарат", усмехались. Когда-то эти штуќки в каждом доме были, только говорилось с добавлением "самогонный". "Слияние" "исполнилось как и всякое другое "спущенное" мероприятие. Включили в план мероприятий райкома и отпали заботы "по вопросу". То, что сливают, уже перестает быть моим, оно не мое, или "немое".

Но на что моховцы и сухеровцы совсем не надеялись, так это на то, что их "дедушка" станет председателем общего Большесельского колхоќза… Но чудо, предвещанное Стариком Соколовым Яковом Филипповичем, свершилось.

2

Собрание проходило в Большесельском промороженном клубе. Некому было печки поправить. Дали заявку в райцентр, к бывшему односельчанину мастеру на все руки, деду Галибихину, не догадались, или не захотели обратиться: моховец, не положено частному лицу печи казенные чинить. Из райцентра обедали прислать печников не раньше как через месяц. Печник, как объяснили неофициалќьно, не в форме. Иначе говоря — запил. Дед Галибихин, придя на собрание, по стариковской наивности, предложил перенести, как он сказал сходку, на денек другой. За это время он поправит печки, а так чего народу мерзнуть. Но прибыл уполномоченный из района, и большесельское руководство колхоза решило: "Ладно, чего там, своим теплом согќреются".

Посмеялись, позлословили безобидно: "Одна нынче надежда на свое тепло. Меньше хлопот, и не привыкать. Женщины сидели, постукивая валенками, грелись как при веселье. Мужики, да и бабы не промах, по вжившемуся обычаю разгоняли застывшую кровь. Веселие их и повлияќло на ход собрания при решении "коренного вопроса".

Сначала заслушали отчет большесельского председателя, двадцатитысячника. Затем было краткое сообщение ревизионной комиссии. И как уже объявил парторг Большесельского колхоза при открытии собрания, — рассмотрение вопроса о присоединении моховцев к Большесельскому колхозу. И напоследок выборы правления и председателя колхоза.

Отчет Большесельского председателя пестрил цифрами, сопоставлениям в процентах с прошлыми годами. Вроде бы ничего выходило, жить можно. Из зала шутки: "В прошлую зиму коли не околели, то и в эту не сдохнем, перезимуем".

По отчету выступили бригадиры и те, кому ведено было слово сказать, написанное парторгом на бумажке. Тоже по-их, все ладно выходили. Муќжики и парни, то выходили из Клуба, то вновь заходили, уже обогретыми.

Подошел дополнительный вопрос, как объявил парторг, о присоединении моховцев к Большесельскому колхозу. Кто-то выкрикнул, что всякое главное всегда дополнительным бывает. Парторг не уловил смысла, не расслышал. Предоставил слово уполномоченному. И разговору тут никакого. Давно было пора моховцам и сухеровцам влиться в Большесельский колхоз… кто-то опять из зала выкрикнул: "А как они сами-то… Добровольно или добровольно-принудительно?" Крикуна из зала же и осадили: установка есть, чего тут рассусоливать-рассуждать. Но тут же и серьезное предложение с мест поступило: дать слово моховскому председателю. И опять выкрики: "Верно, пусть расскажет, как они живут и о порядках ихних. Стоит ли брать-то?.." Это уже с подвохом, чтобы повеселиться.