Жан Жубер - Человек среди песков Страница 37

Мы выехали в сумерках. Симон запер дверь и постоял в раздумье; мне почудилось, будто он сейчас забросит ключ в песок, но он опомнился и положил его в карман. Мы сели в машину, и он повел ее, ни разу не обернувшись.

После этой ночи, проведенной в дороге, когда он долго говорил о Калляже, о наших надеждах и трудностях, о постигшей нас неудаче, а также о прекрасных часах восторженного подъема, которые мы испытали вместе, мне уже не довелось больше видеть Симона. Он погиб в первые же месяцы войны на северном фронте в танке, которым командовал. Я служил унтер-офицером на фортификационных укреплениях восточной границы. Но события решались на Севере. Мы успели обменяться лишь двумя-тремя письмами. А потом о нем ни слуху ни духу. Наконец я получил письмо от Элизабет: Симон погиб десять дней назад от прямого попадания снаряда в танк. Он сгорел вместе со всем экипажем. «Я знаю, как вы были к нему привязаны, а также и к Калляжу, который, как я теперь с раскаянием думаю, я не слишком любила. Он просил меня перед отъездом написать вам, если с ним что-нибудь случится. После возвращения с Юга его уже ничто не интересовало. И в эту войну он не верил…»

Помню, я долго стоял неподвижно в укрытии, где становилось уже холодно, сердце мое сжималось, и я не в силах был пошевельнуться, пока кто-то не вошел, задев перегородку стволом автомата. Ко мне обращались. Но я ничего не понимал. И отвечал невпопад. Позже я еще раз перечитал письмо. Да, Элизабет и тут осталась верна себе: элегантность, изысканность, трезвость мысли, только боли я в нем не обнаружил. Много ночей подряд я видел мертвого Симона в своих кошмарах. Он лежал с черным лицом, тело было бугристое, но не обглоданное огнем, а почему-то блестящее и твердое, как тот снаряд, который извлекли из его обугленного саркофага. По временам мне казалось, будто он смотрит на меня, губы его шевелятся и он хочет мне что-то сказать. А иногда он представлялся мне базальтовым надгробьем: таким он останется навек.

Известен трагический исход этой войны для нашей страны. Разорены богатейшие наши провинции, мы потерпели полное поражение, подписан на жестких условиях мир. Новому правительству предстояло залечивать слишком много ран, чтобы думать еще о землях Юга, впрочем, оно никогда и не выражало такого желания. Среди членов правительства был кое-кто из прежних врагов Симона. О Калляже больше не вспоминают. Речь идет лишь о том, как бы выжить.

Я вышел из этой войны разбитым, но скорее духом, чем телом. У меня остались самые горькие воспоминания от четырнадцатимесячного сидения в крепости в ожидании невидимого противника, который, впрочем, предпочел нанести удар на другом фронте и взял нас с тыла, так что мы не успели сделать ни одного пушечного выстрела. Да, славы мы не снискали. У меня хватало свободного времени, сначала между поверками часовых, а потом, позже, в лагере для военнопленных, размышлять о Калляже и обо всем том, что на расстоянии представлялось мне отныне как постепенное и длительное падение.

Поначалу Мойра мне писала. Потом молчание. И наконец через несколько месяцев снова письмо. Она собирается выйти замуж. За одного скотовода из Сартаны. Он ей нравился, и потом, жить в болотном краю одинокой женщине стало слишком трудно.

Постепенно в бесконечные дни моего пленения я пришел к мысли поселиться после конца войны поближе к Калляжу. Мне казалось, что в другом месте я жить не смогу.

Как только меня освободили из лагеря, я посетил Элизабет. Она жила вместе с Софи в центре столицы в огромном белом доме, где я впервые встретился с Симоном перед нашим отъездом в Калляж. Она занимала на верхнем этаже большую квартиру с висячим садом. Вечерело. Сквозь ветви деревьев поблескивали огни города, а гул автомашин напоминал шум морского прибоя.

Элизабет встретила меня безупречно любезно. Она была все так же хороша собой. С первой же минуты мне почему-то стало досадно, что она ничуть не изменилась. Мы говорили о Симоне, о войне, о моем пребывании в лагере для военнопленных. Симона не было в живых уже два года, но его образ был мне по-прежнему близок. И, только слушая Элизабет, я вдруг почувствовал, какое расстояние нас с ним уже разделяло.

Я едва узнал Софи. Теперь это была уже молоденькая девушка. Я заметил, что непроизвольно обратился к ней на «вы». И снова меня стало относить течением. Она будет красива, как и Элизабет, но я чувствовал, что, как и мать, она станет властной и далекой.

Только когда я уже стоял в дверях, собираясь откланяться, она вдруг спросила меня:

— Вы побывали там?

Я поднял глаза и увидел ее прежний взгляд.

— Нет.

— Поедете туда?

— Возможно… Еще не сейчас.

Больше она ничего не спросила. У меня было такое ощущение, что она уже думает о другом. А как мне хотелось, чтобы она произнесла таким знакомым мне голосом: «И я тоже поеду» или: «Я туда никогда не вернусь». Любую фразу, в которой прозвучало бы хоть какое-то чувство.

— А что вы теперь собираетесь делать? — спросила Элизабет.

— Не знаю. Думаю, что, прежде чем предпринимать что-то, надо во что-нибудь поверить, а война разрушила все, во что я верил… Поэтому я заберусь в какую-нибудь глушь на два-три года. Средств пока хватит. А там посмотрим…

Понятно, я знал, что поеду на Юг, что в ином месте я никогда не оправлюсь, но я промолчал.

— Да, понимаю, — сказала она. — Но вы еще заглянете к нам, правда?

Бесшумный, обитый серым сукном лифт оторвал меня от двух обращенных ко мне улыбок. Я медленно спускался вниз. Страшная грусть перехватила мне горло.

Я снял ферму между берегом моря и болотами. У меня есть на что жить: мне ведь почти ничего не надо. По временам я представляю себе, что я как бы хранитель пирамид, только живущий на отлете, — ведь я знаю о них все. Больше никого или почти никого нет. И оставшиеся начинают забывать, взять, к примеру старуху, которая все больше и больше теряет память. И все же однажды я спросил ее, знает ли она Модюи. Еще бы! Как свои пять пальцев! Там жила одна из ее сестер. Красивая деревня.

— А вы-то откуда знаете Модюи?

Я сказал, что как-то провел там несколько дней снимал комнату в Лиловом кафе. Как поживают хозяева? Ничего, но понемножку дряхлеют, к тому же во время войны дела шли неважно: вся молодежь была на фронте. Недавно отдали замуж дочку. Поздновато, конечно. А ведь такая красотка! Ее двоюродной сестре Мойре и вовсе не повезло: она должна была выйти замуж за одного скотовода, но в последнюю минуту помолвка расстроилась.

— Бедняжка, с детства ее преследуют несчастья.

Старуха бормотала еще что-то, но я ее не слушал, я твердил себе, что, возможно, не все еще потеряно, что достаточно случайности, встречи, достаточно желания, чтобы возобновились связи, казавшиеся порванными. Да, случайности. И уж не попытаюсь ли я сам поторопить такую случайность?

— Чего это вы так задумались? — спросила старуха.

— Да так… Воспоминания… А знаете ли вы графа Лара?

— Еще бы! Владелец самых лучших быков во всем болотном краю. Во времена Калляжа у него были неприятности. Его арестовали, потом, в начале войны, освободили. Он вернулся на хутор, но, говорят, с тех пор вроде бы не совсем в себе.

— Очень гордый человек, его все побаиваются, да к тому же большой охотник до баб, — добавила она смеясь.

Вот с ним-то, полагаю, я поеду повидаться в один прекрасный день. Думаю, что поеду. И если он не выпалит в меня из ружья сквозь щели в жалюзи, то у нас безусловно найдется о чем порассказать друг другу.

Примечания

1

Casa — дом, здание (итал.).