Эрик Шевийар - Краба видная туманность Страница 37

Когда он все проглотит и, возможно, все покроет, не находя более ничего себе на зуб, он похудеет, его бока вновь опадут, он отхлынет, и на освобожденных от его громоздкого присутствия землях вновь зародится жизнь. Но нас при этом не будет.

Краб ищет общества стариков, поскольку им в этой жизни осталось весьма немногое, да к тому же и простейшее, его воображение воспринимает их без напряжения, ему не нужно прикладывать те усилия, которые требуются, чтобы представить в перспективе жизнь, почти целиком принадлежащую будущему, вот почему Краб так боится общества детишек, подавленный размахом задач, которые им нужно свершить, знаний, которые нужно получить, в общем, всем тем, что их ждет, тем существованием, которое надлежит пройти из конца в конец и о котором они, по счастью, не имеют никакого представления, но он-то сам без труда воображает, как проходил через это в прошлом, опираясь от слабости на собственный опыт и тем самым уже отчасти выкрутившись. Каждый новорожденный внезапно вновь ставит все под вопрос, его труды и тяготы ни к чему не приведут, коли все надо начинать заново. А у Краба нет на это смелости, не хватает энергии, он слишком устал, заранее обессилел, словно это ему пришлось начинать из ниоткуда, с нуля своего детства, и еще предстоит заново всему обучаться. Напротив, общество стариков успокаивает, Краб освобождается от тех лет, что ему остается прожить, забегает вперед, срезает путь, выигрывает драгоценное время, избавляет себя от множества испытаний и забот, от тягостного полувека в вертикальном положении.

Но совершенной, абсолютной, неомрачимой на всем протяжении его посещения безмятежности Краб достигает у изголовья покойников, потом его выставляют вон.

И в этом году снова Крабу не пережить зимы.

Вот его чемодан, большой деревянный чемодан, притом глубокий, с большим количеством отделений, он вмещает все, что нужно, чтобы починить все, что ломается: инструменты электрика и столяра, молотки, тиски, отвертки, ключи, клещи и щипцы, годные как для толстого, так и для тонкого, свинцовые трубы, клубки стальной и латунной проволоки, полный набор винтов, гвоздей, заклепок, крюков, болтов… а на закрытой крышке можно прочесть выведенное большими черными буквами слово РЕМОНТ, следовательно, речь идет не о багаже туриста: как раз такова профессия Краба, мастер по ремонту, и, чтобы поскорее вмешаться, когда его зовут на помощь, чтобы быстрее добраться на место домашней катастрофы и опередить конкурентов, ему и пришла в голову хитроумная идея собрать свое оборудование в один чемодан, каковой он, увы, не способен оторвать от земли, давным-давно растратив последние силы, и сам весь скособочившийся, разбитый и свихнутый, скрипящий и булькающий самым тревожным образом — для него уже ничего толкового не сделать, наступает, знаете ли, момент, когда, что касается временного ремонта, игра не стоит свеч, бесполезная трата сил, да к тому же надежность всегда оставляет желать лучшего, невозможно исключить возможность воспламенения, взрыва, пожара, конечно, куда разумнее его заменить. Но такое решение дается с трудом. Надо посмотреть. Поразмыслим об этом.

Врачи, к которым он обратился, порекомендовали ему умереть от рака.

Тот, кто страдает, охотно променял бы свою чудовищную боль на любую другую. В больнице Крабу (с проломленным черепом) и его соседу по койке (наступил на мину) удалось договориться, они сменяют друг друга, и их беспрестанно перемещающуюся из головы в ноги, потом из ног в голову боль легче переносить. Иногда один из них принимает на себя все муки — и головы, и ног, — а другой пользуется этим, чтобы встать и уладить свои дела. Но мучения того, кто жертвует собой, быстро становятся непереносимыми — он за то, чтобы вернуться к исходному раскладу.

С годами Краб, не ускоряясь и не останавливаясь, равномерно прогрессирует: выигрывает в силе и сноровке, наращивает опыт и знания, в то время как люди его поколения начинают клониться к упадку, все менее и менее сильные и проворные, мало-помалу забывают то, что знают, то, что дал им опыт, Краб идет дальше, ничуть не слабея, продолжает, собирает новые силы, работает над гибкостью, неустанно обогащает опыт и знания, в то время как люди его поколения все реже и реже пользуются своими ногами и памятью (но детство все еще бузит у них на губах), Краб не позволяет себе останавливаться или отвлекаться, напротив, обретает мышцы и уверенность, упражняясь в искусстве вольтижировки, углубляет опыт и эрудицию, в то время как люди его поколения умирают от исчерпанности, Краб вновь забегает вперед, полный решимости до конца развить все свои способности, тогда к концу подойдет и его жизнь, приступает в это утро к изучению греческого и фортепиано.

Он вовсе не тот отрицательный герой, каким его чаще, чем следовало бы, представляют. Краб ведет свою жизнь так, как ее понимает. Он свободен, он навязывает свою волю и отрицает за кем бы то ни было право в ней сомневаться. Если так решит, будет чайником; ему достаточно только пожелать, чтобы стать бирюком. Он — полное яиц гнездо. Он — звезда, дерево, старый камень, пруд, ничто ему в этом не помешает, рысомак, лождь, захочет — и он уже глязь соводущ. Он глубиза дестрапун кранатейн. Анолзпротинолапа ра квис врин етц пле. Солиполь однако ж и катравь-ка мулить, противление бесполезно, снова вох, клюжь пот сурдину, но продолжаться такое не могло, то было чистое неистовство. Распрощавшемуся с иллюзиями Крабу придется теперь объясниться.

Краб, и это еще далеко не победа, мучительно высвобождается из камня, сначала сверхчеловеческим усилием сознания собирает разнородные гранулы, каковые в будущем составят его тело, а пока, со времен геологического прошлого, образуют ту глыбу розового гранита, из которой Краб силится себя извлечь и рассортированные, откалиброванные гранулы которой он, сообразно своим взглядам, теперь перераспределяет, потом уравновешивает изнутри массы, подрезает углы, округляет объемы, целиком погружаясь в эту решающую мыслительную операцию, и его усилия приносят обнадеживающие результаты, снаружи уже показалась совершенная по рисунку ступня, гибкая лодыжка, все началось как нельзя лучше — остается узнать, не будет ли он потом сожалеть о своей допотопной безмятежности.

Все, что он делает правой рукой, Краб должен проделать и левой; все, что он тронул левой рукой, ему нужно тронуть и правой. Как ни крути, все же бывают моменты, когда Краб радуется, что не остался четверорукой обезьяной. Когда безрассудство объединяет понятия симметрии и справедливости, все должно быть повторено, и это изматывает. Потому-то Краб и задумал, дабы упростить себе жизнь, проживать каждый день дважды, повторять назавтра, пользуясь одной левой, все, что делал накануне только правой рукой. Все переписать.

Аллергия? У Краба ее вызывает все — сено, пыльца, перья, рыба, мясо, горячая вода, холодная вода, дым, толпа, замкнутое место, обширные пространства, горный воздух, мел, уголь, собачья, кошачья, кроличья шерсть, губка, молоко, яйца, шум, вопросы, пыль, свет, аммиак, фимиам, духи. Чихая на разрыв легких и горла, Краб каждый раз удаляет из своего организма весь мир.

Краб страдает ипохондрией с тяжелыми инфекционными осложнениями.

Сбитый с ног, опрокинутый, схваченный, взятый в плен течением времени, Краб борется, поскольку не может из него вырваться, и ему все же удается отклонить его направление — теперь становится понятнее, почему его жизнь не поддается пересказу, почему не знает, как уместиться в книге, составленная из-за этого из треугольников и кругов времени. Из одного уж очень неспешного дня ему удалось даже сделать правильный восьмиугольник. И когда изогнутое, сложенное, сжатое время, испытывая внутри этих принудительных фигур или форм все более и более сильное давление, внезапно расслабится, чтобы вновь обрести свой утраченный курс, а это, увы, рано или поздно обязательно произойдет, трехсотлетний Краб мгновенно рассыплется в прах и мгновенно же канет в забвение.

Окаменевший Краб внезапно не выдерживает, не в силах больше сдерживаться, лишайники, облепившие живот и бока, слишком долго щекотали пронизывающие его кожу чувствительные нервы, он сопротивлялся, пока мог, два, три столетия, больше невмоготу, он лопается от смеха и рассыпается на мельчайшие кусочки, чуть ли не песчинки, какая разница, иначе оставалось тупо дожидаться, пока эрозия дойдет до конца, — со все растущим риском, что зимой очередные морозы сотрут тебя в порошок, а для статуи нет более жестокой муки.

Когда у вас под окнами проезжает «скорая помощь», ночью, с воющей сиреной, — и кому, по-вашему, в ней быть? — вспомните о Крабе.