Флэнн О`Брайен - А где же третий? (Третий полицейский) Страница 38

Мгновение спустя он уже стоял ко мне спиной и открывал еще одну дверь в другой стене. Едва дверь распахнулась, он вошел в еще одну крошечную комнатку и уверенными движениям хорошо обученных пальцев произвел манипуляции с очередным ящиком на стене. У его щеки запрыгал какой-то неверный, неземной свет, по непомерно большой физиономии заметались тени. Сержант неспешно, рассеяно заводил свои старые механические часы.

– Не соблаговолите ли зайти сюда, – позвал он меня наконец, – если, конечно, вас не охватило желание остаться одному в своей собственной компании.

Я зашел в комнатку, в которой не только пол, но и стены были стальными, и молча стал рядом с сержантом. Отвагсон с жестким металлическим щелчком закрыл дверь и в задумчивости прислонился к стене. В пустой комнате нам едва хватало места на двоих. Я уже было открыл рот, чтобы опять попросить объяснений, но вместо слов из глотки выскочил вопль ужаса – я почувствовал, что пол под ногами внезапно уходит вниз. Безо всякого предупреждения, безо всякого шума.

– Не удивительно, что вы зеваете, – сказал сержант, глядя на мой раскрытый рот, таким тоном, словно он продолжал начатую беседу. – Воздуху тут действительно маловато, а вентиляция оставляет желать много лучшего.

– Я не зевал, а кричал от страха, – брякнул я. – Что происходит с этой коробкой, в которую мы заключены? Куда...

Но голос мой опять оборвался и в горле от объявшего меня ужаса что-то сухо щелкнуло. Пол подо мной падал так быстро, что время от времени казалось, что он летит вниз быстрее, чем я сам, что ноги мои от него отрываются и я взлетаю на несколько мгновений в воздух и зависаю между полом и потолком. Охваченный паникой, я поднял с полу правую ногу, а потом что есть силы хлопнул ею по полу и переместил на нее весь свой вес. Ничего не произошло, разве лишь мое тело встряхнулось и послышался слабенький цокающий звук. Я тихо выругался, простонал и закрыл глаза, пожелав себе быстрой и безболезненной смерти. В животе у меня что-то прыгало, словно мокрый мяч, наполненный водой, от чего к горлу подступала противная тошнота.

Господи, спаси!

– Никому не вредят небольшие путешествия, – говорил сержант, словно стараясь развлечь и отвлечь меня. – Надо немножко мир посмотреть – замечательно расширяет кругозор, дает широту взглядов. А широта взглядов – отличная штука, почти всегда приводит к далекосмотрящим изобретениям. Вот возьмите Сэра Уолтера Ралея, того, что изобрел педальный велосипед, или Сэра Джорджа Стивенсона, изобретателя паровой машины, или Наполеона Бонапарта, или Жорж Санд, или Вальтера Скотта – все они великие люди. А отчего...

– Мы... мы уже в вечности? – прервал я Отвагсона.

– Мы еще не там, но тем не менее мы почти что там. Навострите уши получше и прислушивайтесь – должен раздаться негромкий щелчок.

Ну что мне было делать в той ситуации? Я находился в железной коробке, из которой не было выхода, рядом со стапятидесятикилограммовым полицейским, я летел в бездну и вынужден был выслушивать разглагольствования о Вальтере Скотте и прислушиваться к щелчку, который известит, как мне сказали, о нашем прибытии в вечность.

Щелк!

Раздался резкий, громкий, металлический щелчок. И почти тотчас же падение прекратилось или же стало таким медленным, что я его не ощущал.

– Ну вот мы и прибыли, – сообщил сержант веселым голосом.

Ничего особенного я не увидел и не почувствовал, если не считать легкого толчка, слегка встряхнувшего нашу железную кабину, и ощущения того, что пол вдруг стал сопротивляться давлению подошв моих ног. Так, наверное, положено, когда лифт останавливается, даже в вечности. Сержант потыкал пальцем в кнопки и повертел ручки каких-то приборов на двери кабины, дверь открылась, хотя и не сразу, и сержант шагнул прочь.

– Это и есть тот самый лифт, о котором я говорил раньше, – бросил он через плечо.

Не странно ли, что когда ожидаешь чего-то ужасного, невообразимого и, может быть, даже грозящего смертью и это ожидание не воплощается в то, чего ожидаешь, то испытываешь скорее разочарование, а не облегчение. При встрече с вечностью я прежде всего ожидал ослепляющей вспышки света, все остальные мои ожидания были столь неопределенны, что о них и упоминать не стоит. Вместо слепящего сияния я увидел перед собой длинный коридор, освещенный грубо сработанными светильниками, разделенными большими промежутками и дающими неверный, мигающий, слабый свет; мне показалось, что я даже слышал шум динамо-машины, питающей эти светильники. Стены коридора, насколько я мог судить в условиях плохого освещения, были выложены чугунными плитами, утыканными заклепками и винтами. По обеим сторонам виднелись небольшие дверцы, напомнившие мне дверцы духовок или печей или дверцы стальных камер в подвалах банков, в которых хранят драгоценности. Подняв глаза к потолку, я увидел лишь сплошное переплетение проводов и очень толстые кабели или, возможно, трубы. Даже особо не прислушиваясь, я ясно различал какие-то новые звуки, своего рода музыкальные, напоминающие подземное журчание бегущей воды; время от времени мне казалось, что я слышу приглушенную беседу, ведущуюся на каком-то иностранном языке.

Сержант, пока я озирался и прислушивался, ушел довольно далеко вперед по коридору. Я видел его громоздкую фигуру, топающую по металлическим плитам, выстилающим пол. Он весело и беспечно размахивал связкой своих ключей и мурлыкал какую-то песенку. Я поспешил за ним, на ходу пытаясь считать дверцы на стенах. Они располагались в четыре ряда, в каждом ряду на протяжении каждых двух метров умещалось их до шести, так что я быстро сбился со счету, но количество этих дверец наверняка превышало много тысяч. Там и сям на стенах коридора я видел циферблаты, всякие затейливые приборы, кнопки и ручки, а в некоторых местах встречались целые приборные доски со множеством всяких разных штучек на них, от которых отходили, разбегаясь во все стороны толстые проводы. Я, конечно, не понимал назначения всех приборов, но все вокруг было столь материально-вещественным, столь реально-осязаемым, что страх перед неизвестностью вечности стал быстро отступать и сворачиваться. И, вообще, там, в подземелье, всякие страхи стали казаться беспочвенными. Я уверенным прихрамывающим шагом шел рядом с сержантом, огромность которого укрепляла ощущение обыденной реальности.

Мы подошли к развилке, и свет стал ярче. Коридор раздваивался, и в обе стороны убегали одетые в сталь коридоры. Они выглядели как-то опрятнее, чище и намного светлее и были столь прямыми и длинными, что я видел, как потолок, стены и пол сходились вдали в мрачноватую точку. Появились и новые звуки – мне казалось, что я слышал нечто похожее на шипение выпускаемого откуда-то пара; на этот шум накладывался другой, напомнивший мне тот, который производят сцепляющиеся шестеренки, крутящиеся сначала в одну сторону, потом в другую. Сержант задержался на развилке, глянул на циферблат какого-то прибора на стене, затем круто повернул налево и махнул мне рукой, чтобы я следовал за ним.

Не буду описывать всех тех коридоров, по которым мы шли, не буду рассказывать о том коридоре, в котором были круглые дверцы на стенах, похожие на иллюминаторы, не буду утомлять рассказом о том месте, где сержант, засунув руку в какое-то отверстие в стене, добыл себе коробок спичек. Вполне достаточно будет сообщить, что, пройдя по меньшей мере милю, а то и более того, по стальным коридорам, мы пришли наконец в хорошо освещенную, довольно просторную залу с легким, свежим воздухом. Эта совершенно круглая зала была наполнена всяким предметами, которые смахивали на какие-то машины, но не очень сложной конструкции. Многие из этих предметов были заключены в полированные деревянные корпуса, и выглядели они как весьма дорогие вещи, а вся обегающая залу стена была усеяна хитрыми приборами с циферблатами и счетчиками. Все, кроме пола, было покрыто слоями проводов, и кругом виднелись тысячи дверец, как и в коридорах, похожих на дверцы печей, но с более тяжелыми петлями; на каждой из них размещалось множество кнопок и клавиш, расположение которых сразу напомнило мне американские кассовые аппараты.

Сержант тут же подошел к одному счетчику и стал считывать его показания, осторожно поворачивая при этом какое-то небольшое колесо. Неожиданно тишина взорвалась грохотом, исходившим из той части залы, где скопление всяких более сложного вида аппаратов было, пожалуй, самым плотным. Грохот весьма походил на звуки, издаваемые ударами тяжелого молота по железу. Я почувствовал, как от испуга кровь отхлынула у меня от лица. Бросил быстрый взгляд на сержанта, но тот по-прежнему медленно и осторожно крутил свое колесико и, глядя на счетчик, шевеля губами, считывал показания. Никакого внимания на шум он не обращал. Грохот стих так же неожиданно, как и начался.

Я уселся на какой-то блестящий предмет, похожий на металлическую коробку с гладкой верхней поверхностью. Металл был не холодный, а теплый, и сидеть было приятно. Я хотел все немного обдумать, собраться с мыслями, которые пребывали в каком-то разбросанном состоянии. Я стал успокаиваться, но прежде чем хоть бы одна определенная мысль успела оформиться у меня в голове, снова раздался этот страшный грохот. Потом тишина. А затем звуки, весьма напоминающие приглушенные несдержанные ругательства, которые бормочут себе под нос в большом гневе и раздражении. И снова тишина. Наконец – тяжелые шаги, откуда-то приближающиеся к зале. В залу кто-то вошел, но кто именно, я из-за высоких аппаратов не видел.