Владимир Маканин - Испуг Страница 38

Я понимал ее. Жизнь полна обломов и полна чепухи. И когда еще (если не среди ночи!) вспомнить, что у тебя есть личная ценность… Однако же все равно ссора неизвестно отчего. Без малой даже причины… Только-только задули свечку… Я сдерживался… Я запросто могу слышать, что я стар. Я это даже люблю. Но я не люблю слышать, когда говорят, что я стар и, значит, всё свое уже давно получил. Что я не заслужил. Что я заедаю чью-то молодость… Бредятина какая!

– А я, Лида, извини, считаю, что заслужил. Я заслужил… Так уж человек устроен. Человек заслужил – даже если не заслужил…

– И чего этот заслуживший хочет?

Я постарался объяснить доходчиво:

– Хочу ночь… Луну… И любить женщину в летней теплой постели.

Но Лида уже в ярости:

– А я тоже хочу. Знаешь чего хочу? – Она со зла уже не вопит – нет. Она по-ночному зло шипит: – Хочу, чтоб меня хорошо оттрахали и ушли. И больше ничего, понял?.. Думаешь, мне нужен ты?.. Мне только и нужно по жизни чуток отвлечься и… и… И еще чтоб ты после этого сразу свалил. Смылся. Исчез. Умер. Понял?.. Чтоб тебя не было. Как будто выкинула… Взяла и выкинула мудака на улицу – к его луне!

Молодчина. Умеет шипеть… Настоящая женщина! Тут главное помнить, что она отчасти права.

Это всего лишь горькие ее минуты… Отходчивая!.. Три или четыре минуты… И вот уже Лидуся ласково гладит рукой. Плечо мое… Грудь мою… Лицо.

– Привыкла.

– Что? – Я вроде как не расслышал.

– Привы-ыыкла к тебе.

Я бурчу – мол, вот и хорошо. Очень хорошо.

– Плохо, – шепчет в самое ухо. – Плохо… Гнать тебя надо.

– Но пока на дачах света нет… Дачника, Лида, не будет. А пока нет дачника, почему не я?..

– Спасибо. Появляешься как раз, когда я тебя уже забываю.

А вот тут главное промолчать: как бы опять не ссора.

– …Всегда внезапно. Всегда во тьме. Всегда глубокой ночью. А вообще-то днями ты живой… Хотя бы вообще… Тебя следует пощупать… Ты днем существуешь?

В полной темноте я тихо качаю головой – нет.

На следующую ночь Лида добрее. Она разглядывает фото Алки. Показывает мне. Вспомнил ее?.. Скоро, скоро приедет!

Она оживляется.

– Вот красотка… А?..

Она опять и опять рассказывает о своей подруге. Алка то… Алка это… Ах, как она о ней говорит!

– И смотри мне, старый. Алка будет жить на даче у Корзуновых. И других женщин я тебе не разрешаю… Категорически. Никаких других!

– Лида! Ты что!.. Когда это я был с другими?

– Ладно, ладно… Знаем.

Уже завтра Лидуся отбудет в Москву на неопределенное время. Она относится к поездке очень серьезно. Будет с утра до вечера вызванивать там себе нового дачника. Заодно вызванивать новую судьбу. Это же стратегия. (А я – всего лишь тактика.)

Луна все еще сияет. Но пора!.. Я ищу сандалет. Где-то в подкроватном пространстве… Туда-сюда рукой. Стараюсь потише, зная, что Лидуся спит чутко. Но нечаянно толкаю ее.

– Зажги свечу! Интеллигент фигов, – бранится она.

– А луна.

Мне не хочется спугнуть вокруг нас лунное освещение.

Лидуся не любит упоминаний о ночном светиле – и тотчас сердито включается:

– Слушай… Почему бы тебе не трахнуть ее? – повторяет она (в сотый раз) свою дурацкую ядовитую присказку.

– Луну?

– Ну да… Трахни. Тебе же ее хочется. Мы, женщины, тебе только так… Мы только пищевая добавка… Для привкуса. Женщина – только приправа. А?

Молчу. Шарю под кроватью. Где сандалет?

– Трахнешь ее… И получишь сразу всё.

Я спокоен:

– Знаешь, Лида. Я могу и по частям. Я не тщеславен.

Она смеется, моя Лидуся:

– Прав, прав, Петрович… Это ты хорошо ответил!

Она опускает руку на мою голову. Поглаживает… Пока я, сидя на корточках, ищу этот проклятый сандалет.

Ласкает рукой:

– Старый, а?.. Или еще повоюем?

Малаховцев наши люди видят обычно в обед. Малаховцы едут, как правило, куда-то работать, а мы – наш поселок – им по пути.

Они подъезжают к перелеску на грузовой машине. Очень уверенно подруливают… Выпрыгивают. Трое… Пятеро… Прямо через борт!.. И уже через минуту плещутся в нашей неглубокой речушке – жара!

Какая-то чужесть (и агрессивность) в них несомненно есть. Я видел, как, выйдя из воды и отряхиваясь, они направились к поселковской нашей девахе, сидевшей на песочке. Трое… Все трое в простых, нехитрых плавках.

– Привет, лапочка!

Деваха не ответила, наслышана! (Это же ночные воры. Чужаки.) Отвернулась. Но и малаховские, надо отдать должное, дальше к ней не приставали. Прямиком пошли в кусты, чтобы там отжать плавки и переодеться.

Кряжистые, крепкие, они удалялись по речному песку, загребая ногами. Посмеивались. С них капала вода. Они были похожи на уползающих крабов.

Их видели на нашей речке часто. Ну да, да, – днем они плещутся в воде, фыркают, посмеиваются и пытаются приставать к нашим девчонкам… И пусть бы!.. Но ведь это днем! А вот что они делают ночами?!. Разве мы, поселковские, этого не знаем!.. Менты?.. А что менты, если они с малаховскими в сговоре. Забудьте! Наших ментов купили. Когда?.. Мента купили, когда народили.

Старухи их клеймили вслух. Наши бесстрашные бабки кричали малаховским прямо и оскорбительно: «Воры! Ворье!..» – Но те только смеялись. Нагловатые. И скорее молчаливые, чем болтливые. Только шу-шу меж собой.

Кому как, а мне ворье не помеха. Красть им нечего. Так что о кряжистых малаховцах я мог пофилософствовать с прохладцей. На досуге… Я даже их отчасти оправдывал. (Уж так человек устроен. Когда крадут не у него.)

Как их ни осуждай и что на них ни навешивай, а воры – это явление не просто так, рассуждал я. Их явление – не случайность. Не набежавшая откуда-то тучка. Воры – знак…

Мыслишка моя всё заострялась. Воры – это всегдашний, из века в век противостой собственности. Разве нет?.. Воры и собственность – они вместе, они образуют замкнутую систему. Без одного нет другого. Как бы человек отличал свое собственное, если это свое собственное не могли бы украсть. Так что воры – это определенно сигнал, знаковый звоночек. Люди, мол… Наши, мол, люди, что-то важное стали забывать о собственности… Пора напомнить…

Еще бы чуть и, возможно, острие моей мыслишки уперлось бы во что-то интересное. Но тут как тут Петр Иваныч. С портвейном – посидеть, поговорить.

– Прохладненький, – хвалю я. (Портвейн мы покупаем по очереди.)

– А как же!

Разливая по стаканам, говорю:

– Ты мою мысль перебил.

– Знаешь, – смеется Петр Иваныч, – знаешь, почему старикам вредно думать?

Знаю, конечно… Кто ж не знает.

С московскими шоферюгами воров роднила ночь… и свалка. Поскольку свалка полузапрещена, шофера привозили к нам свой хлам ночами. Чтоб номер машины не разглядеть… Да и вообще в темноте оберечься проще. Но ведь и воры трудились ночью. Вот и смычка.

Вор нес краденое к свалке – сговаривался с шоферюгой (а тот как раз хлам только-только сбросил и был порожний). По сговору они на пару и увозили краденое. Переправляли… И как же удобно!.. Если воры приносили или на тележке привозили товар поближе к свалке, а шофера с машиной там пока что не было, воры ничуть не спешили. (А главное, о товаре не волновались.) Они пристраивали товар к горе (там горы!..) хлама, и краденое лежало как затерянное, не найти… Вор и привязан-то к месту не был. Вор мог оставить свое (уже свое) добро хоть на два, хоть на три дня среди холмов мусора, среди сброшенных старых матрасов и сгоревших холодильников. Пойди-ка найди, отличи то от этого!

Столкнулся я на тропе, что в кустах… Они, конечно, опять что-то несли. Я и первый из шедших воров – лоб в лоб. У нас с ним не было вариантов. Одного роста… И тропка узкая… Первые минуты в глазах у меня непрерывно искрило.

В темноте столкнувшись, воры не то чтобы мне пригрозили – нет… скорее посмеялись. (Но опять же искаженным голосом.) Как-никак лишние свидетели им ни к чему.

– Иди, иди, – сказали они. – Мы тебя не трогаем – ты нас не видишь.

Ночная дорога обладает мерцающим свойством – безтравная, она чуть-чуть отсвечивает…

И я вновь ошалеваю – вокруг великая игра лунной, безламповой ночи. Чудо!.. Мне хочется этой мерцающей ночной дороги еще и еще. Вот так бы и пожить – без жесткого, нагловатого электрического взрезания тьмы. (Только теперь в лунной темноте я понимаю: лампы кромсали ночь как полевые хирурги.) А большего глазам и не надо… Под ногами вполне различима дорога – белесая… ничуть не блеклая… Живая.

3

Прибежал запыхавшийся Петр Иваныч. Поздравь! – смеется. Его только что обокрали. Ну, черти! Прямо-таки вечером обокрали – не ночью. Унесли пару одеял (запасных, теплых, что для дачников) и – новая боль! Можно сказать, новейшая боль! – забрали телевизор. Тот самый – громоздкий и жуткий. Старье, которое Петр Иваныч наскоро купил взамен украденного еще накануне Sony (миниатюрное японское чудо).

Купил Петр Иваныч этот гробешник взамен и в запас – вдруг дадут свет, и как раз ждался фильм о Рязанском княжестве и о половцах. Ну, зачем, зачем махаловским ворюгам этот страшный старый агрегат?! – стенал мой приятель. Они же во всем разбираются! Зачем им совковый комбайн?!. Петр Иваныч агрегатом и не попользовался. Разок только… Да и то среди бела дня – когда свет в нашем поселке на пять минут зачем-то вспыхнул.