Салман Рушди - Земля под ее ногами Страница 38

— Ах, он хочет петь? — фыркала, обращаясь к мужу, леди Спента. — Ничего, радиоприемники «Доллитон» ему споют. Хочет танцевать до упаду? Туристический бизнес его успокоит. И потом — связи с Англией, — коварно добавила она, не сомневаясь, что этот довод произведет должное впечатление на сэра Дария с его англофилией.

Глаза у сэра Дария загорелись. Он тотчас одобрил план своей супруги.

— На родовитые семьи рассчитывать не приходится — их отпугнули ошибки сам знаешь кого, — продолжала рассуждать леди Спента (такова была самая смелая аллюзия на девятнадцать убийств, совершенных Сайрусом Камой, какую она себе позволяла), — так что эти Каламанджа просто с неба свалились, как искусно подрезанный воздушный змей.

Помехой стала Вина. После их встречи Ормус серьезно сообщил матери, что, так как он неожиданно влюбился, о помолвке с очаровательной Персис, к сожалению, не может быть и речи. Когда он назвал объект своего столь внезапно вспыхнувшего чувства, у его матери, полагавшей, что виновницей нового блеска в его глазах, новой легкости походки, новой радости, с которой он встречал каждый новый день, была Персис, — и это вполне укладывалось в ее планы, — от ярости глаза вылезли из орбит.

— Ты, дьявол! Эта двенадцатилетняя замухрышка, из ниоткуда, без гроша за душой?! — взвизгнула леди Спента. — Заруби себе на носу: этот номер у тебя не пройдет!

Леди Спента и Долли Каламанджа решили вести себя так, словно ничего не случилось.

— Он перебесится, — заверила Долли подругу. — Мужчины есть мужчины — что до, что после женитьбы, но это не мешает им быть хорошими мужьями.

Это высказывание шокировало леди Спенту, но она придержала язык.

Несколько дней спустя родители вывезли Персис Каламанджа и Ормуса Каму на семейный пикник в молочную колонию «Эксвайзи». Их отпустили побродить вдвоем среди зеленых лугов и пасущихся коров, и, отойдя подальше, красавица Персис, за которую множество молодых людей с радостью отдали бы жизнь, заговорила о своей малолетней сопернице: «Слушай, ты можешь мне сказать всё, не бойся, я не расстроюсь. Неважно, чего хотят наши матери. Любовь — слишком важная вещь, чтобы лгать». Ормус, чувствовавший себя неловко в первый и последний раз в жизни, признался, что понятия не имеет, как это случилось, но в тот день в магазине грамзаписей он встретил свою единственную любовь. Персис мужественно выслушала его, распростилась со всеми надеждами, серьезно кивнула и обещала помочь. С того момента и до дня шестнадцатилетия Вины Персис, вместе с ней и Ормусом, участвовала в их больших и мелких обманах. Для начала она заявила матери, что совсем не уверена, такой ли уж божий дар этот Ормус Кама. Она сама красивая и классная девушка и вовсе не собирается кидаться на шею первому же подвернувшемуся матери кандидату в мужья, а если им все-таки будет Ормус, ей нужно время, чтобы убедиться, взвесив все «за» и «против», действительно ли он заслуживает того, чтобы стать ее избранником. «Ох уж эти современные девушки», — вздохнула Долли Каламанджа и, возможно, проявила бы настойчивость, если бы Персис не обратилась за поддержкой к своему отцу в Англию. Патангбаз Каламанджа сказал Долли, что не потерпит, чтоб его любимую дочь сплавили кому попало, если только она сама этого не пожелает, так что Долли, хоть и брюзжа, вынуждена была согласиться на длительный «испытательный срок». Примерно раз в месяц она жаловалась, что дочь слишком тянет с решением, на что Персис неизменно отвечала, что «мужчине жена на веки дана», а «на этакий срок худое не впрок». Великая притворщица Персис. По ночам она засыпала в слезах. А Ормус и Вина были так захвачены друг другом, что совсем не замечали красивую девушку, расставшуюся ради них со своей мечтой. И все же именно Персис во многих смыслах была подлинной героиней истории их любви.

Она говорила матери, что условилась с Ормусом сходить в кафе или поесть чипсов и поплавать в клубе «Уиллингдон» или что он обещал сводить ее на один из утренних воскресных джем-сейшен, входивших тогда в моду в некоторых ресторанах Колабы, или «на хороший фильм». «Про любовь?» — жадно осведомлялась Долли, и Персис кивала, изо всех сил изображая радостное предвкушение. «Любовь прекрасна и удивительна», — отвечала она, или, в следующий раз: «Незабываемый роман». Долли кивала: «Отлично! Это то, что нужно!» После чего Персис отправлялась на своем «хиндустан-амбассадор» вниз по Малабар-хилл на свое неназначенное свидание. Она в самом деле встречалась с Ормусом в упомянутом клубе, ресторане, кафе или кинотеатре, так что, формально, не лгала матери, но несколько минут спустя появлялась Вина, и Персис молча удалялась. Те часы, когда она в одиночестве бродила по городу, пока не получала возможность вернуться домой, не разрушив алиби двух влюбленных, были как зияющие дыры в ее жизни — раны, через которые постепенно вытекала ее надежда и ее радость. «Я думаю о том времени, когда я покрывала Орми, как о романе, которого у нас никогда не было, — писала она мне. — Он был со мной, говорила я себе, был здесь, рядом, — но, конечно же, его не было, была одна только моя глупость. Не прекрасная и не удивительная. Не заслуживающая того, чтобы ее помнить. Но я — я не смогла забыть».

Меж тобой и другим, меж провидцем и психопатом, меж любовником и его любовью, меж небесами и адом — ложится Тень[88].

Время идет. В своих снах Ормус по-прежнему гоняется за Гайомартом в Лас-Вегасе Подземного мира, но все чаще, а может, даже и чаще всего оказывается лицом к лицу с самим собой на улицах неведомого, но знакомого города и слушает, что может сказать ему его собственный воображаемый образ. Он все еще молод.

Мир не цикличен, не вечен и не неизменен. Он бесконечно обновляется и никогда не возвращается назад, а мы можем помочь ему в этом обновлении.

Живи дальше, выживай, потому что земля порождает всё новые чудеса. Она может поглотить твое сердце, но чудеса будут продолжаться. Встречай их обнажив голову и очистившись сердцем. Все, что от тебя требуется, это внимание.

Твои песни — твои планеты. Живи на них, но не считай их своим домом. То, о чем ты пишешь, тебе суждено потерять. То, что ты поешь, улетает на крыльях песни.

Пой вопреки смерти. Подчини себе пустыню города.

Свобода отвергать — это единственная свобода. Свобода удерживать опасна.

Жизнь где-то в другом месте. Пересекай границы. Улетай.

Вине Апсаре нужен кто-то, за кем она могла бы следовать, и Ормус открывает для себя роль вожатого. Они вместе читают книги, ища ответы. В начале была вода и ил, читает Вина вслух. Из них родилось Время, змей о трех головах. Время создало сияющий воздух и зияющую бездну и в воздухе повесило серебряное яйцо. Яйцо раскололось, и так далее. Здесь Ормуса интересует все то, что говорит о двойственной природе человека. Титаническое и дионисийское начала в нем, его земная и божественная природа. Очищением, аскетизмом и ритуалом мы можем изгнать все титаническое, очистить себя от всего земного, физического. Плоть слаба, зла, грязна и растленна. Мы должны скинуть ее. Должны приготовиться к тому, чтобы стать богами.

— Нет! — кричит Ормус. Они в Висячих садах[89], среди подстриженного в форме слонов кустарника и пар, совершающих вечерний моцион. Его крик привлекает внимание, и он понижает голос: — Всё наоборот. Мы должны очиститься от божественного и приготовиться к тому, чтобы стать плотью. Мы должны очиститься от природного и приготовиться к тому, чтобы целиком и полностью стать тем, что создали сами, — рукотворным, искусственным, уловкой, конструкцией, трюком, шуткой, песней.

— Да, — бормочет она, — плотью, живой плотью.

Существует лишь то, что у нас перед глазами. Скрытый мир — это ложь.

Здесь есть противоречия. Хотя она верит ему, верит со всей силой своей жажды верить, своей потребности в нем, ей приоткрыта другая сторона — не только ее собственной природы, но и его тоже. Ведь она является — станет в будущем — частью дионисийской, божественной силы, и он тоже. Они будут сводить людей с ума желанием, музыкой, оставляя за собой длинный след разрушения и наслаждения. Удовольствие — это аспект разума или мечты?

— Зачем ты ищешь своего брата в этом воображаемом доме? — спрашивает она.

— Мой брат мертв! — кричит он, снова привлекая внимание. — Оставь его в покое! Моего брата Гайомарта, который даже никогда не жил.

— Дотронься до меня, — умоляет она. — Обними меня, возьми за руку.

Он отказывается. Он поклялся.

Он не может дотронуться до нее. Она не ребенок, совсем не ребенок — и вместе с тем ребенок. В своих снах и видениях наяву он видит, как растет ее тело, груди наливаются и распускаются, как цветы, на теле появляются волосы и кровь пачкает ее бедра. Он чувствует, как она двигается под его рукой, чувствует, как сам он напрягается и растет от ее резкого и нежного прикосновения. В уединенности своих мыслей он сластолюбив, необуздан, преступен, но в реальной жизни, с каждым днем становящейся все менее реальной, он впервые играет роль подлинного джентльмена.