Дж. Морингер - Нежный бар Страница 38

— Нет, — ответил я.

Она потрогала свою руку, ту часть, которая была сломана во время аварии. Гипс недавно сняли, но мышцы атрофировались и рука часто болела. Еще маме было больно из-за того, что она долгое время не могла работать и у нас накопились неоплаченные счета. Она переживала из-за денег, переживала больше обычного, а я только усугублял положение.

— Прости, — сказал я.

— Не извиняйся. Мальчику нужен отец. — Она печально улыбнулась. — Всем нужен отец.

Мать стала просматривать бумаги и вынула старую записную книжку. Ей казалось, что у нее есть телефон папиной сестры во Флориде. Надев очки, она потянулась к телефону своей атрофированной рукой. Мне не хотелось слушать, и я ушел в свою комнату работать над сочинением для поступления в Йель.

Мама дозвонилась до папиной сестры, хотя лучше бы она этого не делала. Сестра сказала, что отец не хочет, чтобы ему звонили. Вот и все.

— Но в любом случае, — сказала мама, стоя у плиты, — я оставила сообщение для него и попросила передать. Поживем — увидим.

Рано утром раздался телефонный звонок. Я сразу же узнал Голос.

— Папа? — удивился я.

— Как ты себя чувствуешь? — Он казался взволнованным.

— Хорошо, — ответил я.

— Хорошо?

— Да.

— Но где… как?..

Тут трубку выхватила мама. Прикрыв рукой микрофон и повернувшись ко мне спиной, она что-то сказала отцу шепотом. Позже она призналась, что просила сестру отца передать ему следующее: «Джей Ар очень болен и, пока еще не поздно, хотел бы встретиться с отцом». Один из ее перлов.

Когда мама отдала мне трубку, голос отца звучал удивленно. Он спросил, какие у меня новости, и, похоже, заинтересовался тем фактом, что я собираюсь поступать в Йель. Но он вовсе не заинтересовался — просто это показалось ему подозрительным. Он знал, что обучение в Йеле стоит дорого, и думал, что я ищу его, чтобы попросить денег. После того как я упомянул о заявлениях на получение финансовой помощи, его тон изменился — отец даже сказал, что приедет в Аризону повидаться со мной, но только если мама пообещает, что его не упекут за решетку. Ей пришлось пообещать несколько раз, и я передал отцу каждое ее слово, прежде чем он наконец поверил. Он жил в Лос-Анджелесе, работал на радиостанции, транслировавшей рок. В следующие выходные он летел в Феникс.

Я спросил маму, как я узнаю отца в аэропорту. Я его совсем не помнил.

— Столько лет прошло, — сказала она. — Когда-то он был похож на… Не знаю.

— На кого?

— На тебя.

— Правда?

Она отпила кофе из чашки. Потом задумалась.

— Он всегда любил поесть. Когда-то даже работал поваром.

— Да?

— Поэтому держу пари, он поправился. Выпить он тоже всегда любил, что также могло повлиять на внешность. И волосы у него начинали редеть. Думаю, теперь они еще более редкие.

— То есть ты хочешь сказать, что мне нужно искать толстую, пьяную, лысую копию самого себя?

Мама прикрыла рот ладонью и засмеялась.

— Ох, Джей Ар, ты единственный, кто может меня рассмешить. — Потом она резко перестала смеяться. — Да. Да, думаю, что ты прав.

Я стоял у выхода, заглядывая в лицо каждому мужчине, как в хрустальный магический шар. Таким я буду через тридцать лет? Может быть, таким? Это — будущий я? Мужчины задерживали на мне взгляд, но никто не подавал виду, что узнает меня. Когда я увидел, как из самолета выходит стюардесса, я сердито топнул ногой. Снова он меня подвел! Я-то думал, что отец изменился, но никто не меняется.

Вдруг из самолета вышел еще один, последний, пассажир. Он напоминал пожарный гидрант — на три дюйма ниже меня, но нос и подбородок у него были мои. Он выглядел как я, только на тридцать лет старше и намного массивнее. Наши взгляды встретились — я почувствовал себя так, будто он бросил через терминал бейсбольный мяч и тот попал мне в лоб. Отец подошел ко мне и отступил на шаг назад. Я думал, он ударит меня, но вместо этого отец осторожно заключил меня в объятия, будто я мог рассыпаться на кусочки, и я действительно мог.

От ощущения близости отца, от его удивительной ширины, запаха сигарет и виски, которое он пил в самолете, меня охватила слабость. Но больше, чем его прикосновение и запах, меня поразил он сам. Я обнимал Голос. Я забыл, что мой отец из плоти и крови. С течением времени я стал считать его воображаемым, эфемерным, и сейчас чувствовал себя так, будто обнимал Балу или Багиру.

В кафе возле «Скай-Харбор» мы сидели за шатким столиком, глядя друг на друга во все глаза, пытаясь уловить сходство. Отец говорил о своей жизни, намеренно приукрашивая ее. Он в красках рассказывал о прошлом, чтобы отвлечься от мрачного настоящего. Он разбазарил талант, промотал деньги и попал на самое дно. Отец рассказывал историю за историей, как Шехерезада в темных очках и кожаной куртке, а я молчал. Я слушал его и верил каждому слову, каждой лжи, даже если знал, что это ложь, и мне казалось, что он заметил и оценил мое внимание и доверчивость. Позже я понял, что ничего он не заметил. Отец нервничал, нервничал больше, чем я, и этот монолог был для него способом успокоиться. Мне казалось, что наконец-то я вижу его самого, а он, как всегда, прятался за голосом.

Я помню несколько эпизодов из рассказанной им биографии. Помню, как он говорил об известных красотках, с которыми переспал, и о знаменитостях, с которыми был знаком, но не помню имен ни тех, ни других. Ясней всего в памяти осталось то, чего не сказал ни один из нас. Отец не объяснил свое исчезновение и не извинился, а я не попросил объяснений. Может быть, нам казалось, что момент неподходящий. Может, мы просто не знали, с чего начать. А вероятнее всего, ни у одного из нас не хватило духа. Как бы там ни было, мы вступили в заговор молчания, и каждый делал вид, будто тот факт, что отец бросил меня и нехорошо обошелся с моей матерью, не лежит между нами на столе как мертвая крыса.

Отцу с трудом удавалось притворяться. Он, будучи взрослым человеком, понимал, что сделал. Я видел это по его лицу и слышал в голосе, но тогда не отдавал себе отчета в том, что именно вижу и слышу. Я пойму это через годы, когда узнаю больше о чувстве вины и презрении к самому себе.

Из множества историй, которые в тот вечер рассказал отец, одна задержалась в моей памяти. Когда я спросил, как он придумал псевдоним для радио и почему его использовал, он сказал, что Морингер не настоящая его фамилия. Его покойный отец был сицилийским иммигрантом по имени Хью Аттанасио, который не мог найти работу, потому что всеми фабриками в Нижнем Ист-Сайде заправляли «фрицы, ненавидящие итальянцев». Чтобы перехитрить фрицев, Хью взял фамилию недавно умершего соседа, немца Франца Морингера. Моему отцу никогда не нравилась фамилия Морингер, и старика своего он недолюбливал, поэтому когда он пробился в шоу-бизнес, то стал Джонни Майклзом.

— Подожди, — сказал я, тыча себя в грудь, — меня назвали в честь покойного соседа твоего отца?

Папа рассмеялся и стал говорить с немецким акцентом:

— Йя, карашо! Забаффно зффучид, если так на эдо посмодредь.

Мы встретились на следующее утро в гостинице, где остановился отец, чтобы вместе выпить кофе. Лицо у него было серого цвета, а белки глаз — красного. Очевидно, после того как мы вчера расстались, он заглянул в гостиничный бар. Из-за похмелья он не смог продолжить монолог, начатый накануне, и поэтому я больше не мог просто слушать, откинувшись на спинку стула. Кто-то должен был говорить. И я забормотал что-то про Билла, Бада, дядю Чарли, «Пабликаны», Лану, Шерил, жизненные цели.

— Все еще хочешь стать адвокатом? — спросил отец, прикуривая сигарету от другой, почти потухшей.

— Почему бы и нет?

Он нахмурился.

— Как ты оцениваешь свои шансы поступить в Йель? — поинтересовался он.

— Как практически равные нулю.

— А мне кажется, тебя возьмут, — сказал отец.

— Правда?

— С этого пустыря к ним придет не много заявлений. Ты дашь им возможность большего географического охвата.

Его обратный рейс в Лос-Анджелес отбывал в полдень. Я вез отца в аэропорт, стараясь сказать что-нибудь глубокомысленное. Я подумал, что, перед тем как расстаться, нам все же следует поговорить о том, чего мы избегали. Но как? Отец сделал музыку в машине погромче и стал подпевать записанным на кассету песням Синатры, пока я перебирал в уме варианты. Мне казалось, я смогу спросить прямо. Почему ты бросил нас без гроша? Или предложить ему начать все заново. Послушай, прошлого не воротишь, и я надеюсь, мы сможем все забыть. Что бы я ни сказал, моя речь должна быть умной и в то же время серьезной. Пытаясь подобрать слова и интонации, я перестал следить за дорогой. Проезжал на желтый свет, то и дело менял ряды и чудом избежал столкновения с грузовиком, который задним ходом выезжал с площадки перед домом. Со скрежетом припарковавшись у бордюра в аэропорту, я повернулся к отцу. Посмотрев ему прямо в глаза, я… не произнес ни слова. Он потянулся за чехлом для костюма, лежавшим на заднем сиденье, обнял меня, потом вылез из машины и хлопнул дверью. Полный отвращения к самому себе, стыдясь своей трусости, я схватился за руль и собрался ехать обратно. Я думал о том, как будет разочарован Бад, когда узнает, что страх одержал надо мной победу.