Рейчел Джойс - Невероятное паломничество Гарольда Фрая Страница 38

Услышав историю Гарольда, владелец позвал жену, и они предложили ему вдобавок складной стульчик, чаеварку и коврик для занятий йогой. Гарольд заверил их, что вполне обойдется одним спальным мешком.

Жена владельца предупредила:

— Вам нужно быть поосторожнее. Буквально на прошлой неделе нашу бензоколонку захватили четверо неизвестных с оружием!

Гарольд пообещал, что не утратит бдительности, хотя он уже успел проникнуться верой во врожденную доброту людей. Сумерки густели, толстым слоем, будто мехом, укутывая силуэты древесных крон и крыш.

Гарольд всматривался в квадратики маслянистого света в окнах домов, видел людей, суетившихся там. Он мысленно представлял, как они скоро улягутся в постели и попытаются забыться сном. Его поразило внезапное осознание заботы о них и облегчения от того, что всех у них есть подобие крова и тепла, хотя сам он добровольно обрекает себя на скитания. В принципе, мало что изменилось с прежних пор: он всегда чувствовал себя немножко изгоем. В небе проявился, возносясь все выше, круглый диск луны, похожий на упавшую в воду серебряную монетку.

Гарольд попробовал толкнуться в дверь одного сарая, но она оказалась запертой на висячий замок. Обогнув сарай, Гарольд вышел на спортплощадку, но не обнаружил на ней никакого подходящего укрытия. Затем ему попалось строящееся здание, с окнами, заклеенными пластиковой пленкой. Но Гарольду не хотелось проникать туда незваным гостем. По небу протянулись длинные облачка, светящиеся на фоне неба и похожие на серебристо-черных макрелей.

Взобравшись на крутой откос холма, Гарольд по раскисшей тропинке добрел до амбара, рядом с которым не заметил ни собак, ни машин. Крыша и три стены строения были из гофрированного железа, а с четвертой стороны его защищало полотнище брезента, высветленное лунным светом. Гарольд приподнял брезент за нижний угол и, пригнувшись, проник внутрь. В амбаре пахло чем-то сухим и сладким, и от тишины закладывало в ушах.

Тюки сена, сложенные друг на друга, лежали кое-где низко, а местами достигали стропил. Гарольд взобрался наверх; карабкаться в темноте оказалось куда проще, нежели ему представлялось. Сено поскрипывало под подошвами тапочек и проминалось под ладонями. Он развернул под крышей спальный мешок, опустился на колени, чтобы расстегнуть молнию, и лег, затаившись. Его беспокоило только то, как бы ночью не начали мерзнуть нос и голова. Пошарив в рюкзаке, Гарольд нащупал мягкую шерсть вязаного берета Куини. Она не обидится, если он одолжит его у нее. На другом конце долины мерцал свет в окнах какого-то дома.

Сознание Гарольда обрело прозрачность, а тело незаметно растворилось в темноте. По крыше и брезенту забарабанили капли, ласково, успокоительно — так Морин убаюкивала Дэвида, когда он был малышом. Дождик прекратился, и Гарольд заскучал, как будто уже успел к нему привыкнуть. Он почувствовал, что между ним, землей и небом не осталось никакой настоящей преграды.

Гарольд проснулся очень рано, еще до рассвета. Приподнялся на локте и, выглядывая в щели, стал наблюдать, как день превозмогает ночь, и из-за горизонта просачивается свет, бледный, пока еще бесцветный. Даль стала различимее, день понемногу вступал в свои права, и птицы бурно приветствовали его своими трелями; небо через оттенки серого, кремового, персикового и индиго стало наконец голубым. Туман пополз по дну долины, расстелившись мягким облачным языком, а из него вырастали дома и вершины холмов. Диск луны подернулся реденькой дымкой.

Свершилось! Гарольд впервые переночевал под открытым небом. Прилив сомнений скоро сменился радостью. Вскочив и согревая дыханием озябшие ладони, он думал, как хорошо было бы поделиться своим достижением с Дэвидом. Воздух кругом сплошь звенел от птичьего гомона и оживленной возни, и Гарольду чудилось, будто он стоит под дождем. Он плотно скатал спальный мешок и снова пустился в путь.

Гарольд шел весь день напролет, иногда нагибаясь, чтобы ладонями зачерпнуть ключевой воды из попавшегося на пути родника и выпить, наслаждаясь ее прохладой и прозрачностью. В придорожной палатке он купил кофе и шашлык. Продавец, услышав историю об его походе, отказался брать с него деньги. У его матери тоже был рак в стадии ремиссии, и он с удовольствием угостил путника. Гарольд взамен отдал ему бутылочку с батской минеральной водой: попадутся впереди и другие источники.

В Слэде из окна верхнего этажа выглянула женщина и по-доброму улыбнулась ему; оттуда Гарольд направился в Бердлип. Солнечный свет искрился в кронах Крэнхемского леса, разбрызгиваясь трепетной филигранью на лиственном буковом ковре. Гарольд и вторую ночь провел на воздухе, найдя приют в пустом дровяном сарае, а наследующий день дошел до Челтенхема, где слева гигантской чашей опрокинулась Глостерская долина.

Вдали горизонт оседлали Черные горы и Малвернские холмы. Гарольд различал очертания фабрик, смутный абрис Глостерского кафедрального собора и еще какие-то крохотные силуэты — вероятно, жилых домов и машин. Там происходило столько всего разнообразного, там кипела жизнь, повседневная суета, исполненная лишений, страданий и борьбы, не ведающая о том, что Гарольд сидит здесь и смотрит на нее. Его опять до самых глубин пронизало ощущение равной причастности своему внутреннему миру и миру внешнему, неразрывности и одновременно мимолетности по отношению к ним обоим. Гарольд понемногу приходил к осознанию, что эта истина применима ко всему его путешествию в целом. Он был частью всего сущего и обособленной от него его единицей.

Чтобы преуспеть в своем начинании, он должен был сохранять верность изначально вдохновившему его чувству. И пусть другие люди на его месте сделали бы по-своему — если вдуматься, это все равно неизбежно. Он собирался и дальше придерживаться автодорог, потому что, несмотря на случайных лихачей, ощущал себя там в большей безопасности. Не беда, что у него не было с собой мобильного телефона. Ничего страшного, что он не спланировал заранее свой маршрут и не имел при себе карты. У него была другая карта, которую он держал в голове, составленная из мест и встреч, которые случились на его пути. И он не мог расстаться со своими тапочками для парусного спорта, хотя они были уже совсем истерты и поношены, просто потому, что они были с ним с самого начала. Гарольд убедился, что для человека, отбросившего общепринятые понятия и ставшего просто прохожим, любая необычность приобретает совершенно новую значимость. И понимание этого еще более убедило его, как важно позволить себе не изменять природному чутью, благодаря которому он именно Гарольд, а не кто-то иной.

Все эти понятия он осмыслил до основания. Так почему же его все равно не покидало ощущение непонятного дискомфорта? Гарольд сунул руку в карман и побренчал завалявшейся в нем мелочью.

Ему вдруг припомнилась сердечность накормившей его однажды женщины, а потом Мартины. Они не поскупились для него на поддержку и приют, и, хотя он поначалу принял их помощь с опаской, но, решившись принять ее, познал новые для себя истины. Полученный дар ни в чем не уступал отданному, и для его обретения требовались и мужество, и смирение. Гарольд подумал о том, какой душевный покой снизошел на него, пока он лежал в амбаре в спальном мешке. Он снова и снова проигрывал в голове недавние открытия, а земля под ногами таяла, сливаясь у горизонта с небом. И вдруг он понял. Наконец-то Гарольд узнал, что именно он должен сделать, чтобы дойти до Берика.

В Челтенхеме Гарольд подарил стиральный порошок студенту, направлявшемуся в прачечную самообслуживания. В Престбери ему встретилась женщина, безуспешно рывшаяся в сумке в поисках ключей, и Гарольд отдал ей свой фонарик. На следующий день он презентовал оставшиеся пластыри и антисептический крем матери мальчонки, хныкавшего из-за ободранного колена, а чтобы лучше отвлечь его, пожертвовал также и расческой. Путеводитель по Британии Гарольд вручил немецкой супружеской паре, заплутавшей неподалеку от Клив-Хилла, и, поскольку сам он уже выучил определитель растений наизусть, то предложил озадаченным иностранцам взять и его. Он заново как следует уложил подарки для Куини: баночку меда, розовый кварц, пресс-папье с блестками, римский брелок и шерстяной берет. Недавно купленные сувениры для Морин он запаковал в бандероль и отнес на почту. Компас и рюкзак Гарольд оставил себе, поскольку лично ему они не принадлежали.

Далее его маршрут пролегал через Уинчкомб к Бродуэю, оттуда к Миклтону, Клиффорд-Чемберс и потом — к Стратфорду-на-Эйвоне.

Через два дня Морин, накручивая стебли фасоли на колышки, услыхала у ворот призыв почтальона получить посылку. В ней оказалась целая россыпь подношений, а вместе с ними и бумажник Гарольда, его часы и открытка с изображением длинношерстной котсуолдской овцы. Он писал: