Екатерина Завершнева - Высотка Страница 38

Кончай философствовать, говорит Рыжая. Эти все равно не поймут. Сбегай-ка за хлебушком, дорогой, завтра будет не с руки — подъем в пять утра и никаких возражений.

И вот мы покидаем первомайскую Москву

встали раненько, чтобы опередить толпы дачников, вооруженных саженцами, граблями и лопатами

едем безоружными, заняли обе скамейки, расположились табором, потягиваем пиво «Жигулевское», отбиваясь от Серегиных острот, обсуждаем плюсы и минусы семейной жизни, заедая их свежей булочкой, купленной на вокзале

булочка одна, предназначалась самой толстой девочке, но по-братски поделена на четверых

(мы все теперь будем делить на четверых)

как будто мы попали в кадр из того фильма, где они мчатся по шоссе ранним утром, просыпаются, поют, обнимаются, босые ноги на ветровое стекло, из зимы в лето, спящий ребенок на руках

заметь, сказал Баев шепотом, Машка не пьет ни вина, ни пива, это подозрительно, это здорово, и род не угаснет, и земля не осиротеет

ветер треплет волосы, мы несемся по шоссе, прямому как стрела, рукой подать до Аризоны, а в плеере у меня, конечно же, доброе утро:

Good morning, star shine, the earth says hello,

You twinkle above us, we twinkle below.

Good morning, star shine, you led us alone,

My love and me as we sing our

Early morning singin’ song.

Дальше неразборчиво, gliddy glup gloopy, глупый, нежно любимый мною припев, пузырящаяся радость младенца; глупенький Баев обнимает меня, не обращая внимания на нападки женатого друга; saba sibi saba, nooby aba naba, и мне нечего возразить; lее la la lo lo, только бы ветер в открытое окно и вместе до конечной, loving a song, laughing a song, до последней станции, откуда электрички не возвращаются назад, а рассеиваются в утреннем тумане, song song song sing sing sing sing song.

Оказавшись на дачном участке, первым делом разулись, хотя это было неумно, земля еще не прогрелась, однако в наличии едва пробившаяся травка, или первая робкая вегетация, о которой сообщалось в газете, кем-то забытой в электричке. На завтра прогноз так себе, значит, надо взять от погоды сегодня же и ни грамма не расплескать.

Машка распределила роли. Мне доверили тяжелую, подбитую железом тачку, которую я катала по участку, напевая, нет, горланя — наверное, мимо нот, потому что в плеере плохо слышно. Баев и Серега нагружали тачку землей, оба очень красивые, молодцы-удальцы, похожие на героев-стахановцев; с лопатами, перепачканные, голодные, в закатанных по колено джинсах; мне тоже захотелось покопать, но они не дали, отправили рыхлить грядки, сеять морковку, таскать воду на полив, заниматься женской работой; и я занималась, с удовольствием, что было вдвойне удивительно, потому что я всегда презирала эту сельскохозяйственную возню. За прошедшие двадцать лет маме ни разу не удалось уговорить меня прополоть наш маленький огородик — и вдруг такой энтузиазм, спровоцированный, очевидно, международным днем солидарности трудящихся или личным примером двух молодых людей в закатанных по колено джинсах.

Машка готовила в открытой кухне, запах стоял над садом и не рассеивался — теплынь, безветрие — мы еле дотерпели до обеда. Откупорили канистру вина, выпили за простые радости, буколически разлеглись на травке, поместив канистру точно в геометрический центр, чтобы каждому было удобно. Не напивайтесь, сказала Рыжая строго, вам еще бревна ворочать, мама очень просила во-о-он ту кучку перекидать, потом собрать парник, он в сарае, а вечерком, на закуску, вырубить парочку кленов, которые прошлым летом обсеменили весь участок, хуже сорняков.

Нет, сказал Серега, прихлебывая из стакана, клены на закуску не годятся. Нет, сказал Баев, как можно?! Вырубать деревья — я против. Аськин, подпиши письмо протеста против уничтожения живой природы. Ты ведь тоже не за?

Ладно, сказала Машка, тогда вечером побелка яблонь, это-то вам подходит, гринписовцы недобитые? И еще сгоняйте на рынок за творожком, сделаю на ужин сырники.

Бабка, у которой мы покупали молоко, творог и сметану, умильно таращилась на наши, мягко говоря, не слишком новые одежды, на босые ноги, что-то прикидывала, потом внезапно спросила: «Дети, вы только что поженились?». Я поспешно сказала «НЕТ!», Баев тут же добавил «еще», чтобы не расстраивать бабульку, и мы понеслись по деревне, распевая lee la la lo lo, пугая кур, гусей и поросей.

Доставив творожок по назначению, занялись побелкой.

Легкие, невесомые, в одинаковых майках, с розовыми от недосыпа щеками, со взглядами, прилипшими друг к другу, с ведром известки, одна кисть на двоих

ну и работнички, за что вас только кормят, хохотнул Серега, проходя мимо с арматурой для парника

хорошо устроились, я вкалываю, а они опять целуются

на хлеб и воду, в карцер, выселим на ночь в неотапливаемое помещение, на веранду, я уже чувствую, чем дело кончится

непременно этим и кончится, сказал Баев серьезно

у нас все по графику, раз в неделю, вашими молитвами.

Серега посмотрел на него одобрительно, как мне показалось, и исчез, а мы продолжили, окуная кисточку в белое, раскрашивать все, что под руку подвернется

затеяли какой-то бессмысленный разговор

хорошо, что эти не слышат, засмеяли бы, забодали бы вконец.

— А ты что думаешь, у них было иначе? Обыкновенная дедовщина! Женатики потешаются над неженатиками, а сами черной завистью завидуют и готовы развестись, чтобы только повторить, но повторить невозможно.

— Чего мне меньше всего хотелось бы, так это сидеть на собственной свадьбе невестой, в платье из занавески, с занавеской же на голове, вставать по команде «горько», целоваться на счет… Нельзя ли как-то без этого обойтись?

— Аська, с чего ты взяла, что я тебе предлагаю занавеску! — рассердился Баев. — Я, может быть, хочу на нулевом километре, выездную сессию… Или возле Дюка, со второго люка, разобьем бутылку шампанского — и в плавание, так сказать, по жизни. Да мало ли вариантов! Главное — это сердечное согласие брачующихся, остальное детали.

— Откуда ты слова-то такие знаешь… Брачующихся… Мы на зоопсихологии как раз проходим…

— Я много разных слов знаю, кошенция, — перебил Баев. — Их безусловно хватит на то, чтобы сломить твое сопротивление, не слишком настойчивое, если честно. Ритуал ритуалом, но надо же и меру знать! Сдавайся, а текст капитуляции я составлю сам. К примеру: я, толстая девочка Ася Зверева, сдаюсь на милость победителя и обещаю делить с ним все булки и двойки, окурки и бутылки отсюда и до скончания века аминь.

— Данька, я и так буду делить, без клятв. Это Серега тебя с толку сбил? Не нужна мне расписка, и комната тоже не нужна…

— Да при чем тут комната!.. Ты сегодня какая-то скрипучая, Аська, руль у тебя заклинило… Короче, моя диспозиция проста. Имеется настроение праздника — делай праздник. Из ничего, из воздуха, паспорта, семейного положения, главное, чтобы несло. Я как раз в таком настроении, а ты мне палки в колеса суешь.

— Но…

— Никаких но. И перестань умничать, говори по-человечески — да или нет? Распишемся или будешь кочевряжиться еще пару лет, пойди туда, не знаю куда, принеси всего и побольше, и таблеток от жадности, сварись в молоке, изваляйся в муке, замороженную тушку дракона мне под балкон прикати…

— Данька, ты серьезно?

— Конечно. Я что, похож на шутника?

— Прямо сейчас?

— Конечно, прямо сейчас.

— Тогда пойдем и скажем им об этом?

(Конечно, не сказали, а потом забылось — за ненадобностью.)

Тем же вечером. Стояла под яблоней, смотрела на Баева, не подозревая, что в эту минуту огромная садовая лестница пошатнулась, отошла от ствола, накренилась… Затем случилось нечто вроде мгновенной телепортации — вот Баев в пяти метрах от меня и вот он уже здесь. Лестница хлопнулась в его ладонь и затихла.

Я получу свою награду? — поинтересовался он. Я только что тебя спас, если хочешь знать. Пятиметровая байда, да еще в свободном падении… а ближайшая больница в Москве, наверное… Здесь люди не болеют, им некогда, посевная-уборочная… Считай что родилась в рубашке, то есть в футболке, причем в моей.

Ночью. Выгнали на веранду (дайте уже поспать!), было холодно, чуть выше нуля, но награда нашла героя; когда мы вернулись, оказалось, что никто не спит — один другому греет застуженное ушко каким-то варварским способом, стаканом с горячей водой.

Рановато было тебе, Серега, разуваться, сказал Баев, не май месяц, по вашему-то календарю.

Ложись уже, рявкнул Серега, вы нам всю ночь отравили, мы с Рыжей гадаем и понять не можем, что такого надо сделать, чтобы произвести эти бесконечно интригующие звуки.

(Теперь я понимаю, до чего мы были невежливы и нескромны, и к тому же бескомпромиссно здоровы, несмотря на ночные заморозки на почве.)