Карл-Йоганн Вальгрен - Водяной Страница 38

— Ты же видишь… он даже не знает, где он. Что же ты натворила, Доска… это все твоих рук дело. — Герард произнес эти слова с надрывом, чуть не со слезой в голосе.

Педер начал завязывать еще одну петлю — на свободном конце веревки. Завязал, подергал несколько раз, проверил на прочность и посмотрел на амбар, будто искал что-то. Я хотела крикнуть, но не могла выдавить ни слова.

— Ну, хорошо, Доска… надеюсь, ты понимаешь, насколько все это серьезно.

Он опять соврал. Я поняла это, когда Педер поволок Роберта к амбару.

— На колени! — заорал он. — Я кому сказал, гнида!

Роберт не столько опустился, сколько упал на колени. Он выглядел как осужденный на смерть — со связанными руками и в надвинутой на глаза шапке. Он стоял на коленях как раз под люком на сеновал, рядом с которым из стены торчала балка подъемника.

— Ты хотел, чтобы я показала тебе, где оно… морское чудище. Мы так договорились! — даже не крикнула, а завизжала я.

— Не припомню.

— Ты сказал, что отпустишь Роберта, если я тебе его покажу!

— Очень сожалею, но ничего не смогу сделать. Теперь все в руках Педера.

Мне показалось, что уши заткнули ватой. Я ничего не слышала, кроме ритмичного, похожего на очень медленное тиканье часов звука падающих капель. И Роберт, наверное, услышал этот звук — он завертел головой, словно хотел понять, что это за тиканье. Педер поставил ногу ему на плечо. В руках он держал веревку, но вид у него был очень неуверенный.

Только сейчас я поняла, для чего им нужен стул, — Ула поставил его под балкой и посмотрел вверх. Хотел убедиться, что стул стоит правильно.

— Вон там и закрепишь веревку. — Он показал на вбитый в балку крюк.

— Тогда надо ее укоротить, — сказал Педер. — Иначе он упадет на землю.

— Веревка все равно лопнет в любой момент. Тут будет геенна огненная.

— Это что — шутка? — Я изо всех сил старалась, чтобы голос звучал как можно спокойней. — Кончай, Педер!

— Заткнись, Доска! — прошипел Педер. — Ты настучала про котенка — с этого все и началось. Такое даром не проходит. За такое надо платить.

— Уж кто-кто, а ты прекрасно знаешь, что не я. Ты сам и настучал. Это был котенок твоей сестры. — Я повернулась к Герарду: — И почему бы тебе ему не сказать, что ты давным-давно знаешь, что настучал он?

Но Герард, не глядя на меня, кивнул Педеру, будто повернул ключ в замке, и мотор заработал — Педер накинул веревку на крюк и затянул.

Меня словно парализовало, как бывает во сне, когда каким-то уголком сознания все равно знаешь, что в реальности такое происходить не может.

У Педера в руке откуда-то появилась канистра с бензином… они, наверное, принесли ее с собой и спрятали в амбаре… и он начал лить бензин на Роберта, литр за литром, на шапочку, точно это была вода, точно он хотел отмыть его…

И тут меня словно током ударило — водяной проснулся. Я слышала его, и он слышал меня. Он знал, что тут происходит, он все понимал и старался меня успокоить. Сосредоточься, звучал во мне его голос, ты должна быстро соображать, они еще не могут решиться, думают, но если они решатся — я не дам им ото сделать.

Я шагнула к брату, но Ула схватил меня за руку и оттащил.

— Не знаю, о чем нам говорить, — сказал Герард. — Рано или поздно настает момент, когда уже нет места для болтовни… и тогда надо что-то делать. Вот так случилось и у нас… к сожалению.

— Вставай, — рявкнул Педер, наливая бензин на пол тонкой струйкой, как бикфордов шнур, — вставай, подними ножку… подними ногу, я сказал! Встань на стул, понял? И стой! А то стул упадет, и тебе хана!

Брат кашлял и задыхался, он весь был пропитан бензином. Педер схватил его правую ногу, насильно поставил на стул, а потом взял под мышки и поднял. Ножки стула продавили землю, и он немного перекосился.

И я опять услышала водяного. Слишком поздно, сказал он, я знаю, что они хотят.

Голос его звучал во мне так сильно, как никогда раньше. Все тело начало вибрировать, будто я стояла рядом с взлетающим самолетом, но в этом оглушительном реве не было ни звуков, ни слов.

И другие тоже услышали этот страшный рев. Водяной заставил их себя слушать, хотя я не понимала зачем.

Герард замер.

— А это еще что? — Он повернулся к Педеру.

— Не знаю.

— Ты что, не слышишь? Это еще что за херня?

Они завертели головами. Но голос водяного шел не снаружи, он шел от них самих, он рождался в их телах, будто там образовалось пустое пространство, совершенно пустое, если не считать многократного, оглушительного эха его голоса.

Он говорил с ними, мало того, он каким-то образом не только сам внедрился в их сознание, но помог и мне, так что я слышала все его слова как бы через Герарда.

Иди сюда, — сказал он. Иди сюда, я кое-что тебе покажу… Что тебе терять, червяк?

Я пишу это словами, но это были не слова, это были могучие, освобожденные от слов чувства, и они были сильнее и понятнее, чем любой из известных на земле языков. И противостоять им было невозможно.

— Что это? — опять спросил Герард. — Какого черта? Что здесь происходит?

И Педер, и Ула… они тоже слышали водяного. Он звал их к себе, и такая мощь была в этом зове, что они, как завороженные, двинулись к землянке.

Он уводил их отсюда! Всех троих! Он уводил их от братика, стоящего с петлей на шее на шатком, покосившемся стуле, с ног до головы залитого бензином. Он звал их, голос его звучал то грозно, то зазывно, иногда переходил в шепот, и они будто забыли про нас с Робертом. Мой водяной, мой любимый, светящийся и нежный водяной, словно околдовал их. Они шли к нему! Шли, как крысы на звук дудочки в старинной сказке…

Все трое медленно приближались к землянке. Педер шел впереди, хотел, наверное, еще раз доказать свою преданность боссу. Люк был открыт. Как ему удалось открыть его? Хвостом?

Метрах в десяти от люка Педер остановился и поставил на землю канистру с бензином. Герард достал что-то из кармана куртки, какой-то металлический предмет.

— И кто пойдет первым?

Наступило молчание. Педер и Ула уставились в землю.

— Значит, я, — усмехнулся Герард. — Как всегда, я…

Он посмотрел на них и печально улыбнулся. А шум воды доносился из погреба все сильнее, он напоминал шум разбивающихся о пирс волн. Я стояла в другом конце двора, но и отсюда было прекрасно видно, как летят брызги, будто кто-то вычерпывал из землянки воду и выплескивал наружу. Я опять услышала его голос — он умолял меня поторопиться.

Брат стоял прямо передо мной на хлипком, покосившемся стуле. Он не пошевелился с той минуты, когда Педер закрепил веревку на крюке в балке. И я не шевелилась. Мы словно попали в какой-то провал времени, а в параллельном мире Герард и его подручные остановились у землянки.

Беги же! — услышала я приказ. Поторопись!

Я очнулась. Подскочила к брату, сняла петлю с шеи, выкинула шерстяную шапку и помогла ему спрыгнуть со стула:

— Бежим, Роберт!

Он ничего не понимал. Растерянно смотрел перед собой и ничего не понимал.

— Бежим отсюда! Держись за меня!

Я схватила его за руку и побежала, как никогда в жизни не бегала, подальше от этого мертвого хутора, а главное, подальше от того, что я видела уголком глаза… а может, у меня открылся глаз на спине. Нет… скорее всего, я видела все происходящее глазами водяного, через его сознание, точно он специально подключил меня к себе, чтобы я могла засвидетельствовать, что все так и было. Как они плеснули на него бензин, как он загорелся, как затрясся погреб, когда он, уже весь объятый пламенем, могучим движением дотянулся до Герарда, вырвал из его рук механический убойный пистолет, каким пользуются на скотобойнях, схватил за рукав и увлек за собой в люк. Я видела, как он изо всех сил ударил плавником в потолок землянки, как начали сыпаться камни, как погреб обвалился под собственной тяжестью, будто произошло маленькое землетрясение, и я услышала предсмертный, полный ужаса истошный крик Герарда, который тут же смолк, будто выдернули вилку из розетки.

А мы с братом бежали к морю.

Бурос, май 1984

Через пять месяцев я получила письмо от Роберта, первую весточку с тех пор, как нас разлучили перед самым Рождеством. Его направили в семью в Сконе. Приемные родители — учителя, у них двое своих детей. Они хорошо к нему относятся, хотя и холодновато, писал он. Он у них не первый приемный ребенок. До него была девочка из Норрланда, а до девочки — мальчик-инвалид из большой семьи, которая не могла обеспечить ему надлежащий уход. Профессионалы, подумала я. Усыновляют детей ради денег.

Брат писал, что у них большой дом и две машины. Скорее всего, нахватали кредитов и не могут покрыть их из зарплаты, вот и берут проблемных детей на воспитание. Как бы там ни было, большого прогресса я не заметила. Почерк жуткий, и масса грамматических ошибок. Даже мое имя умудрился переврать. Нела, писал он, вместо Нелла.