Трейси Шевалье - Девушка с жемчужиной Страница 38

Кончай с этим быстрей, подумала я. Оттого, что будешь тянуть время, легче не станет.

Я натянула мочку уха и одним быстрым движением проткнула ее иглой.

Перед тем как потерять сознание, я подумала, что мне всегда хотелось иметь жемчужные сережки.

Каждый вечер я протирала ухо и расширяла отверстие иголкой немного большего размера, чтобы оно не заросло. Это было не очень больно, пока ухо не воспалилось и не распухло. Теперь, сколько бы гвоздичного масла я ни использовала, когда я протыкала ухо иголкой, из глаз у меня начинали струиться слезы. Я не представляла себе, как надену сережку, не потеряв опять сознания.

Хорошо, что мой капор прикрывал уши и никому не было видно красной распухшей мочки. Она непрерывно ныла — когда я нагибалась над прокипяченным бельем, когда я растирала краски или сидела в церкви с Питером и родителями.

Еще больше она заболела, когда Ван Рейвен поймал меня во дворе между развешанными простынями и попытался сдернуть у меня с плеч блузку и обнажить мою грудь.

— Ну чего ты сопротивляешься, дурочка, — бормотал он. — Вот увидишь, тебе понравится. Все равно я тебя заполучу, когда твой хозяин отдаст мне портрет.

Он прижал меня к стене, высвободил мою грудь из-под блузки и впился в нее губами.

— Таннеке! — отчаянно закричала я, напрасно надеясь, что она уже вернулась из булочной.

— Чего это вы делаете? — раздался голос Корнелии, которая смотрела на нас из дверей. Вот уж никогда не думала, что буду рада ее видеть.

Ван Рейвен поднял голову и отступил от меня.

— Мы играем, детка, — с улыбкой ответил он. — Это такая игра. Ты тоже будешь в нее играть, когда подрастешь.

Он поправил свой плащ и прошел мимо нее в дом.

Мне было стыдно посмотреть на Корнелию. Дрожащими руками я поправила блузку и одернула платье. Когда я наконец подняла глаза, ее уже не было в дверях.

В то утро, когда мне исполнилось восемнадцать лет, я, как всегда, первым делом убралась в мастерской. Картина с концертом была закончена; через несколько дней Ван Рейвен ее заберет. Хотя этого уже не нужно было делать, я протерла клавесин, скрипку, контрабас и смахнула влажной тряпкой пыль со скатерти на столе. Потом фланелью отполировала стулья и подмела серо-белые плитки пола.

Эта картина мне нравилась меньше других. Хотя она стоила дороже, потому что на ней были нарисованы три человеческие фигуры, мне больше нравились его картины с одной женщиной — они были чище и проще. Я обнаружила, что мне не хочется долго смотреть на картину с концертом или пытаться понять, что думают изображенные на ней люди.

Интересно, за какую картину он возьмется теперь.

Спустившись вниз, я поставила котел с водой на огонь и спросила Таннеке, что купить у мясника. Она в это время подметала крыльцо и выложенные перед ним плитки.

— Купи кусок вырезки, — сказала она. — Почему бы не приготовить что-нибудь вкусное? — Она потерла поясницу и простонала. — Может, это отвлечет меня от моих болячек.

— Опять спина разболелась?

Я старалась изобразить сочувствие, но у Таннеке всегда болела спина. У служанки всегда болит спина. Такой уж ее удел.

Мартхе пошла со мной в мясной ряд, и я была этому рада. После того вечера в темном переулке я стеснялась оставаться наедине с Питером-младшим. Я не была уверена, как он себя поведет. А если со мной будет Мартхе, ему придется соблюдать осторожность.

Питера-младшего в палатке не было — только Питер-старший, который приветствовал меня широкой улыбкой.

— А, именинница, — воскликнул он. — Сегодня у тебя важный день.

Мартхе с удивлением поглядела на меня. Я никому в доме не сказала, что у меня день рождения, — зачем им это знать?

— И ничего в нем нет важного, — отрезала я.

— А мой сын думает иначе. Он отправился поговорить с одним человеком. — Питер-старший мне подвигнул. Он на что-то явно намекал.

— Кусок вырезки, и получше, — сказала я, решив не задумываться над его словами.

— Празднуем?

Питер-старший, раз начав розыгрыш, никогда не умел вовремя остановиться.

Я не ответила. Просто дождалась, когда он отвесит мясо, положила его в корзину и ушла.

— У тебя сегодня действительно день рождения, Грета? — прошептала Мартхе на выходе из мясного ряда.

— Да.

— И сколько тебе исполнилось лет?

— Восемнадцать.

— И что в этом важного?

— Ничего. Не слушай его — он вечно несет чепуху.

Эти слова как будто не убедили Мартхе. Да и меня тоже. Почему-то у меня защемило на душе.

Все утро я кипятила и полоскала белье. Когда я присела на минуту, дожидаясь, пока вода в корыте немного остынет, мне в голову полезли разные мысли. Где сейчас Франс? Знают ли наши родители, что он уехал из Делфта? Что имел в виду Питер-старший и к кому отправился Питер-младший? Я вспомнила тот вечер в переулке. Я думала о своем портрете: когда он будет закончен и что со мной тогда станется? И при этом у меня все время — стоило мне повернуть голову — дергало ухо.

Потом за мной пришла Мария Тинс.

— Хватит стирать, девушка, — сказала она у меня за спиной. — Он зовет тебя наверх.

Она стояла в дверях, потряхивая что-то в кулаке. Я вскочила, захваченная врасплох.

— Сейчас, сударыня?

— Да, сейчас. И не надо морочить мне голову. Ты отлично знаешь, зачем он тебя зовет. Катарина ушла из дому, а она сейчас не часто это делает — до родов осталось недалеко. Давай руку.

Я вытерла руку о фартук и протянула ее Марии Тинс. Та положила мне на ладонь жемчужные серьги.

— Бери и иди наверх. Да поторопись.

Я застыла на месте. В руке у меня были две жемчужины размером с орех, которым была придана форма капель воды. Даже на солнце они были серебристо-серого цвета. Мне уже приходилось их трогать — когда я приносила жемчуга в мастерскую для жены Ван Рейвена и помогала ей надевать ожерелье. Или клала их на стол. Но раньше они никогда не были предназначены для меня.

— Ну иди же! — поторопила меня Мария Тинс. — Катарина может вернуться раньше, чем обещала.

На подгибающихся ногах я вышла в прихожую, оставив белье невыжатым, и пошла вверх по лестнице на глазах Таннеке, которая принесла воду с канала, и Алейдис и Корнелии, которые катали в коридоре стеклянные шарики. Все они уставились на меня.

— Куда ты идешь? — с любопытством спросила Алейдис.

— На чердак, — тихо ответила я.

— Можно нам с тобой? — вызывающе спросила Корнелия.

— Нет.

— Девочки, вы загораживаете мне дорогу. — Таннеке с мрачным видом протиснулась мимо них.

Дверь мастерской была открыта. Я прошла внутрь, крепко сжав губы. У меня вдруг скрутило в животе. Потом закрыла за собой дверь.

Он ждал меня. Я протянула ему руку и положила жемчужины ему в горсть.

Он улыбнулся:

— Поди замотай голову.

Я сменила головной убор в кладовке. Он не пришел посмотреть на мои волосы. Вернувшись, я глянула на картину «Сводня». Мужчина улыбался девушке с таким видом, точно сжимал на рынке грушу, чтобы убедиться, что она спелая. Хозяин поднял сережку. На солнечном свете в ней вспыхнул крошечный ярко-белый огонек.

— Надевай, Грета, — сказал он, протягивая мне сережку.

— Грета! Грета! К тебе пришли! — крикнула снизу Мартхе.

Я подошла к окну. Хозин встал рядом со мной, и мы оба посмотрели на улицу.

Там, скрестив руки, стоял Питер-младший. Он поднял глаза и увидел нас обоих в окне.

— Спустись ко мне, Грета! — крикнул он. — Мне надо тебе кое-что сказать.

У него был такой вид, словно он никогда не сдвинется с этого места.

Я отступила от окна.

— Извините, сударь, — тихо сказала я. — Я сейчас вернусь.

Я поспешила в кладовку, стащила с головы свою повязку и надела капор. Когда я прошла через мастерскую к двери, он все еще стоял у окна спиной ко мне.

Девочки рядком сидели на скамейке, глядя на Питера, а он вызывающе глядел на них.

— Давай завернем за угол, — прошептала я ему и шагнула в направлении Моленпорта. Питер, однако, стоял, сложив на груди руки, и не двинулся с места.

— Что у тебя было на голове? — спросил он. Я остановилась и повернулась к нему:

— Мой капор.

— Нет. Это было что-то сине-желтое.

На нас были устремлены пять пар глаз — девочек на скамейке и хозяина у окна. Когда в дверях появилась Таннеке, их стало шесть.

— Пожалуйста, Питер, — прошипела я. — Давай немного отойдем.

— То, что я хочу тебе сказать, можно говорить при всех. Мне скрывать нечего, — сказал он, вызывающе дернув головой и разметав светлые кудри.

Я поняла, что заставить его замолчать мне не удастся. Он все равно скажет то, чего я боялась, и все это услышат.

Питер не повысил голоса, но отчетливо проговорил:

— Сегодня утром я разговаривал с твоим отцом, и он согласен, чтобы мы поженились. Тебе уже восемнадцать лет. Ты можешь уйти отсюда и переехать ко мне. Прямо сегодня.

У меня вспыхнуло лицо — не то от гнева, не то от стыда. Все ждали, что я отвечу.