Михаил Чулаки - Большой футбол Господень Страница 38

Прихлопнуть его мог сейчас и пятилетний мальчик.

– Давай!

Виталик даже приподнялся, готовый броситься на спящего.

– Нет! – сказала Клава. – Лежи. Рано.

Клава разозлилась. Ради такого капризного недоумка она рискует всем! А если спасутся, небось, припишет всё себе. И всю жизнь будет точно также жить за её счёт, за её труды.

Муса бы никогда так не ныл. Он бы всё обдумал сам, решил бы – и сделал. Клава могла бы на него положиться – и не беспокоиться ни о чем. И с поезда Мусу никогда бы не сняли так глупо!

Муса появился – легок на помине. Прискакал поздним вечером. Если бы они перебили охрану и побежали – как раз бы встретились на тропе. Вот и получилось бы совсем другое продолжение.

Услышав конский топ, стражи вышли из хижины. Клава за ними.

Муса явился не один, а с двумя своими головорезами. Эти Клаве сразу не понравились.

Муса соскочил с коня и крепко приобнял Клаву за плечи:

– Доктор хорош, без тебя плохо внизу. Люди болеют, люди спрашивают.

Клава испугалась, что он заберёт её вниз, оторвёт от Виталика. И тогда конец всем планам побега. Испугалась – и отстранилась.

– Чего ерзишь? Я как брат. Хватит ждать, пора Аллаху поклониться!

И с этой стороны ловушка захлопывается. Неужели Виталик был прав и нужно было убежать ещё вчера? Но – куда убежишь пешком по снежным тропам?! Без пайков, без горной одежды и обуви!

Хорошо что Муса не ждал пока ответа, инспектировал ситуацию дальше:

– Что лечил – много или мало?

– Лучше ему, но надо ещё лечить, – Клава постаралась поддержать дипломатическую неопределенность.

– Мы не госпитал. Пусть лечит в свою Россию. Выкуп платит, хорошо лечиться, если нужен кому. – И повернувшись к Виталику закричал зло – не так, как только что говорил с Клавой:

– Пусть за тебя отец-мать платит! Пусть за тебя президент платит! Хватит даром хлеб! Сейчас ты скажешь, чтобы быстро платить!

И что-то приказал по-своему сопровождающим головорезам.

Те подошли к Виталику, резко дернули его, поставили к стене хижины. Достали какой-то удлиненный предмет – но оказался не автомат, а видеокамера.

– Ты сейчас говори, что жив, но плохо жив. Не будут платить, будешь совсем не жив.

Виталик стоял у стенки – в точности как перед расстрелом. И камеру на него направили – как автомат. Зажегся свой фонарь подсветки – словно подствольный гранатомет.

– Ты – говори!

Виталик заговорил – немножко поспешно, как неприятно показалось Клаве.

– Дорогие близкие и командиры. Я здесь в плену. Я пока жив, но болен, мне нужны многие лекарства, которых здесь нет. Если хотите увидеть меня живым, то заплатите этим людям, которые просят.

Один из головорезов подошел и дал Виталику размашистую затрещину – второй продолжал снимать.

– Да вы что! – закричала Клава. – Он больной!

Муса что-то сказал по-своему, и головорез отошел.

Повернувшись к Клаве, Муса пояснил почти извинительным тоном:

– Мало жалости говорил. Пусть видят, что здесь ему плохой кайф. – И Виталику:

– Ты добавляй, что в другой раз будут кассету посылать, твой палец прибавят. Отрубим первый палец – как первый ультиматум.

Виталик продолжил, запинаясь:

– Видите, меня тут бьют, а я больной. Тут они палец для начала отрубают, если денег не получают. Могут и мне. И пришлют вам пальчик в конверте.

По-детски прозвучало – «пальчик».

– Вот хорошо, – оценил Муса тоном режиссера. – Хорош кадр, так? – Но не успокоился на достигнутом. – Ты ещё на жалость. Своих родных всех по имени проси.

Виталик выполнил:

– Дорогие папа и мама, Николай Васильевич и Ольга Павловна, очень ваш прошу, не забывайте своего сына в плену. Очень хочу вас обнять дома. А то порвут здесь на куски – и не повидаемся больше ни разу!

– Жена есть? Девушка есть?

– Есть. Любимая девушка.

– Проси девушку по имени. Если любит, пусть пожалеет.

Виталик добавил:

– Дорогая Клава, если слышишь меня, помоги мне отсюда выбраться. Вернусь домой, мы с тобой поженимся и будем жить счастливо. Я тебя очень люблю.

Клава оценила, что Виталик нашёл способ объясниться с нею при всех, посмеяться, а те и не догадались. Тоже молодец все-таки!

– Скажи, как скучаешь.

Да, забыл он сказать, что скучает! Она же должна быть далеко, а не здесь рядом!

– Я по тебе очень скучаю и хочу обнять поскорей.

– Про бабу заговорил, сразу много жизни! Красивая твоя – как?

– Клава.

– Красивая Клава?

– Красивая.

– Скажи, пусть приедет, мы тебя будем обменять: ты – туда, она – сюда к нам. Мы красивых любим любить! Очень будем любить! Все вместе! – засмеялся Муса, а за ним и его головорезы.

Виталик молчал.

– Ну – говори!

– Чего говорить зря. Про деньги – это ваша работа. А никто не приедет меняться людьми. Подумают, я тут рехнулся.

– А можно попробовать – первый раз. Будет жить мой младший жен, любимый жен – плохо, да?

Муса смеялся совсем добродушно.

– Зачем в поезд не ехали двое, да? Была твоя Клава – стала моя Клава! В русских женщин мякоти много, податливы много – я люблю.

И он снова засмеялся.

Съемка сама собой завершилась.

Клава смотрела в сторону. Она вдруг испугалась, что Виталик выдаст её – нечаянным взглядом.

Но опять невольно выручил Муса: он что-то скомандовал, махнул рукой – и Виталика увели в хижину.

– Хорошо работал, хорошо лечил, – Муса улыбнулся Клаве.

Улыбается он очень редко, не приспособлено к улыбкам его жесткое лицо, и тем неожиданнее детское радостное выражение, появляющееся вместе с улыбкой. Кто вспомнит, что по всем человеческим понятиям это – изверг, убивший уже сотни полторы людей, в том числе до семидесяти – единым взрывом.

Клава хотя и знала – но не вспоминала.

– Ещё лечить надо, – поспешила она воспользоваться доброй минутой.

– Надо получить мало-мало денег, – снова улыбнулся Муса. – Сейчас в России тоже лечат – за плату. Мы здесь – как в твоя Россия: ты – лечишь, он платит.

И это была та самая шутка, в которой доля шутки – только в определении «мало-мало».

– Надо лечить как следует, тогда, – она принудила себя добавить, – дадут и больше денег.

– Вот нет! – Муса обрадовался случаю научить любимого доктора уму-разуму. – Когда сильно больной, близко умереть, родные будут поспешить, больше денег скорей дадут. Когда для работы покупать, тогда чем здоровый – тем дорогой; когда родным выкупить для дома, для любви – не надо шибко здоровый. Больше больной – больше будут жалеть.

Такая простая истина, очевидная любому начинающему работорговцу!

А Виталика в это время не просто вернули в хижину, но и заперли в тесный чулан, с которого он здесь начинал – так распорядились приехавшие с Мусой телеоператоры.

Виталик понимал, что Клава старается для него, что одно то, что она кинулась к нему на помощь из безопасного Ярославля, приехала сюда в самое осиное гнездо, да ещё лечила его – и чудо, и подвиг. Понимал, что и сейчас она что-то делает ради их спасения, быть может, выведывает, по какой дороге безопасней бежать. Понимал, надеялся на Клаву – и не мог унять нетерпеливого раздражения: ну что она так долго возится? Давно бы убили этих двух олухов и убежали бы. Или ждали бы в засаде, убили бы теперь этих приезжих, сели бы на их коней – и умчались бы! Потому что она сама гуляет, поэтому ей и ни к чему торопиться. Гуляет, этот горбоносый чичмек её обхаживает – а он, Виталий Панкин, настоящий русский, хозяин в своей стране, должен ждать здесь в вонючей клетке!

Хотя ему, ещё больному, воздух нужен больше всех.

Муса не понимал сам себя: никогда он не был склонен к мальчикам, любил женщин как настоящий мужчина – и вот нравится ему обнять молоденького русского доктора, чувствовать под рукой податливые узкие плечи.

А Клава и правда – не торопилась отойти от Мусы.

– Красивое место, – сказала она просто для разговора.

– Хорошо жить. У нас жить. Поклонись Аллаху, будь нам брат! – обрадовался Муса. – В нас, в чеченах, тоже русская кровь бывает. Сам Шамиль из русских чечен, которые от вашего царя захотели бежать в нашу свободную жизнь среди гор. Ты слышал, да?

Клава о таком и не слыхала. И не поняла, какой Шамиль имелся в виду: Басаев или прежний здешний хан или князь?

– Нет, не слыхал.

– Вот! Шамиль – герой. Никто его не мог попрекать, что в нем русская кровь. Ваши поклонились Аллаху, вместе стали воевать, мы им верим как себе.

Об этом Клава слышала ещё в поезде: редко, но попадаются среди пленных боевиков русские. Этих – хорошо если стреляют сразу. Чаще: привязывают сзади к бэтээру – и волокут по кочкам. Как и «белых колготок» – женских снайперов с Украины и Прибалтики.

– Ты живешь у нас, мы тебе верим. Поклонись Аллаху, будешь мне брат. Денег дам: дом купить, жену брать.

Опять захлопывалась ловушка.

– Боюсь. Меня когда крестили, монах был истовый, сказал: «Крещаешься навеки! Изменишь Господу своему, погибнешь как смрадный пес!» Погибнуть боюсь от его проклятия.