Флэнн О'Брайен - Третий полицейский Страница 38

Я нежно прислонил велосипед к устою калитки, вынул из кармана кусок веревки и свободно привязал ее к стержням чугунной решетки; затем я нервно пошел вдоль по хрустящему гравию ко мраку крыльца. Пока рука моя искала дверь в кромешной тьме в задней его части, я вспомнил об огромной толщине стен. Я был уже глубоко в коридоре, прежде чем понял, что полуоткрытая дверь свободно болтается в распоряжении ветра. Я почувствовал, что в этом тоскливом доме меня пронизывает холод, и на мгновение подумал было вернуться к велосипеду. Но этого я не сделал. Я нашел дверь и, схватив тугое металлическое кольцо, разослал три тупых, гулких удара по всему дому и вовне его, вокруг темного пустого сада. Ни звука, ни движения не отозвалось мне, я стоял, окруженный тишиной, слушая собственное сердце. Ничьи ноги не поспешили вниз по лестнице, дверь вверху не открылась, выпуская поток света лампы. Я опять постучал в полую дверь, не получил ответа и опять подумал вернуться в общество друга у калитки. Но опять я этого не сделал. Я прошел дальше в коридор, поискал спички и зажег одну. Коридор был пуст, все ведущие из него двери закрыты; в углу его ветер надул кучку сухих листьев, а стены были покрыты пятнами отчаянного, вдутого в дом дождя. В дальнем конце я различил белую винтовую лестницу. Спичка зашипела в пальцах и погасла, оставив меня снова в темноте и нерешительности, снова наедине с моим сердцем.

Наконец я собрал всю свою храбрость и решился обыскать верхний этаж, закончить дело и как можно скорее добраться до велосипеда. Я чиркнул другой спичкой, держа ее над головой, шумно промаршировал к лестнице и взошел по ней медленными, тяжелыми шагами. Я хорошо помнил дом по ночи, проведенной в нем после того, как часами искал в нем черный ящик. На верхней площадке я задержался, чтобы зажечь еще одну спичку, и громко крикнул, дабы предупредить о своем приближении и разбудить всех спящих. Когда крик замер без ответа, я остался еще более заброшенным и одиноким. Я быстро двинулся вперед и открыл дверь ближайшей ко мне комнаты, комнаты, где, как мне казалось, я когда-то спал. Мерцающая спичка показала мне, что она была пуста и давно уже стоит незанятая. С кровати была сорвана вся ее одежда, четыре стула были сцеплены вместе — два из них вверх ногами — в углу, а туалетный стол был покрыт белой простыней. Я захлопнул дверь и остановился зажечь еще одну спичку, напряженно ища слухом какого-нибудь знака того, что за мной наблюдают. Я ровно ничего не услышал. Потом я прошел по коридору, распахивая двери каждой комнаты, выходящей на фасад дома. Все они до одной были пусты, брошены, без света или малейшего следа света. Боясь стоять неподвижно, я быстро прошел все остальные комнаты, но нашел их все в том же состоянии и кончил тем, что сбежал по лестнице, охваченный все растущим страхом, и выбежал через парадную дверь. Тут я замер на ходу. Из верхнего окна по-прежнему лился свет, ясно лежа на фоне темноты. Казалось, окно находится в центре дома. Чувствуя себя испуганным, обманутым, холодным и злым, я прошагал назад в коридор, вверх по лестнице, и окинул взглядом коридор, куда выходили двери всех комнат, находящихся в передней части дома. Во время своего первого визита я оставил их все открытыми настежь, но теперь ни из одной из них не шло никакого света. Я быстро прошелся по коридору, чтобы убедиться, что их не закрыли. Все они были по-прежнему отворены. Я простоял в тишине три или четыре минуты, едва дыша и не издавая ни звука, думая, что, может быть, то, что здесь орудует, сделает какое-нибудь движение и покажется. Но ничего не произошло, совсем ничего.

Я тогда зашел в комнату, казавшуюся ближе всего расположенной к центру дома, и пробрался к окну, в темноте прокладывая путь вытянутыми перед собой руками. То, что я увидел из окна, меня болезненно напугало. Свет струился из окна соседней комнаты справа, густо лежа на туманном ночном воздухе и играя на темно-зеленых листьях стоящего тут же дерева. Некоторое время я просто смотрел, слабо опираясь на стенку; потом стал пятиться, не сводя глаз с едва освещенных листьев дерева, идя на цыпочках и не издавая ни звука Скоро спина у меня оказалась прижатой к стене, я стоял в метре от открытой двери, а тусклый свет на дереве был мне виден все так же ясно. Тогда, почти одним прыжком, я оказался снаружи в коридоре и внутри соседней комнаты. Прыжок не мог занять более четверти секунды, и все же я нашел соседнюю комнату в пыли и запустении, без жизни и без света Пот собирался у меня на лбу, сердце громко топало, голые деревянные полы, казалось, еще ныли эхом шумов, произведенных моими ногами. Я двинулся к окну и выглянул. Желтый свет по-прежнему лежал на воздухе и светил на все те же листья дерева, но теперь он струился из окна только что покинутой мною комнаты. Я почувствовал, что стою в трех метрах от чего-то невыразимо бесчеловечного, от некой чертовщины, что своим световым фокусом заманивает меня в глубину еще большей жути.

Я бросил думать и захлопнул ум со щелчком, как если бы он был шкатулкой или книгой. У меня в голове был план, казавшийся почти что безнадежно трудным, весьма близкий к дальним границам человеческих усилий, отчаянный. Он состоял в том, чтобы просто пройти вон из комнаты, вниз по лестнице и прочь из дома, дальше — на шероховатый твердый гравий, по короткой дорожке и назад, в общество моей велосипеда. Привязанная там, внизу, у калитки, она казалась бесконечно далекой, как будто была теперь в другом мире.

Уверенный, что я подвергнусь какому-нибудь влиянию и мне не дадут дойти до наружной двери живым, я опустил вниз руки со сжатыми у боков кулаками, направил глаза прямо себе на ноги, чтобы они не смотрели ни на что страшное, появляющееся в темноте, и ровно прошел из комнаты и по черному коридору. Я дошел до лестницы без неудач, дошел до коридора, потом до двери и скоро оказался на гравии, чувствуя большое облегчение и удивление. Я прошел к калитке и вон через нее; Она отдыхала там, где я ее оставил, застенчиво опираясь на каменный устой; рука сообщила мне, что веревка была не натянута, точно как я ее завязал. Я провел по ней голодными руками, зная, что она по-прежнему моя сообщница в заговоре добраться домой целым и невредимым. Что-то заставило меня снова повернуть голову к стоящему за мной дому. Свет по-прежнему мирно горел все в том же окне, каждый бы подумал, что в комнате кто-то с удовольствием лежит на кровати и читает книгу. Если бы я дал (или мог бы дать) неограниченную волю либо страху, либо рассудку, я бы навеки повернулся спиной к этому недоброму дому и тут же на месте укатил бы на велосипеде в свой дружелюбный дом, дожидающийся меня за четырьмя поворотами пробегающей дороги. Но нечто другое мешало мне ум. Я не мог отвести глаз от освещенного окна, возможно, и потому, что не мог примириться с тем, чтобы явиться домой без известий о черном ящике, когда в доме, где он должен был найтись, что-то происходит. Так и стоял я во мраке, руками сжимая руль велосипеда, волнуемый великой растерянностью. Я не мог решить, как мне лучше поступить.

Идея пришла ко мне случайно. Я переминался с ноги на ногу, как я часто поступаю, чтобы облегчить искалеченную левую ногу, и заметил на земле у ног большой камень. Я нагнулся и поднял его. Он был размером примерно с велосипедную фару, гладкий, круглый и пригодный для удобного бросания. Мое сердце вновь стало почти что слышным при мысли запустить им в освещенное окно и спровоцировать таким образом на открытое действие того, кто прячется в доме, кем бы он ни был. Если я буду стоять с велосипедом наготове, то смогу быстро убраться восвояси. С тех пор как мысль появилась, я знал, что не успокоюсь, пока камень не будет пущен; мне не знать отдыха, пока необъяснимый свет не объяснен.

Я оставил велосипед и пошел обратно по дорожке. В правой руке у меня увесисто качался камень. Я остановился под окном, глядя вверх на луч света. Было видно, как какие-то крупные насекомые порхают в него и из него. Ощущая, как слабеют подо мной члены моего тела, как все оно становится больным и обморочным от дурного предчувствия, я взглянул на близлежащий подъезд, наполовину ожидая увидеть какой-нибудь ужасающий призрак, потихоньку наблюдающий за мной из теней. Не увидев ничего, кроме непроницаемого пятна более глубокого мрака, я несколько раз качнул камень туда-сюда на конце прямой руки и с силой пустил его высоко в воздух. С громким звоном раскололось стекло, раздались глухие стуки камня, упавшего на деревянный пол и покатившегося по нему, и одновременно — звяканье разбитого стекла, посыпавшегося на гравий у моих ног. Ничего более не ожидая, я повернулся и бросился бежать по дорожке на самой быстрой скорости, пока снова не добрался до велосипеда и не потрогал его.

Какое-то время ничего не происходило. Наверно, прошло четыре или пять секунд, но казалось, происходит бесконечная задержка длиной в годы. Вся верхняя половина стекла была снесена, оставив зазубренные края, торчащие около рамы; свет, казалось, яснее струился через зияющую дыру. Внезапно появилась тень, промокнувшая собой свет на всей левой половине. Тень была такой неполной, что я не смог распознать никакую ее часть, но был уверен, что это — тень крупного существа или присутствия, стоящего совершенно неподвижно у края окна и выглядывающего наружу, в ночь, чтобы увидеть, кто бросил камень. Потом она исчезла, отчего я впервые осознал, что случилось, и на меня опустился новый, более глубокий ужас. От чувства, что что-то еще обязательно произойдет, я боялся сделать малейшее движение, чтобы не обнаружить, где я стою с велосипедом.