Всеволод Бернштейн - Эль-Ниньо Страница 38

18

Анна быстро оправилась от испуга. Она спокойно, как с давним знакомым, заговорила со стариком по-немецки. Даже представила меня ему — «майн фройнд Костя». А его назвала герр Либетрау. Старик подошел ближе, застыл, сложив костлявые руки на палку, и вперился в меня взглядом.

— Руссе? — произнес он хриплым голосом.

Я кивнул.

— Воэр? — прохрипел старик.

— Откуда, из какой части России? — перевела Анна.

— Из Сибири, — ответил я.

— Зибир, — старик пожевал губами и заговорил. Анна переводила очень хорошо, у нее даже голос менялся, подражая интонациям старика — казалось, что сам старик заговорил по-русски.

— Мне доводилось встречать твоих земляков, парней из Сибири. Осенью сорок второго и зимой сорок третьего. В Сталинграде. Ты знаешь Сталинград?

— Я даже был там, у нас там родственники живут.

— Он все еще существует? — удивился Либетрау.

— Конечно! Большой и красивый город. Только называется теперь Волгоград.

— Большой и красивый город, — повторил старик. Он еще пожевал губами, руки на палке затряслись. — В декабре сорок второго я получил ранение. Меня просто оттащили в подвал разрушенного дома и оставили там. В подвале были сотни людей. Раненые, больные, дезертиры. Врачи туда не заглядывали. Иногда на пороге появлялся офицер, светил фонарем в темноту и призывал легкораненых вернуться в строй. Каждый, кто согласится, сразу же получит миску горячего супа из конины. Некоторые соглашались. Поесть супа и погибнуть в первой же атаке — это было хорошей сделкой. Я бы тоже согласился, если бы мог стоять на ногах. Но я не мог, не мог даже отползти подальше от солдата, который лежал рядом со мной. У парня гнили раны, к тому же он справлял нужду, не снимая штанов, а потом он и вовсе помер, а я продолжал лежать с ним плечо к плечу, потеряв счет дней и недель.

Либетрау замолчал.

— Зачем он это рассказывает? — тихо спросил я Анну. — Хочет, чтобы мы его пожалели?

Анна не стала переводить мои слова, но Либетрау понял их без всякого перевода. Он подошел к лодке и дотронулся до ее борта.

— Моя лодка, — сказал он. — Я выжил в Сталинграде потому, что не мог умереть, не построив ее… — Либетрау многозначительно посмотрел на меня.

Я лишь пожал плечами.

— У меня был друг Манфред, — продолжил старик. — Мы одновременно начали службу в саперном батальоне в сентябре сорок второго года. Днем мы искали русские мины, а вечерами сидели в блиндаже, и Манфред рассказывал нам про Южную Америку. До войны он был археологом.

У Манфреда был амулет — здесь на груди, — Либетрау ткнул себя костлявым пальцем в грудь, — золотая индейская лодка. Он говорил, что видел ее где-то в музее и сделал копию. Якобы есть легенда, что на этой лодке индейцы спасутся во время Последней бури.

Мы шутили, что нужно построить такую лодку и уплыть из Сталинграда по Волге. То, что происходило там, и было Последней бурей, так мы все думали.

Новобранцев в нашем батальоне вышибало в течение недели. С конца ноября пополнения перестали поступать. Мы с Манфредом чудом держались, его хранил талисман, а меня — он. Постепенно многие поверили в его силу. Нам было по восемнадцать-девятнадцать лет, совсем мальчишки, даже в этом аду мы играли в индейцев. Манфред рассказал нам о древнем узелковом письме, и мы придумали собственный шифр. Составляли карты минных полей при помощи узелков. Три зеленых узелка означало триста метров к востоку, два синих — двести к северу. Синий цвет обозначал у нас север, красный — юг, зеленый — восток, желтый — запад. — Старик замолчал, провел ладонью по лицу.

— Манфред искал меня по всем подвалам, — продолжил он. — В один прекрасный день я очнулся от забытья, потому что в лицо мне светил луч фонарика. Я увидел Манфреда. Не вздумай умирать, сказал он, кто же тогда будет строить лодку? — Либетрау рассмеялся своим безумным смехом, который быстро перешел в кашель и захлебнулся. Старик сплюнул и вытер рот. — Манфред протащил меня на один из последних самолетов, которым удалось вылететь из сталинградского котла. Полгода я лечился под Нюрнбергом, после выздоровления остался при госпитале, а в сорок четвертом году ко мне снова явился Манфред. Готовилась операция в Латинской Америке, нужны были люди… я не раздумывая дал согласие….

Либетрау как будто погрузился в транс, слова лились из него монотонным потоком. Анне наскучило переводить, ее рука нырнула ко мне под рубашку, и после этого слушать рассказ Либетрау у меня уже не было возможности. Я запомнил только, что шведский пароход, на котором они плыли, потерпел крушение, не дойдя до пункта назначения. Люди спаслись, но не все, а потом и вовсе с гор сошел грязевой сель и похоронил целую деревню — и все пошло не по плану, хотя свой личный план Либетрау все-таки осуществил, он построил Лодку и теперь со спокойной душой дожидается бури. К моменту крушения шведского парохода Анина рука у меня под рубашкой окончательно лишила меня возможности слушать что бы то ни было. «Пойдем отсюда скорее!» — зашептал я ей на ухо. Анна вдруг решила меня подразнить, она начала задавать Либертау вопросы. «Пойдем, или я сейчас взорвусь!» — взмолился я. Анна засмеялась, извинилась перед стариком, мы встали и пошли в сторону Пляжа.

— Фашист недобитый! — ругался я. — Устроил здесь вечер воспоминаний!

— Он был тогда совсем мальчишкой, — вступилась за него Анна. — Он же не по своей воле пошел на войну, его заставили!

— Ну и нечего страдальца из себя корчить! Мой дед тоже мальчишкой был. Он мне вообще ничего про войну не рассказывал… «Хреново там было» — и все! А этот герой накрутил узоров, индейцев приплел…

— Не сердись! — Анна ладонью закрыла мне рот. — Не сердись, мой хороший! — она обняла меня и потянула вниз.

Я много раз представлял себе, как это будет у нас с Анной. Рисовалось что-то непременно грандиозное, как само Эль-Ниньо и даже больше. Вспучившиеся бездны, закрутившиеся в тугую спираль циклоны, дрожащие от напряжения тектонические плиты, тайфуны, ураганы, неохватные торнадо от земли до неба. А вышло все суетливо и быстро — гораздо быстрее, чем нужно, скомканно и конфузливо, так что я и сам не понял, как и что случилось.

Анна засмеялась, но не обидно. Она поцеловала меня, провела ладонью по лбу и сказала:

«Расслабься, не надо волноваться, ты мой хороший!».

А я не мог расслабиться. И волновался, честно говоря, я вовсе не из-за своей донжуанской неудачи. Из головы у меня не выходил проклятый сель. Я попросил Анну подробнее рассказать, что сказал про сель Либетрау. Анна снова рассмеялась: ох уж эти ученые, ни о чем, кроме своей науки, думать не могут! Но все-таки рассказала. О том, как Либетрау и его индейскую возлюбленную с позором изгнали из Деревни, о том, как они два дня скитались по джунглям под проливным дождем, а потом, буквально на их глазах, сошедший с гор сель стер деревню с лица земли вместе со всеми жителями. После это все окрестные индейцы стали считать Либетрау мстительным божеством, некоторые готовы были молиться на него и захотели поселиться рядом с ним, так и возникла новая Деревня, которая существует до сих пор.

— А почему тебя так это заинтересовало? — спросила Анна.

Прежде, чем я успел ответить, со стороны Пляжа раздался странный звук. В первое мгновение мне показалось, что это был звук мотора катера Камачо, но только гораздо мощнее.

— Это «Эклиптика»! — осенило меня. — Дед запустил двигатель «Эклиптики»!

Мы побежали вниз. На Пляже у разоренного праздничного стола мы застали возбужденную толпу деревенских жителей, окруживших Манкевича и Ивана. Манкевич выглядел явно обескураженно, а Иван торжествующе хохотал. Заметив меня, он кинулся навстречу.

— Завелась, зараза, так ее растак! — орал он. — Сейчас мы им покажем!

— Что происходит? — не понял я.

Иван орал, как сумасшедший, он был пьян и не хотел ничего соображать.

Пришлось тряхануть его хорошенько.

— Вот он, вот этот! — Иван указал пальцем на Манкевича, — он сказал, что нам слабо будет снять траулер с камней. Нам! Слабо! Нааам! — Иван с трудом удержался на ногах. — А Дед сказал, что неслабо. Сейчас снимем. Элементарно!

— Дед напился! — догадался я.

— Неееет, — замотал головой Иван и повис на моих руках.

В это мгновение «Эклиптика» дернулась всем корпусом, раздался скрежет, и траулер начал заваливаться на бок. Куски самодельного понтона начали разлетаться в разные стороны, выдавливаемые из воды гигантской массой траулера. Индейцы завопили от ужаса и в страхе попадали на песок. Из трубы траулера вырвался клуб черного дыма, двигатель взревел и заглох. Скрежет прекратился. Траулер, окутанный дымом, застыл в том самом положении, в котором он находился до начала строительства понтона.

— Пожар! — заорал мгновенно протрезвевший Иван. — Дед! Надо его вытаскивать!