Светлана Пахомова - Ангелам господства Страница 38

— Ты кто?

— Я оператор. Третий курс.

Вот это здорово. Ну чем не прелесть? Традиции кочуют в институте. На новом факультете развернулся миф. А мы про школы режиссуры спорим.

Можно забыть про юбилей и тихо удалиться — поездка состоялась. Мальчик есть. А был ли мальчик?

Актовый зал. Объём старого клуба, всегда такой холодный, стал вдруг жарким. Мэтр был зав Кафедрой и главный метрдотель, в своем лице он совмещал ещё и модератора конгресса. Наверно, потому заговорил гекзаметром. А Витя Шендерович вдруг изумился и начал вопрошать со сцены в зал: когда это случилось с Мэтром? Николь ему вопила из семнадцатого ряда, что это сбацалось на нашем курсе. Сзади сидели чинные мужчины, наверно, тоже режиссеры, и говорили на мобильную трубу: «сидит какая-то девица и громко говорит, что про зав кафедрой всё знает».  Пришлось оглядываться на приятелей и выяснять, чтоб в случае чего проведать, чем же отмахнуться, какого года выпуска фортуна попала нам в соседство, кто их мать? Ребята оказались из Госдумы. На сцене Витю, прочитавшего свой юбилейный опус про сорок лет спустя, сменили кукольники. Не простые. Марионеточники. В конце объявлено: слепые. Совершенно. Зал встал. Я вдруг подумала: воюют школы! Всё как встарь! Вот был театр немых — теперь ещё слепые, стране валюта. Ай да Мэтр! Куда деваться зрячим? Девальванты. Вдруг зазвонил мобильный телефон. Случилась эта невидаль у Рыбы. Курс её придумал: извинялся перед педагогом за бурные аплодисменты с выступленьем, и передал шампанское вдоль зала по поднятым рукам — фактически по телефону. Думские выразили недовольство. Наверное, наличием звонка. Зашиканные окруженьем, наши покорно стихли. Целый ряд бабья. Девчонки щерились, меня не признавали — Мэтр обзвонил ребят и приказал не появляться в связи с моим приездом. Сначала это было неизвестно, и потому такая слаженность упрямой нелюбви имела замещение для меня понятьем «зависть».  Между рядов, как бы вне правил, возник вдруг Генка Корин. Встал на возвышении амфитеатра и осмотрел партер. Его все знают тут, он популярен. Благодарение миру животных.

Маринка Лупарёва задёргалась и сбросила с плеч шарфик. В этот момент какой-то курс последователей движенья «Ливинг»   изобразил с подмостков сцену раздеванья. Заметьте разницу: не стрип, не топ, а сцену раздеванья — знак протеста. Желанье сбрасывать оковы. Протест шестидесятников.

— Желания раздеться не возникло! — сказал вдруг Генка, перекочевавший из амфитеатра в зал, и стало ясно всем, что не исполнилась задача режиссёра.

— Ты помнишь, что здесь? Он встряхнул пакет. Я запустила руку в кулёк из свёрнутых газет — я счастливо не помнила: там камешки, кирпичики, булыжники, морская галька. Вот он, уровень древнего моря: воспоминание о сладком детстве. Арахисный в глазури шоколад из брызг шампанского: мы победили, кто-то вскрыл бутылку в желанье обнажаться под протесты! Братался ГИТИС на подмостках. В амфитеатре дедушки на палках провозглашали клятвенные речи о братстве режиссуры всех времён, но плохо получалось верить. Не верю!

Зачем я это вспомнила? Ах, да! Поколение — это не круг людей—сверстников, это способ измерения времени в героях и персонажах. И важно отличать одно от другого и не спутать первое со вторым. Теперь дальше. Тональность ре-мажор — исповедально. Как ритуальный полонез.

Когда кулёк закончился и смялся, Корин умчался «на Останкино, в эфир».  А перед гардеробным одеваньем влруг обернулся к Нике и огрел:

— Я тебя видел, как-то на Арбате. Ты продавала розовых котят.

Разулыбайся, Ника! Развенчали! Вот он, клинок эволюции. Злобными сделались. Ждёт нас судьба динозавров.

Всё те же складки тюля пеленою, в окне — предвечный розмарин и голые кусты сирени. Абсурд нелепицы: знакомство с прошлым. Теперь я сильная, я просто ухожу, переросла я куст сирени.

Глава 9

Я Рыбе все же позвонила, спустя обиду через время. В трубе мобильника стоял белужий вой. Рыбёха—Дуся раскисала. Молила о пощаде и упросила рядом быть, сказав причиной «не по телефону».  У них, у рыб, всегда всё начинается с хвоста и головы. В Москве я задержалась — сопрягла знакомство в анналах Ленинки с аспирантурой, и на прощание, дала себя уговорить.

Какой-то госпиталь за кольцевой дорогой, куда мы ехали в такси ценою в бездну лет, и я с трудом могла понять, зачем Рыбища вырвала мой гнёт усидчивости мягким местом из кадки свежеквашенной капусты, в период варки конфитюра из яблок-паданок.

— Продюсерское отделенье — это тебе, родная, не баран чихнул. Да, весь театр и до сих пор у ГИТИСа, у них там папа Бондарчук и мама Скобцева, но вся эстрада — наша! Она теперь не конферанс Андроникова с памятью шальных масштабов, не пестрота ядрёных самоцветов, закончивших моторный институт. Теперь эстрада — масс-медиа, среда с полной свободой планетарных перелётов. Тебя заказывают — ты и летишь. «Аншлаг»   — не юмор для народа, он не смешной, но катит как эстрадно-цикловая передача, как раньше госзаказ. Считается — спасает от самоубийств в субботу безработных. А в кавээновских командах, ты приглядись, когда идёт по телевизору, — сплошные наши! Но в гриме, чтобы побольше получить. Меняются. Все разбрелись по высшей лиге и взяли КВН.

Рыба рванула в перечет высшую лигу пофамильно с изображеньем антреприз в цитатах, и я с огромным изумленьем вспоминала плеяды бывалых бездарей. Как оперились на эстраде! Он у меня играл медведя в перчатках с ринга — этюды первого семестра, про зоопарк, ну, кто не знает. Его тогда уже стремился Мэтр отчислить, а вот как вскрикнул: «Партия, дай порулить!»   — прославился в эфир с эстрады. Теперь понятно, почему «Аншлаг»   — театр юмора. Так создаются академии и храмы: четвёртая стена неуязвимости — завеса световая рампы. Фактически провал. Застит ярлык от раритетной этикетки. Стиль популярности. Кому-то полонез не повернётся в миф, а им и менуэт — ламбада. Лариса-чайка, новый МХАТ!

Таксист закладывал крутой вираж с подъёмом по высокой эстакаде.

— Куда мы едем? Рыба!

— Увидишь, помолчи. Мне просто важно, чтоб сейчас именно ты была со мною рядом.

Пожутчело. Рыба всегда чуралась причального тепла. Не закольцованные в те поры орбиты лужковских замыслов прерывисто пересекались «дорогой смерти»   — старой кольцевой. Рыба кивнула взглядом под откос:

— Олийкина, Николу, помнишь?

— Вот это был талант — барыкинская пластика.

— Он здесь разбился. Работал в «Клоун-мим театре «Лицедеи».  Помнишь? Шел на предельной ночью. С питерских гастролей возвращался, сам за рулем. Мышечный спазм. Не удержался. Дар пантомимов питанья требует икрой и кальцием, а в голодухе с бензольной экологией все гонорары — в семьи. Дочь у него осталась.

Трасса зависла над полями. Московский гул сменился ясным дрязгом изношенного карданвала давно истрепанной авто. Четыре корпуса на фоне линейно — симметричного ландшафта. Все звуки обрели своё значенье — гул мегаполиса остался позади.

— К шлагбауму подъедите? — Рыба вцепилась властным взглядом в водителя.

— Нас не пропустят. — Таксист наслушался эстрадных бредней, и явно нас не одобрял.

Не театрал. Бывает.

— Я предъявлю, подъедьте! — Дуся озвучила приказ в глухую непреклонность генерала.

Шофер повиновался. Из лакированного рюкзачка на молнии достала брикет купюр в тугой резинке и пластиковый пропуск. Шофер хотел открыть стекло для предъявления значений, но полосатый страж послушно сам пополз наверх, и кордовый настил освободился.

Солидное молчанье в этой обстановке нужно бы было приспособить на лицо, ну хоть в какой-то мине, но шарили глаза по сторонам, в надежде прочитать: хоть где мы?

Такси вползало под навес первого уровня бетонных перекрытий.

— Меня не выпустят обратно! — испуганно сказал шофер.

— Я позвоню, — небрежным тоном проронила Рыба и сунула ему тугую трубочку купюр.

Потом была вертушка величиной в мой рост, и камуфлированный автоматчик в изысканной манере дипломата просил меня остаться подождать здесь на посту.

Рыба ему приятно предложила доллар, он взял, но не умолк.

— Останьтесь, девушка, она пусть входит, но вы останьтесь здесь.

Под взгляд, молящий о пощаде, он тормозил вертушку. Назревал скандал — спешили люди и просили пропустить их к лифтам.

— Рыба, я устаю играть. Где мы?

— Я навещаю мужа, это — его сестра. — бельмо белуги остолбенело из подлобья Рыбы.

Охранник не поверил, но махнул рукой.

Военный госпиталь. Пределы медицинских технологий. Ортопедические раскладушки всех мастей, стоящие вдоль стен у лифтов, лимонный свет и гулкий кафель. Как неуместно жить на каблуках. Пока передвигались в переходах, Ирина признавалась, как цедила из жаберных щелей. Здесь на леченье Жорж. Они работали все эти годы в институте. Два курса выпустили вместе. К врачам попав, он указал её женой в анкете. Здесь лучший платный госпиталь, а у него — с ногой хвороба. С великими знакомствами «жена»   за мужа оплатила и разместила полежать.