Кадзуо Исигуро - Художник зыбкого мира Страница 38

Тревога моя, помнится, стала только сильнее, когда, стоило нам сесть, два типа весьма грубой наружности и уже здорово навеселе сунулись, шатаясь, в нашу нишу. Им явно хотелось завязать с нами разговор, но Мацуда без обиняков предложил им удалиться. Я решил, что теперь-то неприятностей нам точно не избежать, но, видно, было в моем спутнике нечто такое, отчего оба типа, мгновенно утратив былую решимость, молча ретировались.

После этого мы некоторое время спокойно беседовали и пили сакэ, но вскоре опять почему-то взялись задирать друг друга, и я, помнится, в какой-то момент заявил:

— Иногда мы, художники, действительно заслуживаем насмешек со стороны таких, как ты. Но ты, боюсь, все же ошибаешься, полагая, что все мы так уж невероятно наивны в своем отношении к реальной действительности!

Мацуда рассмеялся.

— Ты, наверно, забыл, Оно, — сказал он, — что мне приходилось встречаться с очень многими художниками. И в целом вы на редкость сильно заражены декадентством. Да и знаний о том, что творится в мире, у вас зачастую не больше, чем у ребенка.

Я уже собрался протестовать, но Мацуда продолжил:

— Возьмем, к примеру, твой последний план. Тот самый, который ты только что так серьезно излагал. Это, конечно, очень трогательно, но, ты уж извини, до предела обнажает типичную для вашей братии наивность.

— Никак не могу понять, почему моя идея вызывает у тебя одни насмешки! — вспылил я. — Должно быть, я просто совершил ошибку, предположив, что ты способен испытывать сострадание к городским беднякам.

— Оставь свои детские упреки, Оно. Ты прекрасно знаешь, что я сочувствую этим несчастным. Но давай на минутку вернемся к твоему плану. Предположим, произошло небывалое: драгоценный сэнсэй отнесся к твоим идеям с сочувствием. Что же из этого получится? Все, кто живет на вилле, за неделю или за две создадут два или даже три десятка аналогичных полотен? Плодить больше просто не имеет смысла — вы все равно не продадите более дюжины штук. И как ты, Оно, тогда поступишь? Будешь бродить по бедняцким кварталам, имея в кошельке довольно жалкую сумму, собранную за счет тяжкого труда, и раздавать по грошу каждому встречному?

— Извини, Мацуда, но я вынужден повторить: ты глубоко заблуждаешься, представляя меня столь наивным! Я ни секунды не предполагал, что на такой выставке должны быть представлены только работы учеников Сэйдзи Мориямы. И я прекрасно понимаю, сколь чудовищная у нас царит нищета, и нам хотелось бы хоть немного ее уменьшить. Я ведь поэтому и пришел к тебе со своим предложением. Ваше общество «Окада-Сингэн» как нельзя лучше подходит для подобных выставок. А если устраивать их регулярно, привлекая все больше участников, это наверняка позволит собрать достаточно средств и существенно облегчить участь городских бедняков.

— Извини, Оно, — улыбнулся Мацуда, качая головой, — но, боюсь, прав все же я. Вы, художники, — безнадежно наивны, вся ваша порода такова. — Он откинулся на спинку стула и вздохнул. Вся поверхность стола была уже усыпана сигаретным пеплом, и Мацуда задумчиво чертил в нем дорожки краем пустого спичечного коробка, брошенного кем-то из предыдущих посетителей. — У нас сейчас существует определенная разновидность художников, — заговорил он снова, — чей величайший талант заключается в том, чтобы всячески прятаться от реального мира. К сожалению, такие художники в настоящее время, видимо, составляют большинство, и ты, Оно, попал под влияние одного из них. Да не смотри ты на меня так сердито, это же правда! Твои знания о мире и впрямь подобны знаниям ребенка. Я, например, сомневаюсь, сможешь ли ты сказать мне хотя бы, кто такой Карл Маркс.

Я мрачно зыркнул на него, но промолчал. Он рассмеялся:

— Вот видишь! Но ничего. Не расстраивайся. Большинство твоих коллег столь же невежественны!

— Не говори глупостей! Конечно же, я знаю, кто такой Карл Маркс!

— Да? Тогда прошу прощения. Возможно, я тебя недооценил. Пожалуйста, расскажи мне о Марксе.

Я пожал плечами и сказал:

— Ну, по-моему, он руководил русской революцией.

— А как же тогда Ленин? Или, может, Ленин был правой рукой Маркса?

— Ну да, одним из его соратников, — сказал я и, увидев, что Мацуда опять улыбается, заговорил быстрее, не давая ему перебить меня: — Хватит тебе, твои вопросы просто нелепы! Какое нам, собственно, дело до этой далекой страны? Я же вел речь о бедняках в нашем собственном городе!

— Да, Оно, это верно. Но видишь ли, ты вообще ни о чем толком не знаешь. Ты совершенно прав, предполагая, что общество «Окада-Сингэн» испытывает желание пробудить художников и познакомить их с реальным миром. Но я, видно, когда-то ввел тебя в заблуждение, если из моих слов ты сделал вывод о том, что «Окада-Сингэн» жаждет превратиться в огромную плошку для сбора милостыни. Мы благотворительностью не интересуемся.

— Право же, не вижу ничего дурного в благотворительности. А если одновременно с благотворительностью «Окада-Сингэн» еще и глаза нам, «декадентствующим художникам», откроет, так тем лучше. Во всяком случае, мне так кажется.

— Ну, тебе-то глаза действительно открыть совершенно необходимо, раз ты, Оно, веришь, что те крохи, которые дает даже самая искренняя благотворительность, способны помочь беднякам в нашей стране. Все дело в том, что Япония неуклонно движется к кризису. Нами правят алчные бизнесмены и слабые политики, и уж они-то позаботятся, чтобы нищета в стране с каждым днем только росла. Если, конечно, мы, идущее на смену им поколение, не предпримем решительных действий. Впрочем, из меня плохой политический агитатор. Меня, Оно, волнует только искусство. И такие художники, как ты. Молодые, талантливые, которым ваш замкнутый мирок еще не успел окончательно надеть шоры на глаза. «Окада-Сингэн» как раз и существует, чтобы помочь таким, как ты, открыть глаза и научиться создавать произведения, по-настоящему полезные для нашей страны в это трудное время.

— Прости, Мацуда, но мне сдается, если кто из нас и наивен, так это ты. Дело художника — стараться уловить красоту всюду, где он ее обнаружит. Но как бы хорошо он ни научился это делать, он все равно будет иметь крайне мало влияния на те проблемы, о которых ты говоришь. И если общество «Окада-Сингэн» действительно таково, как ты говоришь, то оно, по-моему, задумано совершенно неверно. Ибо в основе его, похоже, лежит некое наивное заблуждение насчет того, что может и чего не может искусство.

— Ты прекрасно знаешь, Оно, мы вовсе не смотрим на вещи так примитивно. Ведь «Окада-Сингэн» существует не в изоляции; повсюду — в политике, в армии — есть молодые люди, которые думают так же, как и мы. Мы и есть новое, поднимающее голову поколение. И, объединив свои силы, мы вполне способны достичь чего-то стоящего. Просто некоторые из нас неравнодушны к искусству и мечтают видеть его полностью отвечающим запросам мира сегодняшнего. Все дело в том, Оно, что в такие времена, как сейчас, когда народ все больше нищает, когда дети повсюду вокруг болеют и голодают, художнику недостаточно укрываться в своем убежище, доводя до совершенства красоту куртизанок на своих полотнах. Я вижу, ты сердишься на меня, ищешь, как бы мне возразить, но пойми: я хочу тебе добра, Оно. И очень надеюсь, что потом ты как следует поразмыслишь обо всем этом. Ведь ты, прежде всего, очень талантливый человек.

— Но тогда скажи мне, Мацуда: как можем мы, глупые декадентствующие художники, помочь осуществлению этой твоей политической революции?

И я с раздражением увидел, что Мацуда опять пренебрежительно мне улыбается.

— Революции? Ты что, Оно! Это коммунисты хотят революции. А мы ничего подобного не хотим. Как раз напротив! Мы мечтаем о реставрации. И стремимся всего лишь к тому, чтобы его императорское величество восстановили в законных правах как главу нашего государства.

— Но наш император и так глава государства!

— Нет, в самом деле, Оно, до чего ты все-таки наивен! И в голове у тебя полная каша! — Хотя Мацуда и говорил по-прежнему совершенно спокойно, голос его сделался жестче. — Да, император — наш законный правитель, но смотри, что происходит в действительности: власть отнята у него бизнесменами и политиками. Послушай, Оно, ведь Япония — уже не отсталая страна, населенная в основном крестьянами. Мы стали могущественным государством, способным помериться силами с любой из стран Запада. А уж в Азии Япония и вовсе выглядит великаном среди карликов и калек. И при этом мы позволяем нашему народу все глубже погружаться в отчаяние, а нашим детям — умирать от недоедания. Тогда как бизнесмены богатеют, а политики всему находят оправдания и болтают. Можешь ты представить себе, чтобы какая-то западная держава допустила подобное положение? Да они наверняка давным-давно уже начали бы действовать!

— Действовать? Какие действия ты имеешь в виду, Мацуда?

— Пора и нам ковать империю, столь же могущественную и богатую, как британская и французская. Мы должны воспользоваться своей теперешней мощью и расширить свои рубежи. Для Японии теперь самое время занять надлежащее место среди мировых держав. Поверь мне, Оно, у нас есть и силы, и средства, чтобы добиться этого, но нам еще предстоит пробудить в себе волю к победе. И от теперешних бизнесменов и политиков тоже нужно избавиться. Тогда военные будут подчиняться только приказам его императорского величества. — Мацуда усмехнулся и бросил взгляд на переплетение линий, возникших на усыпанной сигаретным пеплом столешнице. — Но об этом в основном уже совсем другие люди должны заботиться, — прибавил он. — А такие, как мы, Оно, своей основной заботой должны сделать искусство.