Олег Рой - Украденное счастье Страница 38

В подростковом возрасте Володя много читал, но любил не фантастику или приключения, как большинство его сверстников, а те произведения, преимущественно из западной литературы, где описывался мир бизнеса, финансов, биржи, торговли — всего того, что на истории и обществоведении называлось «капиталистическими товарно-денежными отношениями». Этот мир, мир цифр, прибылей и убытков, риска и тщательно продуманных сложных схем, увлекал куда сильнее, чем кругосветные путешествия, борьба с нарушителями закона или устройство космических кораблей. Больше всего Володе нравилось банковское дело. С детства слово «банкир» казалось ему символом человека успешного, предприимчивого, уверенного в себе. В «не нашем» кино он обожал сцены, где действие происходило в банках. Красиво оформленные операционные залы с высоченными потолками; неторопливые и вежливые беседы служащих с клиентами. Подобный священнодействию ритуал оформления счетов; чековые книжки; тщательно оберегаемые, скрытые за целой системой брони и сенсоров ячейки для хранения ценностей; тележки, на которых возили золотые слитки и пачки денег, аккуратно упакованных в целлофан, — все это приводило его в восторг.

В старших классах он стал брать в библиотеке специальную литературу, читал и недоумевал, отчего страна, в которой ему довелось родиться, выбрала столь неудобную и малоэффективную экономическую систему. Однако поговорить на эту тему было не с кем. Однажды Володя попытался завести подобный разговор с мамой, но та испугалась и попросила «никогда впредь не высказывать подобных идей вслух». Наталья Евгеньевна была очень осторожна в таких вещах, поскольку страшно боялась за сына, у которого были «политически неблагонадежные» родители. Тем более что Володя рос человеком общительным, контактным, на удивление легко и быстро сходился с людьми. Его раскованность, обаяние и остроумие привлекали как сверстников, так, и взрослых. Везде, где его знали, Вова Яковлевский был всеобщим любимцем.

Володя окончил школу с двумя четверками и тройкой все по той же химии. Но и такого аттестата было вполне достаточно, чтобы замахнуться на хороший вуз. В выборе института у Владимира не было никаких колебаний — разумеется, финансовый. Со специализацией дело обстояло чуть сложнее. Банковская сфера по-прежнему казалась самым привлекательным направлением… но очень уж мало напоминала отечественная система сберкасс ту область, которая его действительно интересовала. И в результате документы были поданы на бухгалтерский факультет.

Ехать до института, находящегося на канале Грибоедова, нужно было тремя трамваями, а потом еще десять минут идти пешком, но это его не остановило. Володя два года готовился к поступлению, занимался на подготовительных курсах и успешно сдал вступительные экзамены, набрав аж на полтора балла больше, чем нужно. Сначала он подумывал о вечернем отделении, чтобы устроиться на работу и внести свою лепту в семейный бюджет, но мать его отговорила, поскольку учеба на вечернем не давала отсрочки от армии.

В семье актера, где на тот момент работала Наталья Евгеньевна, ей платили, как она говорила, прилично — сто пятьдесят рублей. Но этого все равно было очень мало, учитывая, что в то время далеко не шикарное пальто стоило больше сотни. Стипендия у Владимира была тридцать рублей. Очень хотелось подработать, но он понятия не имел, как.

Однажды к ним в комнату заглянула Шура, соседка по коммуналке, и пожаловалась на свою проблему. Женщина увидела в комиссионке на Невском шикарные туфли, новые и совсем недорогие. Туфли были маловаты, наделись с трудом, но соседка все равно их купила — авось разносятся. Однако первый же выход в свет показал, что ходить в обновке Шура не может. Узкие стильные «лодочки» на шпильке с кокетливо вырезанным носком невыносимо жали, ни попытка растянуть туфли в мастерской, ни народные средства, вроде налитой внутрь водки, не помогли.

— Получается, деньги на ветер выбросила, — сокрушалась женщина. — Так жаль двадцати пяти рублей!.. Думала — вот подфартило, за четвертак урвала вещь, которую дешевле, чем за сорок, не купишь, а оказалось… И в магазин обратно не берут, говорят, оформляйте опять комиссию, а это за вычетом процента, да и очередь надо отстоять, полдня, не меньше. Володенька, может, предложишь кому у себя в институте, а? У меня в химчистке бабы и рады бы взять, да всем малы. А у вас там девочки молоденькие, может, кому и подойдет, а?

— Ну, давайте! — согласился он, подумав пару минут.

Соседка отдала коробку. Владимир решительно выбросил лежавший внутри чек и на другой же день принес туфли в институт.

— Жанка, тебе случайно лодочки на шпильках не нужны? — спросил он у первой модницы на курсе.

Девочки мгновенно обступили его и рвали туфли из рук.

— Ой, какие красивые! ГДР! Дай, дай я померяю! А сколько стоят?

— Сорок рублей, — не моргнув глазом, ответил Владимир.

— Беру! — заявила Жанка и тут же вынула из сумки деньги. Три красных десятки и две синие пятерки.

Двадцать пять рублей благополучно вернулись к обрадованной Шуре. А десятку и пятерку Владимир положил на обеденный стол, прижав сверху, для надежности, библиотечным номером «Иностранной литературы» за позапрошлый месяц.

— Откуда деньги? — удивилась мама, вернувшись домой.

— Я заработал, — гордо заявил он.

Владимир думал, что такого ответа будет довольно. Но вышло иначе. Мама пристала с вопросами, была очень настойчива и в конце концов вынудила его все рассказать. Узнав правду, охнула и как-то тяжело, неуклюже, опустилась на стул.

— Только этого еще не хватало! Ты что, не понял, что натворил?

— А чего такого? — стал защищаться он. — Авось Жанка не обеднеет. У нее отец директор овощной базы, деньги лопатой гребет.

— Господи, да при чем тут это? Сколько бы у них ни было денег, так поступать нельзя!

— Почему?

— Во-первых, потому что это обман. А во-вторых, тебя могут посадить за спекуляцию.

— Ой, да брось ты, мам! — отмахнулся он. — Знаешь сколько у нас ребят фарцуют? Знакомятся с иностранцами, достают у них жвачку, сигареты, джинсы и продают. Это нормально.

— Нет, это ненормально! — закричала вдруг мать. Первый раз в жизни она повысила на него голос — Я не допущу, чтобы мой сын попал в тюрьму! Немедленно поезжай к этой девочке, к Жанне, и верни ей пятнадцать рублей. Извинись и скажи, что перепутал цену.

— Мам, я даже не знаю ее адреса.

— Сообрази, как узнать, не маленький.

Он послушался. Набрал пару телефонных номеров, выяснил, где живет Жанка. И, уже в двенадцатом часу ночи нагрянув к ней, потом еле успел на метро.

Мама, дожидаясь его, не ложилась. Сидела, прямая, строгая, в старом кресле, читала в свете настольной лампы ту самую «Иностранную литературу». Увидев, как он вошел, поправила очки и сказала:

— Владимир, поклянись, что ты никогда больше не сделаешь ничего подобного. Моей жизнью поклянись.

Но ему в тот момент меньше всего был нужен этот мелодраматизм. Он устал, нанервничался, да и выглядеть перед Жанкой идиотом было крайне неприятно. Не говоря ни слова, Володя принялся разбирать постель.

— Ты что, не слышал меня? — спросила мать.

— Мам, — тихо сказал он в ответ. — Перестань, а? Не обижайся, но у нас с тобой разные взгляды на жизнь. Я пошел тебе навстречу, сделал, как ты просила, и вернул деньги. Но лично я считаю, что имел право повысить цену, — и никто меня в этом не переубедит.

— Ты можешь считать все, что тебе угодно, — парировала она. — Но есть такое понятие, как закон. А законы нашей страны запрещают спекуляцию.

— А если я с этим не согласен? — Он отшвырнул свою тощую подушку и поглядел на мать. — Почему я должен следовать законам, которые меня не устраивают?

Она пожала плечами:

— Мне казалось, что ты уже достаточно взрослый и тебе не надо объяснять такие вещи. Ты живешь в этой стране — значит, обязан соблюдать ее законы.

— Даже бредовые?

— Даже бредовые. В России могут быть любые законы, любая власть, любые люди у этой власти… Любые условия жизни, в конце концов. Но она все равно остается РОССИЕЙ. Нашей родиной. А мы, русские, не можем быть счастливы нигде, кроме родины, так уж мы устроены. Поверь мне, я это знаю.

Впервые она упомянула о своем прошлом так открыто. Раньше они никогда не обсуждали эту тему. Да, Владимир с детства знал, что его прадед — белоэмигрант, а мама и бабушка вернулись в страну, как только представилась такая возможность. Именно поэтому им так трудно живется — ведь мамины родители предали родину, и теперь нужно заслужить ее прощение. Сначала, когда он был маленьким, принимал это как должное. Потом перестал задумываться об этом. Но теперь вся горечь, все обиды, накопившиеся в душе за долгие годы, выплеснулись наружу.

— Да, ты знаешь! — он повысил голос. — Ты сделала свой выбор. И не только за себя, но и за меня. Меня никто не спрашивал, хочу ли я здесь жить! В этой нищете, в этом лицемерии, в этой лжи! При такой идиотской политической и экономической системе!