Владимир Шаров - Будьте как дети Страница 39

Про Дусю правильно будет сказать, что она девочкой уже была блядью. От своих фантазий, от того, что происходило во время исповеди между ней и батюшкой, она ловила настоящее наслаждение. Она хотела, и, кажется, ей это удавалось, чтобы он видел все столь же живо, как и она, тоже с ней грешил, а не спокойно, безучастно ее выслушивал. Подобно мужчине, что приспосабливается к новой партнерше, не сразу, но начинает понимать, что и как на нее действует, Дуся подлаживалась к Покладову. Тут ей помогали и умение подбирать детали, и легкая реакция.

Однако по временам происходившее в храме Дусе приедалось, переставало хватать, и она, созвонившись по телефону, знакомой дорогой отправлялась к Маше домой. Та, хоть и была уже на сносях, располневшая, немного вялая, встречала подругу с прежней радостью. Ее визиты были для отца Николая еще мучительнее исповедей. С юности любя игру, хорошо понимая ее законы, Дуся, увлекшись, делалась совершенно безжалостной.

Когда-то в бытность учителем Покладов очень чтил словесную эквилибристику, считал ее отличным подспорьем для занятий. На уроках он менял в какой-нибудь истории одну-единственную приставку, частицу или предлог - и сразу же все становилось с ног на голову. Еще больше ему нравилось читать монологи из известных пьес, предупредив гимназисток, что на самом деле герой знает финал и просто на публике валяет дурака. После этого любая невинная реплика превращалась в едкий сарказм или издевательство. Сейчас за чаем в гостиной Дуся показывала, что ничего не забыла.

Однажды, отчаявшись, отец Николай даже решился переговорить о Мухановой с женой, но, опасаясь за Машино здоровье, отложил раз, потом второй, а через год с облегчением узнал, что его мучительница помолвлена и скоро уезжает. Впрочем, батюшка был достаточно умен, чтобы видеть, что Дусины посещения - не просто месть, она явно в него влюблена.

Замужеством все и оборвалось. Дуся будто выложилась, а дальше устройство собственного гнезда, рождение первого ребенка надолго сделали ее примерной женой. К своим гимназическим подвигам она почти не возвращалась, если же случайно на них набредала, то удивлялась себе, но в сущности, считала за ерунду - детские шалости, которые не стоят выеденного яйца. Лишь когда она узнала, что на фронте муж крутит роман уже с третьей медсестрой, и тоже завела любовника, давние отношения с отцом Николаем снова начали ее тревожить.

Про те исповеди она говорила всем своим духовникам - и старцу Пимену, и епископу Амвросию, допытывалась, как ей вымолить за них прощение, но от епитимий, что они накладывали, облегчения не наступало. По-настоящему помочь Дусе сумел один Никодим. Когда он стал требовать от нее, чтобы она рассказала ему всю свою жизнь до последней капли, покаялась в каждом грехе чуть ли не от колыбели, и неважно, грешила она в мыслях или наяву, в сущности, для Дуси его слова были прощением. Получалось, что на исповеди у отца Николая она и вправду ничего не должна была скрывать, ни о чем умалчивать.

Дуся с детства была весьма экзальтированна, пожалуй что, склонна и к мистицизму. Отец был членом Синода, в доме много и за обедом, и просто так говорилось о церкви, но то, что она слышала, увлечь ее не могло. Клиром управляло обычное министерство - без духа, без веры и, естественно, без Бога. Отец Дуси к Христу относился с сочувствием, однако считал, что Его паства плохо поддается контролю, и Он уже по одному этому смотрится анархистом.

Конечно, в церкви почти две тысячи лет была своя субординация, и сейчас шли разговоры, чтобы вновь достроить ее до целого - учредить патриаршество, но те, от кого зависело решение, по натуре были людьми светскими и не хотели ничего менять. Они были искренни, когда повторяли, что церковь и по сию пору штука антигосударственная. Христос когда-то сказал: Богу - Богово, а кесарю - кесарево, то есть согласился терпеть государство, но отнюдь не любить его. Не случайно столько семинаристов теперь прямиком идут в революционеры-бомбисты.

Подобные вещи обсуждались вполне прозаически, бывало, не без цинизма. В разговорах, которым она чуть не с пеленок была свидетелем, ни на грош не было уважения ни к приходским священникам, ни к монахам, ни к епископату - лишь бесконечные истории об интригах, взятках и подковерной борьбе. Она тоже на церковь именно так и смотрела, когда же ей стало не хватать Господа, вспомнила не о ней, а о старцах. Старчество в застольных разговорах отца почти не поминалось и, по-видимому, то был последний живой осколок веры, которая вела свой род от Иисуса Христа.

Примерно лет с пятнадцати она начала все более и более напряженно интересоваться ушедшими в скит затворниками и отшельниками, однажды даже призналась матери, что хочет, чтобы какой-нибудь старец начал ею руководить. Очень много дала Дусе поездка с крестной в Оптину, когда ее брак с Петром Игреневым был уже решен. В обители она прожила полтора месяца, через день ходила исповедоваться к очень уважаемому монаху старцу Пимену.

Вещи, которые он ей тогда сказал, она помнила потом до конца жизни, повторяла их и нам. Об исповеди: никогда не надо стыдиться открывать свои грехи; чем безжалостнее каешься, обличаешь себя, тем больше будет облегчение. О том же - и о жизни: всю ее он считал беспрерывным круговоротом душ: одни спускаются вниз к вновь рожденным, а другие - только что скончавшихся поднимаются для суда к престолу Господню. И если грехи человека были не слишком тяжелы - обновленная, светлая, забывшая о прежних страданиях его душа однажды оказывается в Раю. В другой раз Пимен ей сказал, что жизнь, вся она, есть уход от Господа чистыми и возвращение к нему грязными, черными от ненависти, зла и новое очищение в Нем. Это большое спасение, а малое - исповеди с их раскаянием и милостью.

От него же Дуся знала, что нужен пастырь, иначе покаяние может не успеть. Без руководителя никогда нельзя точно знать, идешь ли ты верным путем или уклоняешься туда, где опасно и томительно для духа. К последней теме он возвращался при каждой их встрече. Говорил, что у духовного отца много духовных дочерей, а старец он для одной-двух. Тут-то и тайна - вокруг да около можно ходить годами, а проникнешь в нее или нет, бог весть. Однажды она начала допытываться, как узнать, есть ли хоть какой-нибудь знак, и он, улыбнувшись, стал Дусю успокаивать, сказал, что если Бог сподобит ее получить старца, она, где бы ни была и что бы ни делала, будет чувствовать его рядом с собой.

От Пимена же она впервые узнала, что в послушании, если следовать духовнику - греха ни в чем нет, а если уклоняться, действовать самочинно, наоборот, один грех, и что литургия старца - океан милости. Во время нее у Господа можно вымолить все. Однако как Дуся его ни молила взять ее под свою опеку, Пимен тогда отказался, да это было и правильно. Навещать Оптину ей удавалось нечасто, хорошо, если пару раз в год. Правда, каждую неделю она старцу обязательно писала.

Связь прервалась только в конце семнадцатого года. Ее письма до Оптиной доходили редко, почта работала из рук вон плохо, но главное - осенью Пимен тяжело заболел и, по словам келейника, отвечать Дусе ему сделалось трудно. Тем не менее, оказавшись на распутье, - дело было спустя семь лет - она снова к нему поехала и старец ей помог.

В семье Дусю очень любили, но считали пустышкой. Равно смотрели и на ее поездки в Оптину и, так совпало, на начавшееся тогда же, в семнадцать лет, увлечение театром. В тринадцатом году, уже после венчания, она переехала во Псков, где муж получил должность чиновника по особым поручениям при губернаторе. Недалеко от города, по правому берегу реки Великой у Игреневых было большое имение, а по соседству снимал на лето дачу Слипавский, известный театральный режиссер. Они познакомились, подружились, и Дусе удалось уговорить Слипавского помочь им с постановкой “Короля Лира”. Сама она играла в ней Корделию.

Ничего особенного в Дусе не было: хорошенькая, довольно изящная, но после нескольких репетиций режиссер вдруг сказал ее свекрови, тоже страстной театралке, что, став профессиональной актрисой, невестка многого бы добилась. В ней есть редкая способность отдавать себя другому человеку, дар доверия и несопротивления, который позволяет мять ее, как воск, а потом лепить что вздумается. Это отсутствие страха перед чужими руками, даже сочувствие им - вещь очень и очень нечастая, с ней ты, как лунатик, можешь идти по карнизу и ничего не бояться.

Кстати, свекровь, старая княгиня Игренева, была первой, кто предсказал Дусе, что однажды она примет постриг. Разговор зашел зимой восемнадцатого года. Они тогда жили в семидесяти верстах от их бывшего имения в деревне Густинино, на границе Псковской губернии и Эстляндского края. Дом был довольно большой - два соединенных вместе пятистенка, и благодаря своей величине, а главное, конечно, хозяйке, быстро сделался странноприимным. Здесь останавливались и те, кто бежал из Москвы, Петрограда на запад, в Эстонию, Латвию, и богомольцы, направляющиеся в Печерский монастырь. Потом, в эмиграции, его многие помянут добром.