Михаил Елизаров - Мультики Страница 39

Я уже был не рад, что связался с этим чертовым Брюсом Ли, но остановиться не получалось, я пытался как-то спасти положение, но лишь изнурительно топтался на месте. От злости у меня затряслись руки. Чего доброго, Божко действительно мог подумать, что я ограниченный, скучный человек без друзей — книжек не читаю, смотрю дурацкие фильмы, о которых даже нормально поговорить не могу, и на бокс я, наверное, пошел, потому что меня все дразнили!

Внимательный Божко тут же заметил, что со мной неладно.

— Почему ты злишься, Герман? — спросил он. Без подвоха, но как-то по-особенному, будто он что-то про меня понял, но пока еще не хочет сообщать, что именно.

— Я не злюсь! — несколько резковато ответил я.

Божко не подал вида.

— Не получается пересказать фильм? — проницательно предположил он.

— Все получается! Просто фильм какой-то идиотский!

— Да и шут с ним, — отмахнулся Божко. — Ты мне вот что ответь… В видеосалоны часто ходишь?

— Не знаю… — Я задумался. — Часто.

— И что предпочитаешь? Какой, — он потер пальцами, словно растирал слово в труху, — жанр?

— Боевики смотрю, ужасы. Иногда комедии… Эротику я решил не упоминать. Не потому, что

это была область интимного. Я не особо часто смотрел такие фильмы, раза три-четыре. Какой смысл в эротике, если ты все равно сидишь в зале и вокруг люди?

Божко подошел к белому медицинскому шкафчику у стены:

— Хочу показать тебе одну штуку. — Он распахнул дверцу шкафа и принялся рыться на полках.

Раздались странные звуки, точно Божко передвигал тяжелые трехлитровые банки с консервацией. Закралась дурацкая мысль, что там вовсе не обычные банки, а стеклянные туловища с насаженными головами…

Умом я понимал, что все это чепуха. Но сразу появилось какое-то нехорошее ощущение, словно бы о мое встревоженное сердце заколотил трескучими крылышками ночной мотылек. Я даже чуть привстал со стула, чтобы заглянуть в шкаф. Ничего угрожающего я там не заметил — книги, папки, бумаги. И никаких голов и банок с консервацией…

— Вот. — Божко повернулся ко мне и прикрыл локтем дверцу. — Нашел!

Между его указательными пальцами была натянута аптечная резинка, продетая сквозь небольшой картонный кружок белого цвета.

— Иди сюда, — пригласил Божко.

Ноги почему-то сделались ватными, и во рту появился пряный железный привкус — так бывало раньше, когда меня вызывали к доске, а я не знал урока. Я поднялся и подошел к Божко.

Артур Сергеевич поднял пальцы с резинкой на уровень моих глаз:

— Знаешь, что это такое?

На одной стороне кружка была сидящая женская фигурка — пустотелый черный контур. С обратной стороны я заметил что-то вроде мужского лица — глаза, клякса усов — более подробно я не успел рассмотреть — Божко, опустив руки, стал быстро поворачивать кружок вокруг диаметра.

— Называется тауматроп. Довольно-таки старое изобретение, разве только название позднее. А первые тауматропы еще в Древнем Китае были. Эффект основан на оптической иллюзии… — Из туго перекрученной резинки уже полезли червеобразные аппендиксы и грыжи, Божко снова поднял игрушку на уровень моих глаз. Кружок он заблаговременно прикрыл пальцами.

— На разных сторонах круга находятся два рисунка. При быстром вращении они совмещаются в одно изображение… — Божко развел пальцы, так что резинка натянулась. — Смотри. Это как мультики…

Он отпустил круг. Из пальцев точно выпорхнула и отчаянно заколотила крыльями капустница, замершая на одном месте. Бабочкино мельтешение сразу же сложилось в картинку. Полый контур сидящей женской фигурки налился бесстыдным содержимым. То, что я принял за усатое мужское лицо, было наготой. Глаза оказались грудями, короткая щеточка усов — лобком. Передо мной в позе «семерки треф» сидела голая девица. Нарисованное тело будто сотрясалось от мелкого хохота. Картинка даже не мерцала, а моргала, круглая, живая, похожая на выпученное совиное око.

К этому болезненному, мучительному подмигиванию примешался навязчивый стрекот невидимого кинопроектора…

Сумасшедшая рябь кружения парализовала глаза. Через секунду уже казалось, что картинка неподвижна, а дергаются только мои взбесившиеся веки, быстрые, как взмахи колибри. Кружок вдруг остановился и, помедлив, завертелся в другую сторону. Уменьшенная частота сделала изображение совсем невыносимым. Картинка источала злые пульсы. Эта мерцающая дрожь передалась телу. Меня начало мелко трясти. Рот наполнился слюной, сглотнуть которую никак не получалось — корень языка онемел…

Не знаю, сколько прошло времени. Наверное, совсем немного. Перед моими глазами все еще порхала капустница, но медленные крылышки словно устали ткать изображение. Вращение прекратилось, раздетая девица исчезла, я видел лишь белый картонный кружок, напоминающий бельмо…

Я все так же стоял перед Божко, только он руками придерживал меня за плечи. Тауматроп болтался на одном пальце, точно оборвавшаяся резинка на рогатке.

— В порядке? — чуть напряженным голосом спросил Божко. — Присядешь?

Он подвел меня к стулу и усадил, проверив, что я оперся на спинку. Потом достал из кармана носовой платок, протянул мне и жестом показал, что нужно утереться. Я промокнул слюну с подбородка.

— Вот такой тауматроп… — Божко нахмурился. — А что за мультики ты увидел в ту субботу?

До меня с небольшим запозданием дошел смысл его вопроса. Я промолчал, чувствуя, как от волнения тлеют уши, заливаются огнем щеки.

— Не хочешь говорить? Я мотнул головой.

— Боишься? — уточнял Божко. — Почему?

Я не боялся. В моем признании не было необходимости. Если Артур Сергеевич заранее знал о событиях в Детской комнате милиции, все это удивительное попадание с мультиками превращалось всего лишь в жестокий врачебный трюк. Но если допустить, что Божко понятия не имел о Разумовском и его тауматроп с голой фигуркой чисто случайно оказался созвучен моему недавнему кошмару, то история о диафильме ничего бы не прояснила. Даже наоборот…

— Ну, давай я расскажу, — неожиданно предложил Божко. — А ты меня поправишь, если я ошибусь. Согласен? Дело было так. Последние пару месяцев ты себя неважно чувствовал. Голова болела, отвлекался на уроках. Причем не просто отвлекался, а как бы отключался. Щелчками. Раз — и пол-урока прошло. Бывало такое?

— Бывало, — послушно кивнул я.

Такого со мной вроде не случалось. То есть от скуки я частенько забывался: вроде до звонка еще минут двадцать, в окно посмотришь, задумаешься, а вот уже и перемена, но без каких-то особенных «щелчков»…

— Настроение держалось пониженное. С родителями и приятелями вздорил, без повода раздражался. Успеваемость в школе упала. И вот в субботу по дороге в видеосалон либо на обратном пути после фильма ты вдруг ощутил очень странное незнакомое состояние. Так?

— Так. — Я решил пока во всем соглашаться с Божко, чтобы понять, к чему он ведет.

— Мир вокруг тебя как-то исказился, возникли странные запахи, звуки. Резко изменилось зрительное восприятие… Верно?

— Верно, — настороженно согласился я.

— А потом ты очнулся в больнице.

— Очнулся, да…

Божко помолчал, затем синхронно положил обе руки на стол, будто поставил двоеточие:

— Я не собираюсь уточнять подробности того, что именно произошло. Задам лишь несколько простых вопросов, а ты говори «да» или «нет». То, что ты увидел в таком измененном состоянии, тебе не понравилось?

— Нет, — честно ответил я.

— Тебя это испугало?

— Да…

— Ты думаешь, что если кому-то расскажешь об этом, то все повторится заново?

— Да…

Разумеется, именно так я не считал. Хотя бы потому, что не до конца понимал, о чем говорит Божко. Артур Сергеевич в разговоре со мной темнил. Я тоже предпочитал благоразумно помалкивать о Детской комнате милиции…

— То, что ты увидел, можно назвать одним словом?

— Да.

— Каким же? — Божко чуть подался вперед.

— Мультики… — Я даже усмехнулся. Слово подходило как нельзя лучше.

Артур Сергеевич заулыбался, будто я нечаянно сказал что-то очень смешное:

— Ну, пускай… Будем считать, что ты видел мультики…

Мне все же показалось, что Божко огорчен. Артур Сергеевич присел на свой стул, выстукивая пальцами на крышке стола копытные ритмы.

— Я не хочу тебя расстраивать, Герман. — Божко незаметным мимическим усилием вернул лицу светлое безмятежное выражение. — Но тебе следует знать, что эти мультики могут с тобой повториться…

Увидев, как я напрягся, Божко поспешил меня успокоить:

— Но ты ни в коем случае не должен бояться! — проговорил он с воодушевлением. — Многие люди живут с этим и… — Божко замолчал.

— С чем живут? — подозрительно уточнил я.

— С фотосенситивностью. По-простому — с повышенной чувствительностью к свету, а конкретнее, к его колебаниям. Определенная частота этих световых колебаний, по всей видимости, и провоцирует приступ, сходный с тем, что ты перенес пару минут назад, когда наблюдал за таума-тропом. Я должен, пожалуй, извиниться перед тобой, Герман, за этот эксперимент, но благодаря ему мне будет гораздо проще подобрать тебе соответствующее лечение…