Майк Телвелл - Корни травы Страница 39

—Кто — я? Ты с ума сошел? — негодование Айвана было искренним, как и резкий прилив стыда, полыхнувший на его щеках. — Я тебе не сова. Человеку не спать на дереве!

—Чо, давай, залезай, ман, для тебя тут готова комната. В доме отца моего обителей много; но ты не должен забывать о хороших манерах и попросить место по-хорошему. И нечего смущаться. Не ты первый, не ты последний.

—Я на рынок пришел с бабушкой, — встал на свою защиту Айван. — Пойду поищу ее, надо ей помочь.

—Иди, только не задерживайся, а то передумаю.

Смех старика еще долго преследовал его, но новая идея пришла, когда Айван подходил к рынку. Он отыскал картонную коробку и как ни в чем не бывало прилег рядом с рыночными торговками, надеясь, что если его и заметят, то сочтут за кого-то из своей компании. Так оно и вышло. Сначала он лежал неудобно и едва дышал, притворившись спящим и ожидая, что вот-вот его разбудят. Но в конце концов расслабился и погрузился в тяжелый сон.

Айван собрался уходить; рынок в бледных лучах рассвета был удивительно тих. Он увидел открытую корзину, за которой никто не присматривал. Осмотрелся. Никого. Только из бетонного туалета доносился шум спускаемой воды. Айван схватил связку бананов и один апельсин и поспешил к туалету, уже по пути понимая, что, если кто-то его заметил, он окажется в ловушке. Он забежал в кабинку и закрыл за собой дверь. Его сердце стучало, пока он старался успокоить свое прерывистое дыхание и хорошенько прислушаться. Никаких криков, никто не стучится. В кабинке пахло застарелой мочой и хлоркой. Запах был резким и удушливым, в животе у него начало что-то подниматься, заполняя горло кислой слизью. Он справился с дыханием и с животом, затем умыл лицо. Прополоскал рот. Вода была холодной, с каким-то металлическим, слегка горьковатым неприятным привкусом.

Айван почувствовал себя лучше, когда отыскал в парке место, чтобы позавтракать. Он собирался съесть два банана, а остальное оставить на потом, но не справился с собой: апельсин был сочный и его терпкость уничтожила неприятный запах во рту. Покончив с едой, он ощутил облегчение и решил потратить весь день на поиски Жозе и того парня-извозчика. Если не отыщет никого, не будет больше тратить зря время, а сразу же пойдет искать работу, ведь если он останется в городе, когда-нибудь он все равно их встретит… а он здесь останется.

Свой завтрак Айван украл, зато на ужин честно заработал. Он брел по улице, что вела из Центра города в предместье, расположенное на склоне холма, и подошел к перекрестку, где улочка делала крутой изгиб, вливаясь в основную дорогу. Он бросил праздный взгляд на бегущую вверх улицу, и в это мгновение время как будто остановилось. Замерев без движения, на крутом склоне стояла громоздкая некрашеная тележка, доверху заваленная пустыми бутылками. За тележкой в этот миг он увидел человека, худощавое бородатое лицо того перекосилось от напряжения. Глаза дредлока были навыкате, с кровавыми прожилками, лицо бороздили морщины страдания. В отчаянном напряжении он удерживал тележку, борясь с ее весом и наклоном дороги, и, похоже, силы его были на исходе. Его торс блестел на солнце, мускулы натянулись как веревки, вены на шее и плечах набрякли. Глаза его, наполненные гневом поражения и беспомощной мольбой, встретились с глазами Айвана.

—Держи ее, брат, не пускай, — крикнул Айван и, поднырнув под передок тележки, навалился всем своим весом, чтобы она не покатилась под откос. Человек на том конце тележки переменил положение, крепче уперся в землю ногами, и они вместе медленно скатили ее вниз со склона.

Растаман тяжело опустился на траву у края дороги, его костистая грудь ходила ходуном. Дышал он отрывисто, глаза его смотрели в открытое пространство и, казалось, теряли фокус. Он был одет в одни только шорты цвета хаки, его угловатые конечности выглядели будто беспорядочная куча черных блестящих костей, брошенная в траву.

—Спасибо… тебе… брат. — Каждое слово он произнес отдельно и с заметным усилием.

—Отдыхай, брат, — проговорил Айван, что заставило его окончательно успокоиться. С длинными руками и ногами, костистым телосложением и эффектными матовыми волосьями-дредами он казался Айвану самым высоким, самым черным и самым поразительным человеком, встреченным им за всю его жизнь.

Через некоторое время Растаман выпрямился и посмотел на тележку с отблеском ненависти в глазах:

—О… не могу везти ее, Джа. Думал, уже не справлюсь.

— Все в порядке, ман.

—Джа, если бы не ты… сам Бог тебя послал. — Он потряс головой. — Иначе мои шестеро дитятей не поедят сегодня, знаешь, Джа. И папа их в тюрьму спать пойдет тоже. Бвай, еще бы немного — и дети мои спали бы на свалке, а ветер свистел бы у них в животиках.

—Да, вижу, что ты совсем выжат.

—Джа, я не знал, что дорога такая крутая. На холм я забрался — а когда стал спускаться с холма этого… — Он указал на дорогу. — Телега как будто отпрыгнула от меня, Джа. Как будто стала тяжелее в пять раз. Все время я боролся с ней там — взгляни на мои руки. — Он показал ладони, натертые деревянной ручкой: кое-где грубая мозолистая кожа треснула, была в ярких кровавых бороздках. — И сюда посмотри, — он указал на правую ногу. Он потерял свою сандалию, и шершавая поверхность горячего асфальта содрала кое-где кожу со стопы.

—Бвай, я бы уж, наверное, бросил тележку, — сказал Айван, увидев покалеченную ногу.

—Бросил? Бросил? — Человек издал короткий горький смешок. — Дорогой мой, ты ничего не понимаешь.

Айван взбежал на холм и вернулся с потерянным кем-то шампата — куском автопокрышки, вырезанной под размер ноги и прошнурованной двумя резиновыми ремешками. Раста плюнул на кровоточащую ногу, прилепил разодранную кожу и спекшуюся с пылью кровь и надел сандалию.

—Ты говоришь «бросить». Брат, ты понимаешь, что каждое пенни мое я отдал за тележку эту? Если еще раз она ускачет от меня и поедет с холма, то Я-ман — конченый человек, ман. Дитяти мои есть не будут. Мамка их уже поставила кастрюлю на огонь, а в кастрюле одна водица, и все меня ждут, что я наконец принесу и положу им туда. Как мне бросить все? Я первый же и буду мертвец. И — смотри на меня — представь себе, что тележка с горы поехала и врезалась в машину большого человека? В тюрьме мученик-я спать буду, понимаешь. Да, Джа, в тюрьме — и полиция тут как тут — а они ой как рады голову мою дубинкой проломить и дреды Я-мана скорее сбрить вместе с бородой.

Он говорил с тихой напряженностью, которая только усиливала гнев, кипевший внутри него, словно, как показалось Айвану, дикий зверь, загнанный в его тощее тело.

—Ай, смотри, глаза мои — красные какие. Думаешь, так я родился, Джа? Когда солнце горячее и тележка тяжелая, Я-ман даже руку не могу отпустить и пот со лба утереть. Вот он и течет прямо в глаза и жжет их.

—Так почему бы тебе не нанять кого-нибудь помогать?

—Мой старший бвай большой уже, знаешь, но ему в школу надо ходить — думаешь, я хочу, чтобы он по моим стопам пошел? — Раста жестом указал на тележку.

Даже если оставить без внимания все его причитания, человек этот, решил Айван, явно не способен толкать такой груз, тем более в потоке транспорта.

—Куда ты едешь с этим?

—На фабрику бутылок в западную часть — миль десять отсюда.

Айван посмотрел на человека и его груз. Внезапно им овладел интерес: каково это везти такой нескладный груз по ревущим запруженным улицам. Впервые с тех пор, как он лишился денег и вещей, он задумался о чем-то постороннем, перестал думать о собственных трудностях.

— Я помогу тебе толкать, — предложил он. Впервые на протяжении всего разговора Дредлок пристально на него посмотрел.

—Ты знаешь, где эта фабрика?

—Нет, но все в порядке.

—Спасибо, ты уже помог Я-ману — весь народ собрался бы посмотреть на крушение и посмеяться, так что Я-ман тебя благодарит. Почему ты хочешь еще помочь?

Человек спрашивал без подозрительности, но с некоторым недоумением. Айван был удивлен своим ответом.

—Я не хочу ничего от тебя получить. Посмотри на свои руки и ноги и скажи, как ты один потащишь всю эту тяжесть?

—Правда это, — сказал человек. — Меня зовут Рас Мученик.

—Меня зовут Риган.

—Одна любовь, Джа.

Дредлок медленно поднял с земли свое тощее тело и осторожно поставил его на израненные ноги. Он прохромал несколько шагов, выругался про себя и занял свое место между ручками. Айван взялся за передние ручки и они двинулись к фабрике бутылок.

Путешествие по размягшему от жары асфальту, среди хаотического движения оказалось медленным и долгим, да вдобавок с резким сухим ветром, проходившимся пылью по их потным лицам. Рас Мученик слушал историю Айвана и время от времени давал ему советы, как найти работу или, по крайней мере, как прокормить себя. Его взгляд на город, да и на всю жизнь, был, в отличие от Жозе, очень мрачным. С каким-то извращенным смирением он принимал всю достающуюся ему боль и страдание, поскольку город был «Вавилон», в котором «черный человек должен страдать». Но хотя он и написал на одном боку своей тележки МУЧЕНИК НОМЕР 1 и выработал фаталистическое отношение к своим несчастьям, тем не менее какая-то загнанная ярость клокотала в его теле, но она не относилась ни к чему в отдельности, а была направлена на все мироздание в целом.