Игорь Ефимов - Архивы Страшного суда Страница 39

— Кино?

— Именно. Нынче все мечтают сниматься. Или снимать. Я тоже хотел когда-то стать режиссером. Видимо, сидит во мне это до сих пор. Многие замыслы у меня в форме сценария. И нынешний тоже. А вам — одна из главных ролей. Понимаете, что это значит? Кинозвезды так капризны. Я должен быть уверен, что вы не сбежите посреди съемок, не предадите меня.

— Я от вас целиком завишу. Разве этого мало?

— Мне — мало. Мне нужно, чтобы вы полюбили сценарий. Чтобы он стал для вас родным. Ну вот сами вы — чего ждете от своей работы? Какой результат вас устроил бы? Какой показался бы невероятным чудом? удачей? победой?

Деревья в саду мирно желтели, там и сям нахохленные птицы на верхних ветках демонстрировали мудрую задумчивость, но последовать их примеру не было никакой возможности: Умберто то прижимал, то дергал ее локоть, быстро нагнувшись, заглядывал в глаза, резко поворачивал, доведя до угла комнаты, и сыпал, сыпал густую смесь вопросов, намеков, загадочных сравнений, колкостей, сбивая ее с толку, запутывая, прибирая к рукам.

— …Ну да, я знаю — лечить! Клятва Гиппократа! Вам хотелось бы научиться излечивать и то, и другое, и третье. Замечательно! Все правильно! Ну а дальше? Вы победите рак, продлите средний возраст людей до девяноста, до ста лет — и что? Земля наполнится одряхлевшими, выжившими из ума стариками. А мы будем надрываться, поддерживая и сохраняя их ничтожные жизни. Это ваша цель? Предел желаний? А если я предложу вам нечто несравненно большее? Пусть мечту, пусть невероятную, пусть азартную — может это вас увлечь? Как вы насчет «Большой-Большой игры»?

Она молчала в растерянности.

— Ладно, не будем сейчас про это. Сколько вам понадобится времени, чтобы перевести реферат обратно на русский?

— День. От силы — два.

— Начинайте завтра же. Я кое-что приписал там — переведите и это. Сильвана, как только перевод будет готов, немедленно высылайте его Цимкеру. И пусть он сразу везет его в Париж. Все инструкции у него уже есть. Мы должны успеть все подготовить к Рождеству. Если будут какие-то заминки, пусть звонит прямо мне. Дайте ему номер зеленого телефона.

На каждом слове он тыкал в воздух пальцем, словно нажимал кнопки невидимого пульта. Лицо снова было задрано кверху, пряди волос подлетали, будто обдуваемые ветром.

— По-моему, кто-то уже приехал, — сказала Джина. — Минуту назад я слышала шум мотора.

Умберто отошел к маленькому телевизору, стоявшему в стороне. Вглядевшись, усмехнулся, сглотнул слюну.

— Профессор Бассано с новой женой. Немного раньше времени, но ничего. С Лейдой о главном мы договорились. Детали обсудим после.

Он переключил телевизор, но Лейда, проходя мимо, успела скосить глаза на экран и увидела, как из бассейна выходили мужчина и женщина, держась за руки и сияя незагорелыми треугольниками на ягодицах.

Декабрь, канун озарения, Париж

Воздух в машине быстро прогревался. Цимкер с досадой сбросил шляпу и шерстяные наушники на лежавший рядом портфель. Декабрьская морось налипала на боковые стекла, обманчиво близко придвигала дома, киоски, толпу на тротуарах.

Он так и не понял, почему на этот раз ему велели остановиться в центре Парижа, а не в том отеле на окраине, где они обычно останавливались с Сильваной. Понадобятся контакты с прессой и телевидением, нужно быть к ним поближе — так ему объяснили. Впрочем, сам отель ему нравился. Беда была лишь в том, что из-за одностороннего движения на улице каждый день он вынужден был проезжать мимо недавно возведенного здесь Центра искусств Помпиду. И это переплетение синих, красных, желтых труб, решеток и лестниц, похожее на внутренности гигантского грузового корабля, каждый раз погружало его в неодолимое уныние.

Конечно, будь он в обычной командировке, такой пустяк едва ли мог задеть его. Только в соединении с общей неловкостью и стыдноватой авантюрностью его нынешней миссии архитектурные новации становились источником раздражения. И то, что Сильвана в телефонном разговоре на его расспросы отвечала уклончиво и повторяла лишь, что нужно слепо следовать инструкциям, тоже добавляло всей ситуации унизительный, марионеточный оттенок. Она даже не стала объяснять, почему он должен явиться к отцу Аверьяну одетым непременно в плащ на меховой подстежке, в шляпе и зеленых наушниках, зачем — с потертым рыжим портфелем. И если вся цель первой встречи была — вручить в запечатанном пакете реферат, написанный Лейдой Ригель, почему нельзя было просто послать по почте?

Все же, видимо, они что-то знали там, в Фонде, про несчастного старика. Цимкер не мог припомнить, чтобы когда-нибудь в жизни его появление произвело на незнакомого человека такой ошеломляющий эффект. Отец Аверьян вышел из оранжереи на шум его машины, постоял немного, всматриваясь, щурясь на реденькое солнце, держа на отлете перепачканные землей руки. Потом — будто его ударили в спину — рванулся вперед. Он бежал, оскальзываясь на мерзлой дорожке, то прижимая к лицу ладони, то протягивая их вперед, а добежав, встал перед Цимкером, словно боясь прикоснуться, словно боясь с разгону проскочить сквозь счастливое видение, обнаружить его нематериальность. И потом, в доме, он едва мог выдавить из себя несколько слов — только радостно кивал на все и размазывал по лицу землю, смешанную со слезами.

Теперь, отправляясь на вторую встречу, Цимкер думал, что надо будет дать старику успокоиться и хотя бы через него осторожненько разузнать причину его волнения. Хотя как же тут разузнать? Сильвана была очень довольна его рассказом о первом визите («Да-да, ты скоро поймешь, все идет очень удачно»), но строго-настрого наказала и впредь не отклоняться от заданной ему роли, соблюдать все включенные в нее детали: от нелепого маскарада до мины важного и снисходительного всезнайства, всепонимания, всепрощения.

На улице Риволи из-за ремонта машинам была оставлена лишь одна полоса — пришлось ползти еле-еле. Уставшие от живописи экскурсанты глазели из окон Лувра на живую уличную мокроту и давку. Ряды облетевших деревьев в Тюильри просвечивали насквозь, до другого края сада, и было видно, что там, по набережной, автомобильный поток несется на полной скорости. От площади Согласия открылся вид на реку и на самодовольную, с засунутой в облака верхушкой башню вдали, и Цимкер, в который раз подумав, что у людей, возводящих в своем городе эйфелево-помпидушные кошмары, следовало бы отнять лувры, нотр-дамы, монмартры, сердито нажал на акселератор. Елисейские поля были еще не загружены, так что до кругового шоссе он добрался даже быстрее, чем рассчитывал.

На этот раз сохранить мину всепонимания и невозмутимости оказалось еще труднее. Мало того что отец Аверьян вышел заранее на крыльцо, в черной рясе, с непокрытой головой, осеняя себя крестным знамением и кланяясь, мало того что жена его при виде Цимкера, вылезающего из машины, тоже начала быстро креститься и бормотать слова молитвы, но еще в открытом окне были выставлены два ящика стереофонического комбайна, которые без предупреждения обрушили на голову подходившего гостя всю мощь ростовских колоколов. (Он чуть не выронил шляпу, которую как раз собирался приподнять в снисходительно-приветливой манере — «иностранный министр на трапе самолета».)

Стол был накрыт в гостиной — самовар, бублики, ватрушки, мед и единственный нарушитель национального колорита — сверкающий коричневой кольчугой ананас. Пластинку с ростовскими звонами, по просьбе Цимкера, остановили, окно закрыли. Все трое уселись к столу, обмениваясь выжидательными улыбками, передавая чашки и блюдца, уступая друг другу очередь к сахарнице.

— Не могу вам передать, — начал отец Аверьян, — не могу выразить, в какое волнение привела меня оставленная вами статья. Я слежу за научной литературой, за всеми начинаниями в медицине и биологии, которые могут быть связаны с проблемой воскрешения. Но за тридцать лет ничего подобного по близости к теме, по смелости, парадоксальности и в то же время ясности мне не попадалось. А уж то, что статья была привезена вами, — это снимало всякие сомнения, делало убедительными даже те пункты, которых я не в силах был понять…

Он замолк, вглядываясь в лицо Цимкера, словно подчеркивая готовность уступить ему ораторские права в любую минуту. Но тот только кивнул, взял искалеченной рукой кусок макового пряника и важно отправил его в рот.

— Эта женщина, автор работы, — вы ведь упомянули, что она русская? Причем изгнанница? Это тоже для меня имеет совершенно особый смысл. Ведь воскрешение отцов как практическая задача — сама-то идея зародилась в России, с этим никто уже не поспорит. Хотя и считанные люди обратили внимание на слова Николая Федорова, открыли им уши свои, но кто они были? Лев Толстой, Федор Достоевский, Владимир Соловьев. Почем знать, может, и мы доживем, когда «Философию общего дела», супраморализм, начнут изучать в университетах. В моей-то жизни все с Федорова началось, впервые глаза открылись. И я думал, что просто наставники мои в семинарии не знают про его учение, приносил им читать, выбирал самые ясные куски.