Арнольд Цвейг - Спор об унтере Грише Страница 39

Она собирает ягоды и грибы для продажи, как это делают каждый день тысячи крестьянок. Господь бог взрастил дикую малину и землянику, чтобы бедные, слабые женщины и дети собирали и продавали ягоды, живя на выручку от них в голодные дни.

Бояться полицейских ей не приходится, ее документы в полном порядке, за словом в карман она не полезет, а при случае может хватить и дубинкой по голове — чего же ей бояться? Правда, ходить по ночам запрещено, но что поделаешь, если удается лишь поздно вечером найти место для ночлега. Так она и шла без устали и с каждым часом, с каждым днем приближалась на несколько верст к Мервинску, с тех пор как получила известие, что ее олух-солдат опять попался, как она и предвидела, в руки немцев.

В сущности, она счастлива. Ибо по ту сторону проволочных заграждений он был бы окончательно потерян для нее. По эту же сторону он для нее досягаем, и она опять стремится к нему — помочь своим умом и советами, отдать всю себя и все, что у нее есть.

Подробностей она не знает, вообще не знает ничего, кроме того, что отец Федюшки писал сыну:

«Твой адрес сказал мне один пленный. Он передал мне поклон. Прямо страх, с каким сбродом ты путаешься. Дал бы бог и святой Кирилл, чтобы англичане сломали немцу шею. Военнопленного зовут Бьюшев, Илья Павлович. Я дал ему водки и две папиросы. Он сидит в комендатуре, они собираются его расстрелять».

В том, что он еще жив, Бабка не сомневалась ни минуты. Как она ни прикидывала, а повода для расстрела не находила. Она знала, что немец не сделает ничего без достаточного, по крайней мере в его глазах, основания. А что, собственно, мог натворить Гриша, если только он никого не убил в пути?

И она невольно ускоряла шаг, продвигаясь вперед с тревогой в сердце, с беспокойными мыслями в голове. Между тонких ровных бровей залегла глубокая складка. Хорошо, если он жив. А если его уже нет в живых? Тогда горе его палачам!

Она знала все ядовитые травы, растущие на склонах гор или в лесах. Их хватило бы для того, чтобы отправить на тот свет целую роту солдат.

Вот какие беспокойные, неясные мысли бродили в ее голове. Вот какие планы чудились этой простодушной заурядной торговке ягодами, каких встречаешь летом на всех рынках, а по утрам и на всех улицах городов восточного фронта.

Босая, с ботинками, переброшенными через плечо, она быстро шагает, оставляя за собой отпечатки широкой женской ноги, по правой стороне дороги, по направлению к Мервинску.

Штабной фельдфебель Понт, восседавший за письменным столом в служебном помещении регистратуры, поднял тяжелую, обремененную мыслями голову и взглянул на обер-лейтенанта Винфрида, который коротко и дружелюбно объяснял ему что-то. Он понял: надо заготовить проездное билеты и документы ландштурмисту Бертину для поездки Мервинск — Белосток и обратно, а также для поездки Белосток — Берлин и Берлин — Белосток.

Для служебной командировки сроком приблизительно на одну неделю препятствий как будто не встретится, если господин лейтенант подпишет командировку. Адъютант, ухмыляясь кивнул головой. Служебная печать и подпись адъютанта дивизии еще чего-нибудь да стоят в этом лучшем из миров… Лоренц Понт слабо улыбнулся… Конечно, служба была бы невыносима для всех, кто по чину ниже фельдфебеля, если бы не некоторые незаконные послабления.

Через четверть часа фельдфебель Понт, ранее помощник фельдфебеля в артиллерийском полку ландвера, принес на подпись бумаги ландштурмиста Бертина.

Четыре билета, удостоверение, в котором всем служебным инстанциям предлагается не чинить препятствий в проезде предъявителю сего, состоящему при штабе дивизии Лихова, и, в случае надобности, оказывать ему необходимое содействие; затем справка о дезинсекции, ассигновки для казначея на кормовые и, кроме того, еще особые бумаги в юридический отдел при верховном командовании.

Винфрид с удовлетворением отмечает, что все нужные документы налицо. Сестра Софи через свою приятельницу, сестру Барб, лицо не совсем постороннее для Винфрида, добилась для писаря Бертина этой великолепной льготы.

Официально он командируется в Белосток, где ему надлежит передать важные документы в информационный отдел (III В) и бумаги по делу «Бьюшев — Папроткин тож» в юридический отдел (IX). Военный судья Познанский подобрал бумаги в строгом порядке и последовательности, присоединив к ним докладную записку, в которой отчетливо и определенно указано, что, собственно, требуется от высшей юридической инстанции: найти в огромном, охватывающем несколько губерний районе командования «Обер-Ост» тот суд, которому подсудно это дело; направить делопроизводство в этот суд и побудить его принять дело подследственного военнопленного Папроткина. Вот и все — ни больше и ни меньше, — чего его превосходительство фон Лихов ждет от мудрой судебной инстанции при верховном командовании.

Если представится возможность, писарю Бертину предлагается посетить там военного судью доктора Вильгельми, в мирное время работавшего где-то в северной Саксонии, передать ему искренний привет от коллеги Познанского и попытаться лично поговорить с ним, чтобы непосредственно, по-человечески, заинтересовать его в деле; это гораздо важнее, чем строжайшее соблюдение всех правил продвижения дела, и уж, несомненно, важнее бесполезных юридических препирательств и жалких претензий на справедливость.

В шутливо-вычурных выражениях адвокат Познанский втолковывал писарю Бертину эти пессимистические напутствия. Не требовалось особого напряжения, чтобы слушать ученые и иронические фразы, которыми адвокат характеризовал организацию человеческого общества, повергая ее на суд писаря. Но Бертин, по понятной причине, был несколько рассеян.

Он уже пришел в лихорадочное возбуждение при мысли о том огромном счастье, которого добилась для него его приятельница Софи: о возможности провести несколько часов в Далеме, у своей жены, Леоноры.

Да, он приложит все усилия к тому, чтобы возможно лучше провести дело в Белостоке, он лично передаст бумаги в надлежащую инстанцию и посетит, не жалея времени, отдел печати, о чем его просили по телефону.

Но ни один человек, знающий, что такое близость между мужчиной и женщиной, не будет удивлен, что теперь все его помыслы направлены на то, чтобы возможно скорее развязаться с Белостоком и оттуда устремиться не на восток, а на запад… Уже четыре с половиной месяца он не держал Леонору в своих объятиях, не упивался ароматом ее волос, не видел нежного, затуманенного взгляда ее серых глаз, не слышал живого, трепетного голоса.

Жестокая арифметика отпусков, основанная на убеждении, что солдат — человек совсем иной породы, чем офицер или даже офицерский денщик, была причиной того, что Бертин, после одиннадцати месяцев отсутствия, мог провести дома всего лишь полтора дня, и то нелегально, по протекции. В июле 1916 года это животное, фельдфебель нестроевого батальона, не мог, как ни скрежетал зубами, как ни противился, отказать ему в отпуске.

Целых четыре дня и два дня, проведенных в пути, Бертин был человеком, живя вне затхлой атмосферы первой роты сто двадцатого королевского прусского нестроевого батальона. Лишь в марте 1917 года, не раньше, он мог вновь рассчитывать на отпуск… Но в конце января этого года, незадолго до болезни, его затребовали, по телеграмме лейтенанта Винфрида, в штаб дивизии фон Лихова, непосредственно перед тем, как дивизию перебросили на восток.

Разумеется, люди, только что зачисленные в войсковую часть, а штаб дивизии рассматривался в этом отношении как войсковая часть, — не могут претендовать на отпуск, который полагался им в прежней части. Более того, если не по уставу, то фактически вновь прибывшие заносятся последними в списки отпускников — приходится и здесь дожидаться очереди.

Все это фельдфебель Лоренц Понт вразумительно растолковал новому писарю дивизионного суда, прибавив:

— Я полагаю, что замена вашей нестроевой роты нашей канцелярией стоит обедни!

Затем он равнодушно спросил, чем, собственно, является писарь Бертин в частной жизни, и недоверчиво поднял голову, узнав, что перед ним не один из заурядных еврейских референдариев или ассесоров, бесцельно болтавшихся при каждой нестроевой роте, а писатель Бертин, новеллист Бертин, короче говоря, Вернер Бертин…

Тогда фельдфебель Понт сказал:

— Я не могу предложить вам сесть, господин Бертин, служба — это служба. К слову сказать, я сам вне службы архитектор, строитель, и если бы мой отец не был простым каменщиком в Калькаре, на Рейне, я командовал бы, в чипе капитана, батареей и давно лежал бы где-нибудь с пробитой грудью во Фландрии или Польше. Итак, я попытаюсь, когда мы двинемся из этой уютной глуши на восток, устроить вам передышку, поездку в Берлин. Конечно, исчисляйте продолжительность этой вылазки на волю не днями, а часами, тогда она покажется вам длиннее. — Он засмеялся. — Кстати, я доверю вам маленький пакет для моей жены, которой вы, как добрый сосед, уделите двадцать минут. Она живет совсем рядом, в Целендорфе. Вы найдете в ее лице усердную читательницу ваших книг, господин Бертин. Уж мы придумаем что-нибудь, какую-нибудь командировку, чтобы искусственно ускорить ваш отпуск, который вы заслужили, должно быть, дорогой ценой. А очередность нарушить нельзя.