Андрей Кутерницкий - Первая женщина Страница 39

– Знаю. – И я еще дважды кивнул головой, чтобы он вдруг не передумал.

Он продолжал смотреть на меня, что-то прикидывая в уме.

– Ни хрена ты не знаешь, – сказал он, пожевывая нижнюю губу верхними зубами. – Я покажу. – И, переведя взгляд на следующего, буркнул: – Дальше!

Я вышел на крыльцо, где, сидя на ступеньках, курили принятые на работу.

Солнце красными лучами освещало пути. Воздух был горьковатым. Такой особенный воздух бывает только над железной дорогой.

Кто-то крепко пихнул меня в бок:

– Пошли!

Мимо меня шаркающим шагом прошел бригадир, и за ним валили скученной толпой такие же, как я, бедолаги, которым позарез нужны были деньги.

Часы, подаренные матерью, отсчитали пять с половиной часов, до конца рабочего дня оставалось еще два с половиной, а я уже еле держался на ногах. Когда из вагона мне на спину клали тридцатикилограммовый мешок с картошкой, у меня темнело в глазах. Шатаясь, я нес его на склад, опускал на цементный пол к общей куче мешков и шел обратно, чувствуя, как дрожат от пережитого напряжения мои мускулы. Я вспоминал все, чему он меня учил – распределять вес на всю спину, ступать неторопливо, глядя под ноги, дышать животом, а не верхушкой легких, и, главное, не делать резких движений, не сбрасывать с себя тяжесть рывком, а снимать медленно, аккуратно, потому что можно порвать связки или заработать грыжу. «Надрываются один раз и на всю жизнь», – сказал он. Никогда не забуду, с какой легкостью этот не больше меня ростом человек понес мешок, показывая мне, как надо носить мешки. Я-то, герой, схватился сразу за пятидесятикилограммовый! Хорошо, что он запретил. «Носишь по тридцать! – сказал коротко и строго. – По пятьдесят не носишь!» Если бы я носил по пятьдесят, я не проработал бы и часа. Всего то и надо было с этим мешком преодолеть сорок метров от вагона до склада и метров десять внутри помещения! Самое трудное было то, что по пути приходилось дважды перешагивать через рельсы. На картошке нас работало пять человек. Другие разгружали железные ящики, такие громоздкие, что их носили по два человека каждый. Я закусывал губу и твердил сам себе: «Смогу! Это только сначала кажется, что трудно. А потом я привыкну». Впереди меня все время маячил другой грузчик – долговязый худой мужчина лет сорока. Лицо у него было изможденное, глаза блестели. Но на ногах он держался прочно. Исподлобья я видел перед собой мешок картошки на его узкой длинной спине и его затылок с жидкими волосами. За мной следовал плотный парень с рыжей бородкой и небритыми щеками. Опуская мешок в помещении склада, он всякий раз, как заклинание, произносил ругательство. Бранил ли он свою жизнь, или просто ему так было легче – не знаю. Я тоже попробовал ругаться, но не почувствовал от этого облегчения.

Я готовился принять на себя из вагона очередной мешок, когда ко мне косолапым шаркающим шагом подошел бригадир.

– Завязывай! Этот несешь последний.

– Почему? – испугался я.

Неприятный страх охватил меня: его не устраивает моя работа, и он с позором выгоняет меня. Ведь он подошел именно ко мне.

– Потому что тебе нет восемнадцати лет. Для тебя рабочий день шесть часов.

– Но прошу вас! – взмолился я, глядя на его испачканные в грязи кирзовые сапоги с закатанными на икрах голенищами. – Я совсем не устал. Пожалуйста! Мне очень нужны деньги!

– А сколько ты хотел бы получить? – спросил он, как мне показалось, с усмешкой.

– Десять рублей, – еле слышно промолвил я, назвав ту крупную сумму, о которой мне говорил работяга.

– Я тебе червонец и выписал.

Советский червонец розового цвета с барельефом Ленина в овале – вместе с паспортом мне его протянула красивая Тоня в платье в горошек, и я, сунув и паспорт, и купюру в карман куртки, расписался в ведомости.

Я шел по незнакомым мне привокзальным улицам. Усталость вмиг слетела с меня, я не чувствовал под собой ног. Вдруг я понял, что ужасно голоден. Бутылка кефира и два бутерброда с колбасой, съеденные во время обеденного перерыва, мало напитали мой организм. В одном из домов я увидел молочную столовую и завернул в нее. Рисовая каша стоила четырнадцать копеек. Я взял тарелку каши, выскреб ее до дна и пошел за новой порцией. Добрая кухарка положила мне побольше, видя как я голоден, и полила сверху двумя чайными ложками растопленного масла. Я ни за что не хотел хотя бы копейку истратить из этих десяти рублей. Они целиком принадлежали Вере. И расплатился мелочью, которая была у меня в кошельке.

Когда, отяжелевший и сытый, я вышел на улицу, начинало темнеть.

Я сразу поехал на рынок.

Курага – волшебное слово! Я куплю ей два килограмма! Денег хватит!

Андреевский рынок был на Васильевском острове совсем близко от моего дома. Позавчера я осторожно выведал у матери, в каких фруктах больше всего витаминов. Она сначала удивилась моему вопросу.

– Тебе не хватает витаминов? – спросила она.

– Нет, – быстро ответил я, пытаясь отвести вопрос от себя. – Я ни при чем. Просто мы в школе заспорили: в каких фруктах их больше. Я сказал, что в яблоках, а Вилор – что в грушах.

Она улыбнулась.

– Груши конечно хороши, но в грушах не так много витаминов.

– А в яблоках? – спросил я.

– Осенью, в отличие от весны, во всех фруктах их много. В винограде, например, глюкоза. Полезны гранаты. Но больше всего в кураге. Поэтому курага очень дорогая.

– Курага – это что? – спросил я.

– Сушеные абрикосы. Вспомни! У Аркадия Ахмедовича была полная вазочка.

Я мгновенно вспомнил терпкий вкус тугих оранжево-янтарных и красновато-янтарных разрезанных пополам плодов.

Я вошел под высокие своды рынка. От расположенных в начале зала рядов картошки я отшатнулся, как от чумы. Я видеть не мог картошку Я весь пропах ею. Я пошел вдоль прилавков, и наконец нежно запахло яблоками, дынями, изюмом. Курага была у многих продавцов. Я выбрал медовую. Самую крупную и самую дорогую.

– Пробуй! – сказала мне восточная женщина. – Лучше не найдешь.

Я положил в рот одну штучку и стал жевать. Какая она была сладкая и терпкая! Она просто таяла во рту.

– Сколько будешь брать?

– Два килограмма, – ответил я.

– Вот это покупатель! – воскликнула сероглазая девица с завитыми кудрями, торговавшая рядом яблоками.

Я сконфузился, будто они могли всё знать обо мне, и, оправдываясь, сказал:

– У меня сестра ждет ребенка. Ей нужны витамины.

– Отличная курага! Одни витамины! – сказала восточная женщина, смуглой рукой накладывая курагу в большой бумажный пакет и взвешивая ее на весах.

Девица смотрела на меня с любопытством.

Стесняясь взглянуть в ее сторону – у нее были такие приманчивые серые глаза! – я принял пакет и поскорее заплатил. Курага стоила три пятьдесят за килограмм; мне причиталось еще три рубля сдачи.

Я отошел от прилавка, когда услышал вослед себе веселый девичий голос:

– Эй, чудо, только не заливай, что сестре! Посадил в девчонку семечко?

Я оглянулся.

– Правильно, правильно! – крикнула она и расхохоталась. – Корми ее как следует! Молодец! Она тебе такого парня родит!

На улице стемнело, день угасал, а я чувствовал в себе радость. Все ликовало во мне, все жаждало действия, подвига.

Надо было спрятать курагу, чтобы мать не увидела ее, если вдруг она окажется дома, когда я вернусь. Я прижал пакет к себе и побрел на набережную Невы, раздумывая по дороге, не купить ли еще и розу, красную, на длинном стебле, как символ любви? Мне не давал покоя тот разговор в ресторане, когда мать сказала: «Дари каждый день розы – и полюбит!»

Поставив спортивную сумку на гранитные плиты, я остановился у парапета между двумя ошвартованными сухогрузными судами. Палуба одного из них была пуста, а другого – от носа до надстройки загружена толстыми бревнами. Запах свежепиленного дерева тек смолянистой струей в холодном запахе реки.

Я вытащил из сумки одежду, в которой сегодня работал, аккуратно положил на ее место пакет с курагой, облокотился на парапет и стал смотреть на воду. Так стоял я не знаю сколько времени, ни о чем не думая, и вдруг у меня возникло ощущение, будто я поднимаюсь над Невой, взлетаю над нею, не прилагая к этому никаких усилий, словно и впрямь преодолел силу притяжения планеты. Я поднимался все выше и видел все дальше. Железные теплоходы, холодный гранит, пунктирная дуга озаренного фонарями моста через реку... Как случилось, что я лечу над ними, счастливый и смущенный своим счастьем?

Тайна говорила со мною из каждого дрожащего на воде огня.

XXVI

Страх.

Откуда он? Отчего?

Я обнаружил его в себе, даже не открыв глаза. Я проснулся с ним.

Я разогрел еду, позавтракал и отправился в школу, наблюдая по пути, как свет наступившего дня становится сильнее. Но ни во время завтрака, ни в школе страх не покинул меня. Он затаился под сердцем, как хищный зверек, и сидел там тихо, не двигаясь, сверкая маленькими глазками, словно прислушивался ко мне изнутри. Волны тревоги исходили от его дыхания по всему моему телу.