Наталья Арбузова - Поскрёбыши Страница 39

Май миновал в такой же маяте. Июнь пришел, неугомонно юный. Зелено-однотонная земля травою гладит медленные тени легконагроможденных облаков. Они и тени их круглы, как спины фавнов, и прозревается сквозь день легкодыханный кругловершинный облачный олимп. Маринка сидит одна в психконторе далеко за полдень. Сняла легкие, тоже с загнутыми носами, летние туфли без задника. Спрятала под стол разбитые вечной беготней пятки. Шлепает ими по прохладному линолеуму. Одну старую тетку сегодня принять, и баста. За стеклом остановились подобные же туфли, только большие. Тень в чалме протянулась по кромке тротуара поперечной улицы, освещенной утомленным солнцем. Маринка поднимает глаза с тени на саму чалму. Царевич из тысячи и одной ночи балетным движением поворачивается к ней, прикладывает обе ладони ко лбу. Вынимает из поясной сумы какие-то дары и протягивает ей с гортанным звуком. Госпожа моя, прими. Тебе, госпожа. Тут подтягивается в кадр давно ожидаемая тетка на стоптанных низких каблуках. Смотрит себе под ноги и боле никуда. Стукается лбом о наследника полуденных царств. От этого удара чалма и сказочные туфли исчезают. Всего лишь молодой таджик, не обращая вниманья на Маринку, трясет перед теткиным носом пестрым платком. Коверкая русский язык, называет цену. Получив от потенциальной покупательницы достойный отпор, внезапно обретает свой прежний облик, туфли и чалму. Посылает Маринке со смуглого чела обеими руками благородные мысли. Затем поднимается над мостовой и плавно улетает на небольшой высоте к юго-востоку, в свои владенья. Тетка же, глядя в землю, пока что преодолевает порог.

В сущности, неплохая тетка. Чем-то похожа на самоё Маринку в старости. Взглядом, интонацией. Только лицо стало как лошадиная морда, и одежда болтается на опустившихся плечах. Еще рухнул свод стопы. Тяжко-важко в свiтi жити. В остальном – тот же подросток, только без подростковых проблем. Преимущество старости. А Маринке еще до-олго. Тетка правильно боится, как бы внуки не влипли в наркотики. Учит наизусть симптомы. Наивная тетка. Когда симптомы – уже поздно. Еще сетует, что ревность, свойственная человеческой природе, похерена как чувство несовременное. При ежедневных переменах, мелких перебежках – глазом не сморгнуть. Ты что, хочешь остаться вне тусовки со своими проблемами? Нет, нет… я ничего…я, слава КПСС, как все… (быстро крестится). Маринка захлебывается смехом. Сама она ревнует всех ко всем. Квартеронка, четверть армянской крови.

Под сенью осени спокойно и печально. Маринка уж побывала с мужем и детьми на берегу Бискайского залива, меж белых платьев и панам. Здесь, возле стекляшки, ни одного деревца. Желтые листья от леса прилетели. На опушке мокрые осины танцуют вальс ''Осенний сон''. Вот чем сердце успокоится. И опять выходит, что нескоро. Аспидка Маринка всегда выбирает для приема такое время, чтоб сидеть тут одной и грезить. Дома что ли не грезится? Но кто же придет и откуда? Маринке всё чудится – явится ее молчаливый муж, сядет напротив и заговорит подобно валаамовой ослице. Как ему трудно живется с верченой-крученой женой, которая и на фортепьяно играет, и под гитару поет, и маслом пишет не хуже Уинстона Черчилля. Не говоря уж о стихах. Которая тяготится повседневной жизнью, нанимает почасовую няньку и чешет из дому. Нет, муж не явится, Его, сурового, принесло северным ветром двадцать пять лет назад из-под Архангельска. Только что не с рыбным обозом пришел. Характером похож на того героя Станюковича, что решился отцу-помору перечить: «Не невольте, батюшка… нежелательна мне эта невеста…неповадна она мне…» А Маринка – рядом на студенческой скамье – пришлась повадна. На счастье или на беду – как всегда надвое. Почему это вечно оба правы, различными правдами? нет ни истца, ни ответчика? и разрывается сердце, будто привязано к хвостам двух лошадей?

Нет, оно разрывается, под завязку наполненное звуками. Идет по шоссе от леса, обгоняя летящие листья, молодой человек, внешне похожий на серба. Лицо большое, как щит, с очень определенными, рельефными чертами. Глаза – горящие уголья. Играет прямо на ходу. Староитальянская куртуазная музыка. И – скорее к Маринкиному стеклу. Тебе, прекрасная дама, эта серенада. Ты – королева, я пришел служить тебе. Дальше всё как по нотам. Ровно чертик из табакерки, возникает вопиюще нормальный клиент. Без вредных привычек. Его пристальный взгляд сразу оказывает не «серба» отрезвляющее действие. У ног музыканта теперь стоит жестянка с мелкими деньгами. Мелодия обретает черты чего-то очень известного, в зубах навязшего. Клиент открывает дверь любезным движеньем, будто пропускает вперед собственную вежливость. Вступает на Маринкину территорию. «Серб», оставшись вне зоны его ясного взгляда, пинает ногой жестянку с деньгами. Те катятся во все стороны, истончаясь и тая на ребре. «Серб» уходит откель пришел, в исступленье потрясая скрипкой. Та играет сама собой, скрипач же лишь машет смычком над головою. И так резко оборачивается в сторону оставляемой стекляшки, что шея хрустит. Машины гудят ему, гудят. Я всё жду, что Маринка уладит всех психов. Каждому алкашу найдет свою Глафиру с кусочком сыра в клюве. А Маринка только сидит смотрит свои сны.

Проблема ясноглазого клиента носит имя-отчество. Всеволод Васильич. Он-то и псих, но за психпомощью не обращаются. Маринка не практикует никакой черно-белой-зеброполосатой магии. Не может по фотографии закодировать Всеволода от ненависти к подчиненному, который, как на грех, носит фамилию Коротков. И кроток той ягнячьей кротостью, что неминуемо провоцирует насилие. Все жертвы маньяков таковы. Этот терминатор Всеволод только что с топором за ним не гоняется. Маринка профессионально пытается поставить себя на место клиента, но в голове ее звучит только очень женственная мелодия: но забивааа- аа-аать себя я не позвооо-оо-олю… Уже проводив беднягу, предпринимает оккультную попытку - сидит в сумерках и старается отчурать волка от ягненка. На тротуар заехал микроавтобус. Посветил фарами в стекло и довольно явственно пожаловался на своем языке, что боится темноты.

Маринкины депрессивные психи темную часть года, считай, пережили. Солнце на лето, зима на мороз. Маринка кукует в стекляшке. Одна, это уж как водится. Смешит преуспевающего мужа и толкового старшего сына - денег мало, огорчений не оберешься. Клиент идет отнюдь не косяком. От леса прилетают синички, когда и снегири. Северо-восточный ветер задувает во все щели. Несет ясную бесснежную погоду. Гонит гостя лет сорока с небольшим. Полушубок, хорошая русая борода. Один из тридцати троих богатырей. Скорее их дядька – по возрасту. Переходит наискосок улицу, прикрывая щёку воротником. Без колебаний переступает порог. Кланяется приветливо, садится прочно. Как снял рукавицы – рука без кольца. Тогда и Маринка свое кольцо прячет под казенную бумагу – из солидарности.

Клиент долго, не по-клиентски, рассказывает, до чего хорошо у них в Воркуте. Дети, внуки ссыльных интеллигентов. Никто в Москву не рвется. Вот друг уехал – и пропадает тут в депрессии. Вопрос – как увезти его назад. Постепенно рассказчик теряет нить разговора, умолкает и сидит, глядя в глаза собеседницы. Сидит долго, как пес на хвосте перед закрытой дверью. Маринка его не торопит. Но ей уж начинает казаться, что в обетованной Воркуте не всё так гладко. Ма-аленький островок высокоцивилизованной жизни. Проблема написана на лбу клиента. Похоже, он готов увезти в Воркуту не только своего несчастного друга. Первый случай в Маринкиной недолгой практике, чтоб человек так оплошал. Пора вытаскивать из-под картонной папки руку с кольцом. Кольцо блеснуло как кынжал. Теперь все усилия Маринки направлены на то, чтобы облегчить клиенту отступленье. Да он и не делал никаких шагов. Делал, делал. Сидит молчит. Не ловит брошенного Маринкой каната. Не поддерживает разговора об ее муже, что по приезде в Москву так трудно привыкал. Молчит уже четверть часа. Когда Маринка его наконец выпроваживает, она готова зарубить на стенке: мы все психи – в различной степени. И сесть наконец писать прозу.

Новая весна пришла робко, виновато. Свершился первый год великого сиденья Маринки в психконторе. Ей не довелось никого вытянуть из трясины, как собаке Травке мальчика Митрошу. Бредовая жизнь потихоньку лила воду на мельницу Маринкиной писанины. Сегодня наконец погода улыбнулась. Пришли в движенье облака и ветры. Весь живой пейзаж прошлогоднего апреля, полного надежд, течет перед Маринкиными стеклами. У порога выстроились шеренгой четверо рыцарей, уж являвшихся сюда с четырех концов света. Трубят в серебряные трубы, выкликая на любовный турнир: Марина! Марина! Та стоит, как Афродита в морской раковине, качаемой прибоем. Влажные ветры доносят запах четырех океанов, не считаясь с пространством. Давний голос из девичества монотонно шепчет: вновь ты родишься из розовой пены точно такой, как теперь. Но Маринка уж замкнула слух, равнодушно и спокойно. Я оказалась сильней нее в затеянной хороводной борьбе, и мне горька моя победа. Нет, это она оказалась благороднее – мне радостно пораженье. Потому что на земле две дороги – та и эта. Та прекрасна, но напрасна – эта, видимо, всерьез. Третью проводит перо по бумаге. Пойдем, Маринка, странствовать. Такие с тобой друзья, такие с тобой сироты.