Микко Римминен - С носом Страница 39

Потом, вероятно, у всех одновременно лопнуло терпение. Я снова стала трясти Ирью и кричать. Скажи ради Бога, Что, Что, Что что, Про то, Про что, Про то, что случилось, Что, Авария, Но что с ним случилось, С кем, С Калле, с кем же еще, Разве Ирья не сказала, Нет, Ну так скажи, Ох-ох, Расскажи же ей, Расскажи ты, Да расскажите же наконец. И так далее и так далее еще долгое время, казалось, что все трясут друг друга, и кричат, и плачут, и машут руками, и повторяют «что» да «что», пока наконец Йокипалтио-отец не взял себя в руки и не расставил все точки над «i», пояснив, что один из ребят действительно погиб, водитель, а с Калле все в порядке, точнее, физически все в порядке, но это был его друг, они хорошо знали семью, жили здесь совсем неподалеку и…

Его слова, казалось, тонули в чем-то шумном и сером. Пронзительно-сером.

После очень длинного, невообразимо растянутого отрезка времени мужчина, стоявший рядом неподвижно, словно памятник, вдруг резко и как будто механически раскрыл объятия и заключил в них онемевшую Ирью. Трудно было представить, что он мог ей сделать что-то плохое, ее муж. Стало невыносимо жалко их, всю семью, казалось, что все это жутко несправедливо, ведь у них и прежде хватало неприятностей, хотя, конечно, слава Богу, Калле жив, ну надо же, и тем не менее. Стало нестерпимо стыдно за свое поведение, за тряски и крики, просто кошмар, хотелось как-то им помочь, но как — я не знала, поэтому я просто стояла беспомощно рядом и смотрела на никотиновый пластырь, впившийся в плечо Рейно, который, похоже, давным-давно о нем позабыл.

Чуть позже, когда уже стало казаться, что они перестали обращать на меня внимание, я встрепенулась, вновь вернувшись к действительности, и сказала, что неплохо бы выпить кофе. Ирья подняла голову откуда-то из-под мужниной подмышки и дала понять, что полностью согласна.

Кофе сварили и выпили. Рейно поплелся обратно к телевизору, а я осталась в кухне посмотреть, не нужна ли Ирье помощь. Она справилась сама, более-менее. Выпили еще кофе. Немного поплакали, теперь уже радуясь, что их сын выжил, конечно, сокрушались о его друге, которому, увы, не повезло. И еще о том, что в мире все так несправедливо. Когда же Ирья сказала, что уже более-менее пришла в себя и надо бы сходить к матери погибшего мальчика, я стала ее отговаривать, сомневаясь, что в ее состоянии можно одной идти по улице, упадет еще где-нибудь в кустах или угодит под машину. Пугать ее новым несчастным случаем было, пожалуй, не очень уместно, но она не обратила на мои слова никакого внимания, Ирья, и сказала только, что все равно надо сходить, посмотреть, как они там, и сложно было возразить, ведь я сама выступала в той же роли, а потому мне ничего не оставалось, как идти вместе с ней, хотя было страшно: что же там, за дверью, ожидает?

Но на лестничной площадке — никого. Мы быстро спустились по грязной от ног лестнице и немного постояли у машины; взглянув на нее, Ирья недоверчиво покачала головой. На лоб падали огромные, размером с ватные диски, хлопья мокрого снега, похожие на тающих бабочек.

Мы обнялись. И она пошла, прижимая к груди сумочку и напряженно шагая вперед, но выглядела она при этом такой подавленной, что сердце защемило. Когда ее сгорбившаяся и одновременно обмякшая за день спина скрылась за деревьями, я уже без сил почти вползла в машину.

Разумеется, выехав со двора, я от всех этих переживаний повернула совершенно не туда, что привело к известным последствиям, точнее, известными их можно назвать с натяжкой, ведь в тот момент я о них ничего еще не знала, правда, давно известно, что проблемы всегда возникают, если повернешь не туда. Так и случилось, хотя, конечно, было невозможно предсказать, во что выльется эта моя оплошность. Свою ошибку я поняла сразу, как только повернула, но исправить ее, дав задний ход, было уже нельзя, так как за мной выстроилась целая вереница машин. В результате я просто ехала вперед, не зная, куда приткнуться, дома то становились меньше, то снова вырастали, бетонные постройки сменились сначала кирпичными, потом деревянными и, наконец, снова замелькали бетонные, и повсюду открывалась угнетающая, пасмурная и мрачная картина: пограничное состояние между поздней осенью и ранней зимой, что никоим образом не способствовало поднятию и без того ужасного настроения. Я только тогда осознала, сколько всего пришлось им там пережить, от одной мысли об этой несправедливости, ставшей вдруг такой невыносимой, хотелось забиться в угол.

Долго катила по прямой, так что наверняка уже давно вообще уехала из Керавы. Никаких указателей не было, я решила повернуть назад. Дорога была широкая и пустая, и я попыталась развернуться прямо здесь, между двух автобусных остановок, попытка была так себе, машина два раза глохла от моих маневров, люди на остановке таращились, маленькая старушка показывала на меня пальцем и шептала что-то своей миленькой собачке. По какой-то необъяснимой причине я успела заметить стоящий рядом с остановкой киоск или даже скорее будку, служившую когда-то киоском, в котором, согласно сохранившейся вывеске, продавали цветы; теперь же на окнах виднелась лишь накопившаяся за годы влага, ничего живого внутри уже давным-давно не было, и почему-то представилось, что за серым стеклом, посреди роз, тюльпанов, нарциссов, рождественских звезд, шуршащей бумаги и ленточек стоит сгорбленная фигура мертвой, скорбно-высохшей цветочницы, чей последний вздох вечно влажным узором застыл на стекле закрытого на щеколду окошка.

Скорее всего, я просто пыталась зацепиться мыслью за что-нибудь, за что угодно, только бы не иметь дело с возникшими в действительности проблемами, однако пора было поворачивать назад, и как-то вдруг захотелось домой, забраться под одеяло прямо средь бела дня. А потом где-то посередине этого нового, но уже единожды преодоленного участка однообразного керавского бульвара, по обе стороны которого росли высокие корабельные сосны, а между соснами торчали многоэтажные дома — казалось, они сами устроили у себя под боком теплые площадки парковок, — так вот, где-то там, по правую сторону, я и увидела, точнее, всего лишь заметила краем глаза сгорбленную фигуру Ирьи.

Ирья как раз выходила из подъезда. Вдруг во мне снова сработал какой-то безумный спусковой механизм, и я, недолго думая, со всей силы нажала на тормоз. Других машин, к счастью, рядом не оказалось, а моя собственная тут же встала как вкопанная и заглохла, когда мне наконец удалось завести ее и тронуться, я увидела парковку перед зданием бывшего продуктового магазина. Там был какой-то дорожный знак, но что он означал, я не поняла.

Кряхтя, оторвала свое тело от сиденья, вылезла из машины и закрыла дверь. Продуктовый магазин сменился темным и каким-то словно из прошлого комиссионным магазином: за его пыльными витринами виднелись кучи всякого барахла и неестественно светящаяся кукла-манекен, у которой отсутствовали левая рука и правая ступня, а может, что-то еще. В голове мелькнула мысль: сколько же, интересно, прошло времени с покупки того несчастного йогурта, но ноги несли вперед, мимо здания, мимо перекрестка, и вот я уже у дома, из которого, я видела, выходила Ирья, но, чтобы добраться до цели, мне пришлось прокладывать себе путь сквозь плотную группу одетых в оранжево-черные комбинезоны маленьких японцев, которые сновали во всех направлениях, стрекотали камерами и то и дело причмокивали, покрякивали и подмяукивали, думая, будто попали в рождественскую сказку. Когда я наконец вырвалась из их оцепления, Ирья уже пропала из виду.

Я прибавила шагу. Тропинка зияла отсутствием людей, самая обычная тропинка, вьющаяся между редких, обычных сосен и ведущая во двор обыкновенного многоэтажного дома. Земля, в отличие от асфальта, мокрый снег не проглатывала. Я зашлепала по чьим-то следам к площадке, назвать которую двором можно было лишь с очень большой натяжкой, а оттуда к подъезду, из которого, как мне показалось, вышла Ирья; через стеклянную дверь был виден лишь темный лестничный пролет и мой взъерошенный автопортрет, так что я перескочила через пару луж и направилась за угол дома.

Вдруг я услышала какой-то голос, который сказал что-то вроде «о’кей» и «заезжай за мной потом хорошо о’кей до встречи пока».

Не знаю почему, но именно после этого меня охватил страх. Конечно, я остановила машину и пошла за ней, чтобы проверить, что все в порядке, но отчего-то у меня вдруг возникло ощущение, что все мои действия воспринимаются как преследование. Но ведь все произошло случайно, вся эта история, повернула не туда и чуть-чуть заблудилась, так зачем же было навешивать на Ирью эти мои заботы, когда она уже и так достаточно натерпелась. Поэтому я решительно развернулась, засеменила что было сил к ближайшему подъезду, именно к тому, из которого вышла Ирья, и схватилась за ручку двери.

Дверь, конечно, не открылась. Но потом я увидела, как в подъезде загорелся свет, спустилась светловолосая девушка, которая, правда, спросила вначале «все ли у вас в порядке?» и затем, получив утвердительный ответ, без лишних слов впустила меня внутрь. Через ничем не примечательный коридор я проскользнула в ничем не примечательный подъезд и стала подниматься по лестнице, несмотря на буквально сбивающий с ног, тошнотворный запах, похожий на запах основательно пригоревшей к дну кастрюли цветной капусты и с каждым шагом становящийся все более ядовитым; однако ничего другого не оставалось, кроме как подняться до самого верха, выше уже было никак нельзя, дорогу перегородила решетчатая металлическая дверь, которая была заперта. Я остановилась на площадке перевести дух и подумать, как теперь быть, что делать, что, но не прошло и секунды, как в голове уже возник новый вопрос: а какого черта я вообще тут делаю, в незнакомом подъезде еще одного незнакомого дома, но прокричать мне ответ было некому, напротив, подъезд, утопающий в удушливом запахе гари, накрыла гнетущая и даже несколько зловещая тишина, испугавшись которой и ни о чем особо не думая, скорее ища спасения, я повернула обратно.