Девушка без прошлого. История украденного детства - Даймонд Шерил Страница 39

— Безумца, который нас преследует? — Когда я думаю о деде, то представляю себе стихию, монстра, а не человека.

Мне кажется, что я, крошечная и быстрая, постоянно ускользаю от легиона сотрудников тайной полиции, от рук, тянущихся из мрака.

— Да. — Папа наклоняется над столом. — Кьяра все им выдаст, ты это понимаешь? Имена, адрес, синагогу, наших знакомых.

Я думала, что все будет как раньше, за вычетом Кьяры. Сироп с сахарной пудрой вдруг встают в горле комом.

— Бхаджан. — Он одним взглядом просит меня собраться.

— Как вам завтрак, милые? — Это наша любимая официантка, вся покрытая татуировками, с невероятно интересной личной жизнью.

Я ослепительно улыбаюсь.

— Великолепно! — Папа делает комплимент ее новой прическе, которая и вправду хороша: она словно отрицает гравитацию, а такое соорудить могут немногие.

Мы ждем, пока официантка отойдет достаточно далеко.

— Что ж, — он потирает бороду, — эти паспорта больше использовать нельзя. Никаких контактов со здешними знакомыми — нас будет слишком просто найти. Твоя мать соберет вещи, мы побудем в отеле, а потом уедем.

Я думаю об огромном доме, полном вещей, наваленных в шкафах, разбросанных по столам.

— Сколько же у нее уйдет времени…

— Она считает, что сможет все убрать, стереть отпечатки и собрать необходимое за три дня. В кризисных ситуациях она молодец. Чего ты удивляешься?

— Ты сделал ей комплимент. — Этого не случалось миллион лет.

— Она умная женщина и хороша во многих аспектах. Но она почему-то решила позволить себе нервный срыв…

— Я не думаю, что это было ее решение…

— Разумеется, это личный выбор. Ты наблюдала, как твоя мать сходила с ума, но ты в порядке. — Я знаю, что мое спокойствие еще мне отзовется. — Полагаю, это не целиком ее вина. К моменту нашей встречи она уже была эмоционально травмирована.

— Это как? — осторожно спрашиваю я.

Прошлое меня всегда пугает и обуздывает любопытство.

— Ну, ее отец был тираном, бил ее, говорил, что она никогда не добьется успеха в жизни. И потом, учитывая его поведение, он мог даже… вступить с ней в сексуальный контакт. — Я замираю. — После такого для человека все кончено.

— Почему? — еле слышно выдыхаю я, но боюсь ответа.

— Порченый товар. Такой опыт ломает.

Порченый товар. Я слышу это снова и снова. А я…

— А почему ты на ней женился? Если она никуда не годится?

Он поднимает бровь, удивляясь моему тону.

— В тот момент положительные стороны перевесили. Мы оба были влюблены. У нее великолепная генетика, посмотри хоть на себя.

Я стискиваю зубы, но тут вдруг спохватываюсь:

— Подожди! Если домой возвращаться опасно, она не может там оставаться!

— Все будет хорошо. Сделать это надо, а она действует очень эффективно.

— Может, мы должны ей помочь?

— Нет, — твердо отвечает он, и я даже не успеваю предложить какие-то другие идеи. — Она не хочет подвергать тебя риску. Все будет хорошо.

Это утверждение не имеет смысла, но лучше на папу не давить.

— А как же Сандра, мои друзья… — Я не договариваю. Ответ очевиден.

— Твоя сестра уничтожила все, что мы здесь создали. Ты никого из них не увидишь, Бхаджан. — Он сжимает мою руку.

Зачем тогда мы всё это делали?

Он снова сжимает мне руку:

— Мы должны уйти чисто. Ты сама это понимаешь.

Это вполне рационально. Но внутри себя я кричу и пинаю стену: опять уходить! Опять уничтожить часть себя!

Глава 28

Северная Каролина, 15 лет

Все парковки выглядят одинаково: участок увядшей травы, с двух сторон ограниченный г-образным зданием мотеля. Обязательные автоматы с лимонадом и закусками, обычно неработающие. Атмосфера стандартизированного уныния. Мы где-то в Северной Каролине. Ищем человека, которому можно предложить золотые крюгерранды.

«Корвета» больше нет, он продан похожему на хорька человеку с понимающей улыбкой примерно за тридцать процентов стоимости — за отсутствие вопросов приходится платить. Мы потребовали, конечно, наличные. «Линкольн» тоже ушел через несколько недель.

Единственную тень на парковке отбрасывает вывеска мотеля, мерцающая фальшивыми неоновыми обещаниями. Из семнадцатого номера, где живет мужчина, гремит музыка группы «Грэйтфул Дэд». И почему люди, живущие в таких местах, любят держать двери нараспашку? Может, они надеются, что кто-нибудь, увидев, как они пьют пиво в одной майке и смотрят автогонки, подумает: «О, круто! Пойду к нему»?

Я шагаю по открытому коридору над парковкой, мимо одинаковых дверей с номерами, пока не упираюсь в маленький незаметный закуток, похожий на балкон. Рядом располагается прачечная, так что тут пахнет свежевыстиранным бельем и кондиционером «Летний ветер».

Опустившись на бетонный пол, я прислоняюсь к шершавой стене и смотрю наружу сквозь перила. Все, что осталось от нашей жизни в Вирджинии, мама упаковала в картонные коробки, которые теперь ютятся на складе, как маленькие беженцы. Мне кажется, я до сих пор слышу, как опускается металлическая дверь, постепенно набирая скорость, и как она наконец ударяется об пол.

По легенде, мы переехали в Колорадо из-за папиной работы: ну вроде рынок золота там более насыщен, потому что штат ближе к горным рекам, где старатели добывают самородки. Так себе легенда, но другой нет. Мама позвонила в синагогу родителям некоторых моих подруг и извинилась за внезапное исчезновение. Она сказала, что мне, наверное, стоит самой позвонить Сандре — своей лучшей подруге. Я взяла себя в руки и поступила, как взрослая: проигнорировала ее предложение, пока не стало слишком поздно, и звонить уже было бессмысленно. В конце концов я решила вопрос с помощью письма на электронную почту: веселого, жизнерадостного и такого неискреннего, что меня корежит каждый раз, когда я про него вспоминаю.

С балкона я слышу громкие голоса, доносящиеся с парковки. Это вернулись подростки. Я их так называю про себя, будто сама не такая же, как они, девчонка, которой совершенно нечего делать, а сорокалетний профессор экономики с портфелем непроверенных контрольных. Я смотрю на трех девушек — между их тесными топами и джинсами с низкой посадкой мелькает полоска голого тела — и двоих парней, которые не прочь еще больше оголить тела своих подружек. Наверное, рядом школа, потому что они регулярно здесь бывают: толкаются, плохо скрывая сексуальное напряжение, а иногда курят, присев на тротуар. Меня оскорбляет не то, что они такие громкие или так бездарно тратят время, а то, что совершенно не хотят, чтобы я к ним присоединилась.

Ну и ладно. Я жду, когда кто-нибудь поймет, насколько я уникальна, и оценит мою странность. Но пока все смотрят словно сквозь меня. Мои шутки тут никто не понимает. Здесь нет консьержа, и пообщаться я могу разве что с женщиной за стойкой, сидящей у поникшего растения в горшке. Она явно устала от жизни, и от меня в том числе. Я втягиваю носом запах выстиранного белья и тяжело вздыхаю.

Каждый день я где-нибудь брожу, переполненная энергией, мои тощие ноги отмахивают милю за милей. Но вперед меня гонит не только фрустрация — что-то жжет меня изнутри, будто огнем. Мне все равно, куда идти, — через шоссе в торговый центр, в магазин, где «все по доллару» и где я долго перебираю какие-то вещи, а потом кладу их обратно. Это честолюбие или злость? Мне сложно их разделить. Но мне хочется встать, встряхнуться, совершить что-то невероятное, стать самой молодой, первой, стать хоть кем-то. Не просто девушкой из ниоткуда. Девушкой без имени и дома, если не считать номера в мотеле.

Когда ветер становится холодным, я бегу обратно по коридору и открываю нашу дверь. Но стоит мне войти, как родители, сидящие за стандартным столиком, сразу поворачиваются ко мне, и я понимаю, что что-то не так.

— Иди сюда, Бхаджан, — сочувственно говорит мама, — нам надо поговорить.

Я не двигаюсь, обшаривая глазами комнату.