Натан Дубовицкий - Ультранормальность. Гештальт-роман Страница 4

Конечно же, Стрельцов, как и все в зале предприняли попытку почувствовать саудади, но ни у кого не вышло. И у Стрельцова тоже. Доказательство что надо!

Лектор обошел вокруг доски и снова взглянул на схематичного человечка.

– Теперь я покажу вам фокусы. Начнем с легких. – Он резким движением сорвал с маркера колпачок. – Сейчас этот человечек исчезнет! Вы когда-нибудь видели, как исчезают люди? Да ладно вам! В жизни каждого человека исчезают люди, как только вы забываете их имя! Да-да. Сперва исчезает имя, потом лицо в вашей памяти, а потом вы едете в метро в одном вагоне и не помните друг друга.

Он приложил маркер к доске и внес в рисунок несколько изменений: соединил руку человечка ломаной линией с тазом, ноги между собой вогнутой кверху дугой, провел еще пару линий, – и Федор мог поклясться, что рисунок стал чем-то самостоятельным. Ничего из того, что было на доске, уже не напоминало о том, что там когда-то был нарисован человечек. Даже линии его прежней фигуры оказалось сложно опознать.

– Что это? – спросил ведущий.

– Абракадабра какая-то. – произнес подвыпивший старичок в дальнем углу комнаты. Кто-то рассмеялся.

На доске действительно было начертано что-то странное, ни на что не похожее. Стрельцов постарался вглядеться пристальнее, но не мог ничего разглядеть в нагромождении линий. Он даже поймал себя на мысли, что пытается снова «воскресить» рисунок человечка.

– А что если я скажу, что это птичка?

Федор снова бросил взгляд на доску. Это же очевидно! Треугольник плечо-кисть-таз превратилось в крыло, соединенные ноги в хвост. В его сознании проступили перья, клюв и все остальное, что наличествует у птиц. В какой-то момент он даже забыл, что ничего не мог разглядеть на доске.

– Могу поклясться, что еще секунду назад вы не видели здесь никакой птицы. – насмешливо произнес человек.

От этого простого фокуса сердце Стрельцова заколотилось сильнее. Невозможно так точно знать, о чем думает человек! Что-то внутри него сопротивлялось, хотелось встать, назвать все это жульничеством и покинуть зал, но что-то останавливало его сделать это. Сознание подсказывало, что дальше будет что-то совсем невероятное, выходящее за рамки понимания и разума, что-то что. докажет его собственную ничтожность? Нет такого слова для определения состояния, когда ты порываешься уйти, но останавливаешь себя, потому что ожидаешь получить невероятный опыт!

– Я знаю, вы сейчас выбираете между тем, чтобы уйти и тем, что остаться, верно? – снова пошутил человек.

Федор почувствовал, как болят зубы. Он сам не заметил, как стиснул их изо всех сил. Делая значительное усилие, он разжал челюсти и попробовал расслабиться. Ему удалось сделать это с некоторым трудом.

– Теперь вам должно быть понятно, с чем сталкивались простые люди, не посвященные в истинные возможности языка, когда видели, как колдуны прошлого убивали словом, вылечивали ими тяжелые болезни, разрушали горы и поджигали города. Заклинание – это иносказание для такого мастерского владения формами слова, что она превращается в форму мысли. И это очень опасный инструмент. Произнеси я что-то не так, и у вас может умереть кто-то из родственников. – Он озорно прищурился. – Конечно же, это шутка. хотя.

Кто-то в третьем ряду похлопал тихо в ладоши, кто-то облегченно вздохнул. В целом же те немногие пятнадцать человек, что представляли аудиторию, зачарованно смотрели на него, затаив дыхание. Это явно большее, чем то, что они хотели найти, следуя незатейливому указателю на двери ДК.

– Это чудо, – пробормотала девица, что сидела у самого окна.

– Неееет, – произнес человек, надев на маркер колпачок и отложив его в сторону, – Сейчас я покажу вам самые настоящие чудеса, которые вы никогда не забудете.

Федор никогда не был суеверным и дремучим, какими он считал большинство населения планеты. Но когда все закончилось, он был абсолютно уверен, что видел, как человек левитировал, заставлял предметы исчезать и появляться, превращал неблагородные металлы в благородные, угадывал прошлое и предсказывал судьбу, фактически не вставая со своего табурета.

Когда Стрельцов покидал зал, он пытался отобъясниться от увиденного, избавиться путем объяснения. Он внушал себе, что увиденное объясняется ботулизмом от съеденной утром сгущенки, потом проявившимся бешенством после укуса Кнопы, а затем и коллективным помешательством. Причем версии о природе их помешательства казались одна другой нелепее. Это оставалось фактом: сознание бунтовало против того, для чего не находилось подходящего объяснения, или, как сказал бы тот человек, для которого не было подходящего слова. «Магия», «жульничество», «квантовая реальность» – слова, что он перебирал в голове, казались в высшей мере неубедительными, нагруженными дополнительными ненужными смыслами и вульгарными для того тонкого и изящного искусства, которое продемонстрировал этот. кудесник?

Только это слово, случайно оброненное два часа назад кавказцами, было не обременено всякой похабщиной, искажающей смысл чудесного.

Размышляя об увиденном, Стрельцов даже не почувствовал сигнал смартфона. Не торопясь, словно его сознание обрабатывало подобно двуядерному процессору большой объем невидимой информации, он достал трубку и взглянул на монитор. На нем красовалась бородавчатая физиономия соседки Зои Николаевны, улыбающаяся полупустым ртом.

Он нажал на кнопку и поднес смартфон к уху.

– Здравствуйте, Зоя Николаевна.

– Добрый день, – послышался незнакомый мужской голос, – с вами говорит врач бригады скорой помощи. Ваша мать. сожалею. она умерла.

На заднем фоне слышались причитания соседки, плавно переходящие по тональности в помехи на линии.

Перегруженный мозг Федора плохо соображал, что происходит. Он разглядывал собственные ботинки и пытался разобраться в своих ощущениях, найти в себе какие-то эмоции, но не находил их. Это казалось очень странным, ведь обычно что-то заставляет людей рыдать, паниковать. Или это всего-лишь ритуалы? Но подсказки для этих ритуалов не разбросаны по асфальту. Расшатанное лекцией сознание концентрировалось на каких-то мелочах: пыли на земле, сжатом в руке мокром от пота смартфоне, прохладном ветре, обдувающем лицо. Оно настойчиво избегало думать о главных вещах.

В какой-то момент его затрясло, инстинктивно, судорожно, а в голове вспыхнули слова человека со сцены. Он вспомнил их словно слышит их сейчас, словно именно в эту секунду звучит его хрипловатый голос: «Произнеси я что-то не так, и у вас может умереть кто-то из родственников».

Не разобравшись в себе, не выяснив для себя то, что он испытывает на самом деле, он сунул смартфон в карман и бегом направился назад: дом культуры, коридор, лестница, поворот. Та же комната, только светлая, с обшарпанными стенами, одернутыми шторами и стульями, суматошно приставленными к стенкам, среди которых паслась полная женщина с ведром и шваброй. Или не та? Ничего общего! Словно магия и законы другого мира покинули это место, погрузив все в грустную обыденность и симуляцию. Храм без богов.

– Чего забыл, окаянный?

Стрельцов зашел на территорию сцены. Табурет и доску уже унесли, зато вокруг блестели лужи, в которых отражался верхний свет от люстр-кнопок.

Оглянувшись, он увидел второй выход, ведущий в другой, узкий коридорчик, где не горело лампочек, но можно разглядеть приставленные к стенкам афиши, плакаты, стенды для других выступлений и мероприятий.

Впадая то в отчаяние, то в гнев, то в восторг, Федор рванул к черному выходу, но оттуда в ту же секунду, словно из мрака подземелий, вынырнул низкорослый, физически развитый охранник в синей униформе и бородой. Этот гном косым взглядом окинул Стрельцова и перегородил проход в узкий коридор.

– Куда направляемся? – гаркнул он по-военному резко и отрезвляюще.

– Мне нужен тот человек.

– Какой еще человек? Нет тут никакого человека!

– Тот, что здесь выступал!

– Молодой человек, что вы мне голову морочите? – рявкнул охранник. – Идите домой, проспитесь! Пьяный вон, шатаешься.

Федор попытался оттолкнуть охранника и войти в коридор, но тот оказался гораздо проворнее, и не только не уступил Федору, но и вытолкал его за границы сцены, в зал, который еще пятнадцать минут назад был темным – для «разговоров о языке».

– Да ты что, не понимаешь, псина! У меня мать умерла! – Еще до того, как произнести эту фразу, он подумал, что она не является аргументом ни для чего, но остановиться уже не мог.

– Это-то здесь причем?..

В ту же секунду в голове у Федора Стрельцова словно сработал какой-то аварийный механизм. Руки его перестали слушаться, все сознание, помутившееся туманом и мороком, перестало различать где право, а где лево. Не то он заорал, не то заплакал, не то потерял сознание. Но он уже ничего не соображал. Защемило сердце, острая боль, словно от удара молотом по грудине, отразилась в руке, затем в спине. И не находилось никакого выхода из этого страшного неконтролируемого состояния.