Мария Илизарова - Про психов. Терапевтический роман Страница 4

В кабинете усталый молодой следователь сидит над бланком допроса.

«Я что же, в тюрьме? Ну точно, в тюрьме! Что же я сделал? Убил кого-то?!»

– Имя, фамилия, отчество. Ваши. Назовите.

– Константин.

– Фамилия?

– Мне надо на работу. – Может, хоть этот поймет. – Вовка меня ждет, мы же с ним роль прогнать должны.

– На работе вы сегодня уже были, – ласково шутит дознаватель, продолжая что-то писать.

«Нет, и этот не поймет: глаза равнодушные. Он уже все про меня заранее знает. Как будто я преступник. Я для него – никто. Я пропал».

В комнату входят двое в медицинской форме. Здоровые мужики, румяные с мороза. Занимают собой сразу все пространство. Они недолго и непонятно говорят со следователем. Костя не слушает. Ему сложно сосредоточиться, как будто они говорят на иностранном языке, знакомом, но требующем огромных усилий для понимания.

– Вам нужна помощь, подпишите бумагу о добровольной госпитализации, вот здесь. – Палец ткнулся в место под текстом.

– Не буду. Я должен идти на работу.

– Отказываетесь подписывать? – В голосе медицинского работника появляется напряжение и угроза.

На вопросы Костя решает больше не отвечать. «Тут никто не будет меня слушать. Им наплевать, как все было на самом деле, я могу говорить что угодно».

Реальность становится похожа на дурную бесконечность. Теперь уже мужики в медицинской форме хватают, связывают руки жгутом, тащат. Они не пробуют договориться с Костей, не объясняют, куда собираются его отвезти. Он дергается, пытается вырваться. Бесполезно.

У дверей полиции стоит карета «скорой помощи». Костю заталкивают внутрь, кладут лицом вниз на кушетку, придерживают за связанные руки. Пояс на штанах впивается в живот, щека прилипает к пахнущей дезинфекцией синей простыне. Холодно. Двери «скорой» захлопываются, машина трогается. Санитары больше не обращают на Костю внимания. «Такое чувство, что меня здесь нет, я не имею значения. Как это все может быть так обыденно? Так обыкновенно». «Скорая» едет долго, вязнет в московских предновогодних пробках. Есть время, чтобы разобраться, что происходит. Почему он, Костя Новиков, учитель истории старших классов престижной московской школы, лежит лицом вниз со связанными руками в «скорой»?

Костя прикрывает глаза и начинает восстанавливать события дня.

«Я пришел на работу, зашел в учительскую за текстом пьесы. Училки соблазняли корпоративным Новым годом. Ниночка “божественный холодец” предлагала, салатики. Отказаться было неудобно, но и идти я не собирался. Школьный охранник из мужской солидарности нашептал, что училки спорили до хрипоты (и кажется, даже на деньги), педик я или нет. Бабье! Если я не лезу к ним, значит, со мной что-то не так. Да рядом с ними любой мужчина – дичь, добыча без шансов на спасение».

«Скорая» резко затормозила, Костя съехал вперед вместе со скользкой простыней. Санитар тянет его за ноги и элегантным движением возвращает на место. Костя улыбается, вдруг на мгновение ощутив симпатию к человеку, который, не желая того, облегчил его страдания.

Костя вспомнил Вову Медведева. Тот не любил школу. И не шел на контакт. Вел себя вызывающе, прогуливал уроки. При этом учился хорошо, его работы интриговали своими наивными, но оригинальными выводами. Косте он напоминал его самого в детстве. Над Вовой так же смеялись из-за его мечтательности и нестандартности, обзывали пуделем. Мама не позволяла Вове состричь красивые золотые кудряшки. Когда Костя на уроке заговорил об идее последнего спектакля «Любовь эллина», Вова сидел, как всегда, с безучастным видом, рисовал рассеянно в тетради. Но, как только Костя начал рассказывать историю Архилоха, Вова вдруг включился. Что его зацепило – неизвестно. Возможно, то, что Архилох был сыном рабыни и аристократа (у Вовы папы не было, но ходили слухи, что он крупный политический деятель). Костя был очень рад обретению нового театрала, тем более что тот идеально подходил на лирические роли, которых мальчишки боялись. Вова оказался талантливым, ранимым и артистичным.

Учитель истории Вову Медведева вдохновлял: он не был похож на других, верил в то, что делал, и при этом зажигал всех вокруг своей верой. Потихоньку Вова в него влюбился с особенной юношеской страстью. Специально ездил на одном трамвае с Костей, хотя ему было в другую сторону. Стал читать античные тексты, осилил «Илиаду», часами сидел в Интернете, изучая древнегреческий театр. На репетициях сначала зажимался, но, когда рискнул сыграть по-настоящему – все обалдели. Издеваться над ним перестали, дали кличку «Звезда» и приняли в тусовку.

Тут в голове Кости возникли образы Вовиной мамы и Ясеня. Опять накатил ужас и стыд от невероятного обвинения. Захотелось умереть.

– Куда вы меня везете?

Санитар ничего не ответил. Костя и сам уже все понял. Как унизительно, как глупо… Абсурд. Костя злился, негодовал, кусал губы, прокручивая в памяти слова Ясеня, выражение праведного осуждения и презрения на лице.

«Он даже не разобрался, старый мудак. Просто решил уволить, думал, что еще и одолжение мне делает. Наверняка перед разговором со мной он готовился, пообедал в специальном директорском закутке в столовой, закрытом от глаз простых смертных занавесками с огромными клубничинами. Выпил компот, торжественно и особым тоном попросил Леночку пригласить к нему в кабинет Новикова Константина Юрьевича. Леночка прекрасно знала, что означает эта специальная официальная интонация. Что кому-то – конец. В ее задачу входило передать эту интонацию дальше, желательно немного усилив для верности. Как же меня тошнит от всего этого бреда и как же я устал».

Казалось, что они никогда не доедут. Третье транспортное кольцо стояло намертво. Наконец приехали.

Санитары вытаскивают Костю из машины и, поддерживая за локти, заводят в здание приемного покоя больницы. Он не успевает оглядеться, замечает только толстую рыжую дворнягу. Больше не сопротивляется, что не мешает санитарам иногда дергать и тянуть его. Промелькнул странный зал с бутафорским камином, кто-то беззлобно ткнул Костю в бок, от чего он плюхнулся на стоящую у стены кушетку. Страшно и холодно, на ум приходят истории про секретные тюрьмы, пытки и ЦРУ. Он пытается собраться: хочется показать себя нормальным, здоровым человеком, просто сильно расстроенным. Связанные руки мешают выпрямиться.

– Возбужденного привезли, – говорит санитар.

– Давайте его, – откликается усталый мужской голос.

Костю заводят в кабинет дежурного врача. Это симпатичный рыжий доктор в белом, небрежно накинутом на плечи халате. Он усердно пишет, низко наклонившись над столом. Сидит как учитель, подумал Костя.

Дописав, врач поднимает глаза, осматривает Костю профессионально отстраненно, но вполне доброжелательно. Косте ужасно хочется рассказать все этому доктору, который выглядит по-домашнему уютно и не похож на палача.

– У вас тут тепло…

Врач молчит.

– А на улице похолодало, – начинает Костя светскую беседу.

– Присаживайтесь. – Доктор указывает Косте на стул. – Развяжите его, – командует он санитарам.

Костю развязывают. Руки затекли, повисли плетьми и не шевелятся.

– Как вас зовут? – Доктор опять склонился над столом.

– А вас?

– Меня Олег Яковлевич.

– А меня Новиков Константин Юрьевич. – Костя чувствует, как ужасно устал. Руки болят, и хочется пить, а говорить – нет. Хочется, чтобы его уже оставили в покое.

– Год рождения? – Доктор спрашивает, особо не настаивая на подробных ответах.

Костя отвечает на вопросы односложно.

– Что произошло с вами, Константин Юрьевич? – осведомляется доктор в завершение беседы.

– Я ударил директора школы.

– За что же вы его ударили?

– Он меня оскорбил. – Краска прилила к лицу Кости, он опускает голову: смотреть на доктора сложно.

– Что же он вам такого сказал?

– Это вас не касается. – Костя вновь разозлился, но изо всех сил старается держать себя в руках. Эти американские горки – от ярости до стыда и бессилия, от апатии до страстного желания спасения и помощи – совершенно его измучили.

Доктор с любопытством и некоторым раздражением рассматривал нового пациента.

– Зря вы так, голубчик, – наконец говорит он, – но дело хозяйское. – И, решительно закончив писать, позвал санитаров.

Костю провели в смежную с кабинетом врача комнату и велели раздеваться. Он попытался было отказаться, но санитар тут же начал раздевать его сам. Дальше Костя уже не дергался. Он старался никуда не смотреть. Даже когда его завели в облицованную кафелем холодную комнату со стоящей в центре ванной, заставили залезть в нее и прилюдно мыться, он не сопротивлялся. Он просто не мог понять, как это может происходить с ним. Вспомнил похожую сцену в одном из романов Солженицына.

Его осмотрели, померили давление, залезли даже в задний проход на предмет наличия там оружия или наркотиков. Потом переодели в клетчатую затертую байковую пижаму. Вся его одежда куда-то делась, с шеи сняли веревочку с древнегреческой монеткой-талисманом, паспорт с кошельком тоже забрали. Потом долго вели по лабиринту коридоров, мимо пыльных комнат, заставленных старой советской мебелью, мимо дверей, в основном закрытых. Вышли на улицу, где ждала машина-перевозка, старый советский «газик». На этой машине отвезли в другой корпус, в отделение, где ему предстояло провести многие недели. Возможно, даже месяцы. Никто не знает сроков своего пребывания в психиатрической больнице.