Ирина Ясина - Книга волшебных историй (сборник) Страница 4

– Что происходит? – как бы спрашивал он у снеговиков. – Где все? Где живые?

– Все здесь, все живые, – как бы отвечали снеговики и устало втискивали невесомую махину Мятежного в тёмный подъезд. – Слышишь музыку? Это они – живые.

– Это – музыка? – удивлялся Мятежный, прислушиваясь к тому, что доносилось из-за лестничных дверей. – Это вы называете музыкой?

– А мы-то здесь при чём! – возмущались снеговики. – Это не мы, это они её так называют.

Мятежный не разделял возмущения снеговиков и ещё больше не понимал их спокойствия.

– Нет, нет, что-то не так! Почему не видно людей? Куда они все подевались?

– Новый год, приятель, – усмехались снеговики. – А то ты сам не знаешь! Все сидят по квартирам, смотрят телевизор, едят еду и питьё пьют. Чувствуешь съестное? Слышишь запахи? – продолжали успокаивать снеговики.

Но Мятежный не успокаивался.

– Это – съестное? – удивлялся он. – Это вы называете съестным?

– Да что ты к нам-то привязался! – обижались снеговики. – Ты с них спрашивай!

И они в сердцах остановились на площадке второго этажа, чтобы сделать небольшую передышку.

– Угомонись, беспокойный! – сказала снежная бабёнка, которая шла следом и несла в лапах собранные со снегу магнитики и винты. – Ты откуда такой взялся, с луны, что ли? Ведь это оно и есть!

– Кто – оно? – совсем потерял нить Мятежный.

– Оно самое – жизнь!

– И это вы называете…

Мятежный не договорил, всё закружилось перед его взором, лестница перевернулась вверх ногами, перетасовались этажи. «Похоже, действительно что-то меняется, – подумал он сквозь возникшие в сознании шумы и помехи, – раньше два дюжих матроса едва поднимали меня, а теперь какие-то рыхлые снеговики волокут вот так запросто…» Он почувствовал, как из него что-то вытекло и, утратив состояние невесомости, обмяк и сделался вдруг в полтора раза тяжелее.

– Куда тащить-то его? – спросил один из снеговиков.

– На четвёртый, мужички, на четвёртый тащите, – ответила сердобольная снеговица. – У Левкоевых он живёт, в шестьдесят второй.

– У Левкоевых?! – удивился другой снеговик. – Вроде приличные люди, а такого…

Он не закончил фразы – Мятежный очнулся и подал голос.

– Это Левкоевы-то – люди? – спросил он саркастически.

– А кто ж они! – всплеснула лапами баба. – Сосульки, что ли?

Снеговики закончили передышку, подхватили отяжелевший холодильник и с новыми силами потянули его наверх.

– Оставьте меня в покое! – закричал Мятежный, размахивая дверцей. – Не смейте ко мне прикасаться! Я не хочу с вами иметь дела, вы – такие же, как они!

Снежная бабёнка покачала головой.

– Мы – такие же, как они, а ты – такой же, как мы, – заметила она. – Все мы, голубчик, из одного слеплены.

– Точно, – согласился с ней один из снеговиков, – нет в мире постоянных величин, сплошной круговорот и метаморфозы. Сегодня ты – человек, а завтра – лужа.

А третий, наморщив снежный лоб, добавил:

– Трудно остаться белым, ежели всё кругом течёт и тает.

Он был прав – когда снеговики вернули Мятежного на место, вид у них был самый отвратительный. Они так извозились, пока поднимали его по лестнице, пока тёрлись о тёплые водопроводные трубы и обдирали бока о перила, что на них не осталось белого места. Коричневые и обтекающие на глазах, спустились они по лестнице, и походками смертельно раненных бойцов стали разбредаться по своим дворам.

Мятежный очухался уже после полудня и сразу почувствовал, что порядочно подтаял. Всё железо болело, в морозильнике отвратительно воняло сыростью. Вспоминать давешние приключения было мучительно страшно. Страшнее всего была мысль: «Разве так должен чувствовать себя герой в первое утро после подвига?»

Он глянул в окно и увидел то, что ещё совсем недавно казалось ему атомоходом во льдах. Никакой это был не атомоход – никакого хода у него не было и быть не могло, он стоял на месте как вкопанный, как вмёрзший замертво. Мятежный грустно смотрел на серый блочный «корабль», облепленный неопрятными бородавками лоджий, и удивлялся своему ночному наваждению.

– Вечная мерзлота! – подумал Мятежный и сам не понял, отвращение или сочувствие вкладывает он в эту свою мысль.

Снег увидел, что его приятель пришёл в себя и замедлил свой ход.

– Ну и натворил ты дел, – сказал он.

– А что я натворил? – с тревогой спросил холодильник.

– Как это называется у людей… – снег задумался, подбирая подходящее слово. Трудно было перевести его на язык взглядов. – Бенефис? Нет. Дебют? Вроде не то. А, вот: дебош!

«Значит, всё-таки не подвиг, – грустно подумал Мятежный. – Значит, всё-таки дебош».

– Мне теперь весь двор надо укрыть, – сказал снег, – замести следы твоих художеств. А я хотел сегодня отдохнуть, не идти.

– Прости, – сказал холодильник.

Он впервые в жизни попросил у кого-то прощения – как-то само собой вышло. Но как ни странно, это показалось ему приятным – будто образовалась в душе от такого несложного действия освежающая лёгкость, приутихла боль, и ночное ощущение невесомости стало возвращаться во все части покореженного механизма. Мятежному даже захотелось извиниться ещё перед кем-нибудь. Но перед кем? Неужели же перед кухонной утварью! Неужто перед столом и его табуретками? Не перед телевизором же! В чём ему перед всеми ними извиняться?

Мятежный поискал взглядом и заметил в дверном проёме какое-то новое существо. Существо доставало ростом чуть ли не до потолка и сияло красными лаковыми боками, похожими на крылья тех автомобилей, которые с таким наслаждением бодал холодильник-дебошир.

– Кто это? – спросил Мятежный.

– Новый холодильник, – сказал снег. – Куплен в рассрочку. Или – как это? – в кредит. По новогодней акции. С рождественской скидкой.

– А как же я? – совсем растерялся Мятежный.

– Ты сам виноват, – вздохнул снег. – Я тебя предупреждал, а ты… Посмотри на себя. На тебе живого места не осталось. Ты похож на каток после решающего хоккейного матча. Боюсь, кончилась твоя вахта.

– Но я и так уже списан на берег, – запротестовал холодильник.

– Этот берег – далеко не последний, – холодно сказал снег. А потом с чувством добавил: – Я предупреждал.

Превозмогая боль в задней стенке, Мятежный подался вперёд и глубже заглянул в дверной проём. В коридоре стоял красный здоровяк – высоченный, с отдельно открывающейся морозилкой, новенький как с иголочки. Всё его ещё не знавшее настоящих заморозков тело блестело от нетерпения, и по этому блеску видно было, как ему хочется поскорее совершить с Мятежным рокировочку, поскорее занять почётное место на кухне. Увидев, что им интересуются, новичок тоже слегка наклонился вперёд и заглянул в кухню.

Мятежный посмотрел на него устало и беззащитно. Хотел попросить прощения, но снова не нашёл за что, и потому сказал коротко, по-солдатски:

– Пост сдал.

Тот, что был куплен в кредит, тоже умел говорить взглядом, даже ещё лучше Мятежного.

– Папаша, – сказал он, – не надо вот всех этих штучек, не надо трагедии. Времена сейчас другие, температура другая…

Что он сказал дальше, Мятежный не разобрал. Похоже, взгляды новичка были настолько чужды Мятежному, что он совершенно не мог понять их языка. Он и не стал слушать это дребезжание, отвёл свой взгляд внутрь. А внутри было пусто и просторно, даже лёд весь вытек – заполняй чем хочешь.

«У этого – железное здоровье, – подумал Мятежный, глядя на красавца. – Даже не железное, а какое-то… металлопластиковое, что ли? Никакая жара ему не страшна. И магниты ему будут к лицу, и совесть его не будет мучить за то, что он не был во всех этих городах. Тем, кто куплен в рассрочку, совесть не нужна. Им нужны продукты – чтобы под самую маковку, чтобы распирало. Этот организм их отторгать не будет…»

Подумав так, он вдруг решил, что больше незачем переживать и убиваться. Всё уже пережито, всё уже убито. Образовавшуюся внутри пустоту он решил заполнить другим содержимым, вот только пока он не мог подобрать ему названия.

«Чтобы пришли к тебе перемены, – подумал Мятежный, – не надо ждать чего-то нового. Надо всего-то – избавиться от чего-нибудь старого, сбросить балласт. И тебя сразу вбросит в новое – какой-то неведомой силой. Впрочем, почему неведомой? Силой судьбы. Или силой характера? Ведь – как это? – где характер, там и судьба…»

Состояние невесомости, которое он впервые ощутил, когда летел кубарем, вернулось к нему и заполнило собой всё внутреннее пространство. Он ещё видел, как что-то говорил ему снег, но нить реальности стала ускользать от всех его чувств, он как бы заснул наяву и ничего уже не воспринимал всерьёз. В какой-то момент он вроде бы ожил, вроде бы на мгновение вернулся к прежней жизни, увидел, что его опять куда-то несут по лестнице, только теперь уже не вверх, а вниз, и снова окунулся в свою освежающую опустошенность. Там пасовало время и разворачивалось совсем другое будущее – неизведанное, бесконечное, паряще-невесомое. Чувствовать это аморфное будущее было даже упоительнее, чем вспоминать своё героическое прошлое. Впрочем, теперь это прошлое вовсе не казалось героическим…