Федерико Андахази - Книга запретных наслаждений Страница 4

То же теплое полуденное солнце, согревавшее Ульву, проникало и через витражи собора, освещая каждого из членов трибунала. Рядом с высокой кафедрой, гораздо ниже судей, располагалась почти незаметная конторка, за которой гнул спину Ульрих Гельмаспергер — писец, которому было поручено в точности записывать все, что произносилось на суде. Дабы ухватить каждое слово, звучавшее в соборе, Ульрих мог рассчитывать лишь на свой острый слух и быструю руку; иных помощников, кроме пера, чернильницы и бумаги, у него не было. Ульрих Гельмаспергер не обладал правом раскрыть рот и уж тем более — правом голоса. Лишенный возможности переспросить или уточнить, писец был обязан воспроизводить как громкие речи, так и едва слышные шепотки. Помимо быстроты и верности сказанному, от него требовался еще и ясный, абсолютно читаемый почерк. Это задание, само по себе трудновыполнимое, усложнялось еще и присутствием Зигфрида из Магунции: писец знал, что Зигфрид — лучший в Майнце каллиграф. А прокурор, сознавая всю сложность задачи Гельмаспергера, отнюдь не желал ее упрощать. Произнося свою речь, Зигфрид расхаживал из стороны в сторону, при этом он часто останавливался возле конторки, чтобы проверить работу Гельмаспергера, которому, несмотря на все потрясения, приходилось не только оставаться внимательным и контролировать четкость почерка, но и следить, чтобы на бумагу не падали капли пота с его лба, — писец заметно нервничал от близости прокурора. Вдобавок между переписчиками и писцами всегда существовала глухая вражда. Первые глубоко презирали вторых, почитая писцов обычными ремесленниками, для которых закрыты секреты настоящего искусства. А вот писцы, прошедшие через тигель постоянной срочности, эти незаменимые колесики в делах государственной важности, считали каллиграфов напыщенным племенем, мастерами дутой, чрезмерной и поверхностной виртуозности, чье бесполезное украшательство только затемняло смысл текста. Для каллиграфа не существовало более страшного оскорбления, чем когда кто-нибудь по ошибке именовал его писцом. Как бы то ни было, сегодня прокурор должен был бы испытывать к писцу глубокую благодарность, поскольку Ульрих, из уважения к своей работе, в точности фиксировал пламенные речи Зигфрида. Однако, помимо наглого любопытства обвинителя, у писца имелись и другие причины для беспокойства: Гельмаспергер был не только одним из влиятельнейших членов цеха государственных чиновников и верным слугой правосудия и Святой Матери Церкви — кроме всего перечисленного, он также боготворил и Почитательниц Священной корзины и до трагедий в Монастыре посещал этот дом как минимум раз в неделю. К страху перед убийцей примешивался и другой страх — как бы кто-нибудь из находящихся в соборе не признал в нем завсегдатая опасного публичного дома. Вот отчего Гельмаспергер старался прятать лицо за полукругом собственных рук. Под грузом всех этих забот писцу, разумеется, было не так-то просто сохранять четкость почерка.

После начального этапа своей обвинительной речи прокурор под недоуменными взглядами судей спустился с кафедры, подошел к большому столу для вещественных доказательств, извлек из отдельного ящика две книги и положил их на церковный аналой. Потом Зигфрид из Магунции высоко поднял эти два огромных тома — он был похож на Моисея со скрижалями на горе Синай. Так обвинитель приготовился донести до судей откровение, которое должно было вызвать у них изумленный вопль.

Обложки обеих книг выглядели совершенно одинаково. Казалось, это две прекрасные рукописные Библии большого размера. Переплеты из лощеной тисненой кожи были украшены четырьмя прямоугольными концентрическими рамками и разнообразными тиснеными деталями. Корешки Библий были снабжены девятью заклепками, оберегавшими от повреждения сшитые страницы. Предъявив судьям обложки, Зигфрид из Магунции раскрыл обе книги на одной и той же странице; по настоянию обвинителя судьи пересчитали строчки: в обоих случаях они насчитали две колонки по сорок две линии в каждой. И тогда Зигфрид показал последние страницы, отметив, что на них тоже проставлены одинаковые номера: 1282.

Красивый, легко читаемый почерк свидетельствовал о величайшем мастерстве переписчиков — работа над такой рукописью должна была занять несколько лет. Мастера остановили свой выбор на египетской бумаге, качество которой можно было оценить как на взгляд, так и на ощупь: мраморный оттенок листа оберегал глаза читателей от усталости, а сама страница, представлявшая собой маленький прямоугольник, была столь прочна, что, если бы кто-то возжелал ее порвать, ему пришлось бы воспользоваться каким-нибудь режущим или колющим предметом. Большие буквы в тексте были выделены красным цветом. Каждая из этих книг стоила целого состояния — не меньше сотни гульденов; такой суммы хватило бы для покупки роскошного дома на улицах Майнца.

Обвиняемые не выказывали никакой гордости, слушая похвалы обвинителя и восхищенные комментарии судей, — напротив, на их лицах было написано уныние. Между бровями Гутенберга прорезалась глубокая морщина; он обменялся беспокойными взглядами с Фустом и Шёффером. Зигфрид из Магунции взял один из томов и передал председателю трибунала, давая тому возможность лично его осмотреть. Судья взвесил книгу на руке, пробежался пальцами по тисненой обложке, раскрыл наугад и прочел несколько строк. Судья оценил каллиграфию и буквицы, царапнул папирус ногтем и даже поднес книгу к носу, наслаждаясь чудесным ароматом растительной смеси папируса и чернил с животным запахом кожи. Председателю как будто было жаль расставаться с рукописью, но в конце концов он со вздохом передал ее на рассмотрение коллег. Другие судьи были так же зачарованы бесценным экземпляром, один за другим они бурно выражали свое восхищение, а затем предоставили книгу и слово председателю трибунала.

— Эти Библии — самые чудесные из всех, которые мне только доводилось держать в руках, — без колебаний объявил председатель.

— В иных обстоятельствах я был бы вам благодарен за столь лестную оценку, ведь одну из этих книг от начала и до конца создал я. Но теперь я прошу вас изучить второй экземпляр Писания, — заключил прокурор, передавая председателю вторую книгу. — Но вначале я должен предупредить вас, что одна из двух книг лишена всякой святости, потому что это — творение…

Зигфрид из Магунции надолго замолчал, разжигая нетерпение судей. А потом снова возвысил голос, почти переходя на крик:

— …потому что одна из этих Библий… есть творение дьявола!

Рука Гельмаспергера дрогнула, когда он записывал последнее слово.

6

Точно так, как и ее мать. Точно так, как и ее дочь. Точно так, как и мать ее матери. Точно так, как и дочь ее дочери. Точно так, как и мать матери ее матери и как дочери дочерей ее дочерей. Точно так, как и семьдесят поколений шлюх, которые были до нее. Точно так, как и семьдесят поколений шлюх, которые будут после нее, Ульва, шлюхина дочь и мать всех проституток в Монастыре Священной корзины, поддерживала огонек древнейшего в мире ремесла. Несмотря на скорбь по погибшим дочерям, несмотря на слезы, несмотря на скорбь всех скорбей, Ульва пыталась вернуть гостиной, в которой недавно проходило бдение над Зельдой, облик публичного дома. Она вновь расставила стулья вдоль стен, а на место, где ранее стоял гроб, вновь водрузила кресло, расшитое красным шелком. Однако это был далеко не первый случай, когда смерть обрушивала свою ярость на проституток.

На всем протяжении истории судьба не знала жалости к продажным женщинам. На Ближнем Востоке их забрасывали камнями; их очищала своим огнем святая инквизиция; проституток преследовали, бросали в тюрьмы и убивали, но с самого начала времен их род не пресекался. Ульву вовсе не удивило убийство трех проституток. Еще на самой заре человечества избиению таких женщин не было конца. И все-таки ни одна мать не может быть готова к смерти своих дочерей, пусть даже и сознавая, что они заранее обречены на моральное осуждение. Шлюхи, как и ведьмы, были дочерьми Сатаны.

Зигфрид из Магунции упивался испугом на лицах судей, которые так и дернулись на своих креслах, услышав проклятое имя. Председатель трибунала выпустил книгу из рук при одной только мысли о том, что к ней мог прикасаться сам Сатана. И тогда, воспользовавшись всеобщим потрясением, прокурор продолжил свою речь:

— Господа судьи! Прошу вас внимательно сравнить эти две книги. Я надеюсь, что ваше разумение позволит вам отличить работу Господа от работы Сатаны.

Не скрывая своего страха, судьи принялись сличать две книги. Они обращали внимание на содержание теста, на каллиграфию, проверяли буква за буквой выбранные наугад стихи, остановились на заглавных буквах, на красных буквах, на строчных буквах. Обе книги были великолепного качества и, казалось, не содержали никаких различий: папирус был тот же, обложки одинаковые, прошитые места содержали одинаковое количество швов, вес их тоже совпадал. В общем, не приходилось сомневаться, что обе Библии вышли из одной мастерской.