Илья Стогов - Отвертка Страница 4

Сперва я решил, что главным собеседником будет важный консул Ю. Однако по-русски консул почти не говорил и общался со мной в основном юркий Дэн. Я так и не мог вспомнить: называл он свою должность или не называл?

Мы допили чай, и бесшумные официанты унесли чашки. Я подумал, что жмоты китайцы не дали к чаю даже пирожных. Как только я додумал ту фразу до конца, на столе начали появляться холодные закуски, соусы в крошечных соусницах и палочки для еды.

— Вас удивляет, что сперва был чай, а потом закуски?

— Нет, не удивляет. Вернее, да, удивляет.

— Понимаете, Илья, мы хотели бы угостить вас так, как это принято в Китае. А в Китае обед начинается с чая, а заканчивается супом. То есть все наоборот, не так, как в Европе.

— Как интересно!

Где-то я читал, что по-китайски европейцы называются «северные варвары». Странный они все-таки народ. Странная кухня. Дурацкая письменность. Непонятная мимика: то ли действительно рады посидеть со знаменитым петербургским журналистом, то ли изучают меня, как школьники изучают неполовое размножение фикусов.

Мы опять… еще раз… обсудили слякотную погоду. Официанты унесли пустые тарелки. На столе появились три стопочки и бутылка с иероглифической надписью.

— Вы пьете водку, Илья?

К чему врать? Я сказал, что пью.

— Позвольте угостить вас китайской водкой. Думаю, что такой вы еще не пробовали.

Улыбающийся Дэн налил всем на четыре пальца водки и радостно сообщил:

— У этой водки крепость — девяносто шесть градусов. Попробуйте!

Попробовать?

Я положил себе на тарелку креветок. Потом посмотрел на улыбающегося консула и добавил пару кусков обжаренного омара. Потом опять взглянул на девяностошестиградусный напиток и поближе придвинул соусницу.

Я поднял рюмку. Она оказалась тяжелой. Смерти он моей хочет?

Я залпом выпил китайское зелье. И содрогнулся. Дипломаты смотрели на меня в упор, поэтому содрогнулся я про себя. Не схватить креветку прямо руками стоило мне больших трудов.

Не меняя выражения лиц, китайцы едва пригубили из своих рюмок и поставили их на место.

Мазефака!

К моменту, когда на столе появилась фарфоровая супница («Ага, скоро конец», — подумал я), мы с Дэном спорили о пельменях. Я доказывал, что это русское национальное блюдо («Вы читали Гоголя? А? Нет, читали или не читали?»), а он стоял на том, что блюдо это китайское, доказательство чему — сама форма слова «Пель-Мень», что по-маньчжурски означает «отрубленная голова», и, если я хочу, он может рассказать на эту тему старинную и очень красивую легенду.

Иногда я бросал взгляды на забрызганные дождем громадные окна. Думать о том, как в таком состоянии я поеду домой, не хотелось.

Я говорил: «Хорошая водка». «Не выпить ли нам еще?» — спрашивал Дэн. Момента, когда разговор сполз на вчерашние похождения в «Moon Way», я не заметил.

— Скажите, Илья, а как давно вы знакомы с Ли Гоу-чженем?

— Вы знаете, я практически вообще не был с ним знаком.

Дэн скорбно потупил взор.

— Давайте будем откровенны. О господине Ли я спрашиваю вас отнюдь не из любопытства. Убийство нашего соотечественника — событие экс… экзтра…

— Экстраординарное.

— Точно! Не выпить ли нам еще?

— Я с удовольствием выпью с вами еще!

— Вы — журналист. Вы должны понимать: то, что произошло вчера, очень серьезно. Будет скандал. Не в ваших интересах, чтобы скандал получил широкую огласку.

Я вытащил из пачки «Lucky Strike» сигарету и заверил господина Дэна в желании сделать все возможное для того, чтобы последствия столь печального события никоим образом не смогли бросить тень на наши с Китаем традиционно дружественные отношения.

Фраза оказалась длинной, я запыхался и поэтому мы выпили еще по рюмочке. После этого я сказал:

— Понимаете, господин Дэн, преступность — это большая проблема. И то, что жертвой бандитского нападения стал иностранный гражданин… Это возмутительно!..

Дэн на меня посмотрел. У него был задумчивый взгляд.

— Бандитского нападения?

— Вашего соотечественника ведь ограбили?

— Нет.

— Нет?

— В ФСБ нам сообщили, что из вещей господина Ли ничего не пропало.

— Даже бумажник?

— Даже бумажник.

Достав из пачки новую сигарету, я прикурил ее от предыдущей. Черт, а действительно… Я как-то не задумывался… но из-за чего все-таки убили китайца?

Вчера в туалете, стоя над его трупом, я решил, что какой-то обожравшийся наркотиков придурок позарился на золотые «Тиссо» коммерсанта. Мало ли уродов с пистолетами ходит нынче по дешевым окраинным клубам вроде «Moon Way»?

— Неужели не взяли даже бумажник?

— Илья, я наводил о вас справки. Все, с кем я беседовал, говорят, что журналистское расследование — это ваш жанр. Расскажите мне, пожалуйста, о чем просил вас наш соотечественник?

Я вздохнул. Медленно, чтобы до китайца дошло, я по пятому разу принялся излагать историю вчерашнего вечера.

Машинисток и их сногсшибательный коньяк из уважения к собеседнику я опустил. Перешел сразу к визиту в клуб. Жасмин со своим никотиновым голоданием. Знакомство с господином Ли. Эрго: я ногой вышибаю дверь мужского туалета.

— Вы хотите сказать, что не знаете, кем был Ли Гоу-чжень?

— Знаю. Ли Гоу-чжень был коммерсантом из Китая.

Дэн продолжал улыбаться.

— Ли Гоу-чжень, убитый вчера в вашем городе, был одним из самых известных в мире коллекционеров.

— Коллекционеров чего?

— Коллекционеров всего. Он был «цзи-цзу» — выходцем из семьи китайцев, живущих вдали от Родины. Долгое время господин Ли жил в Южной Африке. Там он сделал капитал на алмазном буме конца шестидесятых городов. Он был очень состоятелен. Очень-очень состоятелен. В начале девяностых годов господин Ли решает вернуться в КНР и привозит с собой все сбережения. Понимаете, сегодня у нас все не так, как было во времена культурной революции. Сейчас многие китайцы — очень состоятельные люди. Они вкладывают деньги в национальную экономику, помогают возрождению Отчизны. Ли Гоу-чжень тоже помогал.

— Как это интересно!

— Господин Ли ездил по миру, находил предметы китайской старины, выкупал их и бесплатно передавал в наши музеи. За эти заслуги Государственный Совет вручил ему орден. Он всего себя отдавал избранному делу. Господин Ли даже не был женат, чтобы семья не стесняла его возможности ездить по свету.

Ага, женат он не был. Выходил из положения другими способами. Наверное, блондинка по имени Жасмин много чего про эти способы может рассказать.

У меня сложилось впечатление, что перед отправкой в Пекин Дэн обкатывал на мне некоторые тезисы официального некролога.

— Обидно, что я не знал всего этого раньше.

— Вам больше нечего сказать?

— А что вам хотелось бы от меня услышать?

Было видно, как старательно Дэн подбирает слова:

— Нам кажется, что в Петербурге Ли Гоу-чжень обнаружил некую культурную ценность, имеющую большое значение для китайского народа.

— И что же это за ценность?

— Этого мы пока не знаем. Но мы думаем, что вчера вечером эта вещь уже была у него в руках. Что именно из-за нее он был убит. А еще мы думаем, что перед смертью господин Ли передал эту вещь вам.

4

Чертовы китайцы.

Среди всего того дерьма, в котором я живу последние несколько лет, только проблем с их убитыми миллионерами мне и не хватало. Остальное уже все было.

Выйдя из консульства, я поймал такси и доехал до круглосуточного кафе «Мандарин» на Думской. Не хотелось ничего — ни спать, ни думать о том, что происходит… вообще ничего не хотелось. Ну, разве что пива. Да и то не очень.

Так всегда: мы рождаемся… живем… и рано или поздно доживаем до времени, когда понимаем, что, может быть, нам не стоило рождаться… не стоило жить ВОТ ТАК.

Сколько себя помню, я всегда был уверен, что стану звездой. Что живу ради этого… или ради чего-то в этом роде.

С появления на свет я был нацелен на то, чтобы стоять в лучах софитов и смотреть людям в глаза с обложек глянцевых magazines, как американские «Трайдент» были нацелены в ту пору на Московский Кремль.

Ребенком-дошкольником я хмурил брови, ревниво поглядывал на висящие в квартире родителей портреты Хемингуэя с Есениным и осваивал алфавит, как ребенок Тайсон осваивал хуки в подбородок.

Какой же смысл я вкладывал в словосочетание «стать звездой»?.. Несколько месяцев я мучусь этим вопросом и не нахожу ответа.

По утрам я просыпаюсь в смятой постели. Лежу и досматриваю сон: на ветке сидит попугай. На левой лапе у попугая шесть скрюченных пальцев. Вернее, пальцев у него пять, но один, указательный, на конце раздваивается.

Некоторое время прикидываю: пил я вчера или не пил? Похмельный я или не похмельный? Судя по содержанию сна — пил… вот и голова ноет… хотя чего уж тут умничать?.. и без всяких сновидений понятно, что пил… потому что когда это такое было, чтобы я — да вдруг не пил?