Марина Юденич - Сент-Женевьев-де-Буа Страница 4

Он сразу про себя назвал ее хрупкой и первое впечатление было как нельзя более верным — женщина был небольшого роста и очень тоненькой Держалась она очень прямо, так, что чем-то напомнила ему балерин, видимо этому способствовали еще и руки по балетному скрещенные на груди Лица ее он не видел, но хорошо разглядел тяжелые черные волосы, низко собранные на затылке в большой пучок, который казалось тянул ее маленькую голову назад, от чего она держала ее тоже очень прямо, высоко подняв подбородок Это, пожалуй, добавляло ей сходства с балериной, застывшей перед началом очередного па.

Было в ее облике что-то ужасно несовременное, хотя строгий черный костюм в который она была одета был вполне современного покроя и узкая юбка высоко открывала стройные ноги, обутые в черные лодочки на очень высоком каблуке К тому же он абсолютно был уверен, что женщина молода, хотя внешность француженок и вообще европейских женщина даже при самом ближайшем рассмотрении зачастую оказывается очень и очень обманчивой и такой фигурой вполне могла обладать его ровесница, а то и дама постарше Но эта был молодой — лет двадцати — двадцати двух, не более, он готов был спорить на что угодно Он двигался по аллее как зачарованный, не смея отвести от незнакомки глаз, и это было еще одной странностью его сегодняшнего поведения и состояния Дело в том. что женщина была совершенно не в его стиле — ему никогда не нравились субтильные мелкие брюнетки — в своих пристрастиях он был более прост и традиционен.

Он поравнялся с ней, ступая едва ли не на цыпочках и боясь перевести дух, но обостренное как и все его чувства сейчас, обоняние ощутило едва различимый тонкий запах духов, ему конечно же совершенно незнакомый и тоже какой-то несовременный, терпкий и слегка горьковатый запах влажной листвы какого-то экзотического растения, а глаза через плечо незнакомки, стремительно и словно воровато читали в этот момент надпись на скромном, черного гранита памятнике « Барон Степан Аркадьевич фон Паллен 1896 — 1959 Упокой Господи душу раба твоего»

— Фон Паллен, — повторил он про себя, не замечая того, что настолько замедлил свой шаг, . что почти остановился за спиной незнакомки. Это имя ничего не говорило ему Но подумать об этом он не успел. Женщина медленно повернулась к нему и первое, что он увидел почему-то была шляпка, соломенная черная шляпка с широкими довольно полями, отороченными едва различимой паутинкой вуали — именно поэтому она так необычно держала руки на груди — ими она прижимала к себе шляпу Потом он взглянул ей в лицо и был совершенно поражен, хотя нельзя было назвать его безупречно красивым Поражали глаза — огромные, совершенно немыслимого и не виданного им никогда фиалкового цвета, они казались особенно яркими под густыми черными ресницами и гордыми красиво очерченными бровями, к тому же она была довольно смуглой и это еще более подчеркивало фантастический эффект глаз — Вы русский? — обратилась она к нему низким хрипловатым голосом Говорила она без малейшего акцента, но то как произнесла эти два слова, было также необычно, как ее глаза.

Ехать они решили на авто, которое недавно приобрел себе Стива, хотя это было и неразумно, и рискованно Во-первых, их было много — и трудно было себе представить, что все они смогут поместиться в совсем небольшой салон машины, а во-вторых, Стива еще очень плохо управлялся со своей новой игрушкой и дважды уже чуть не задавил пешеходов на мостовой и чуть-чуть не столкнулся с извозчиком, к тому же был он сейчас очень сильно пьян и даже идти мог с трудом Но в этом-то как раз и было все дело-пьяны в той или иной степени были все и всем, как раз, хотелось неразумного и рискованного Каким-то невероятным образом они поместились на обитых блестящей малиновой кожей сидениях автомобиля, Стива взгромоздился за руль и они помчались по темным промозглым сырым улицам — даже и намека не было этой ночью на новогодний мороз, зима стороной обходила столицу империи, словно боясь замарать свои здесь свои белые одежды. Они поехали в " Самарканд ", к цыганам, намереваясь по-настоящему начать праздновать там. Дома было невыносимо скучно, и невыносимо жаль maman, с ее грустными, как у лошади, глазами и попыткой сохранить хорошую мину при плохой игре Их гости были ей ужасны, но она через силу улыбалась им и старалась быть любезной. Пьяный Стива пугал ее, и она смотрела на него с ужасом уездной гимназистки, но с любовью и таким страданием, что у Ирэн сжималось сердце. О себе ей думать и вовсе не хотелось, maman конечно же обо всем давно догадалась, но заговорить об этом с ней не смела, именно не смела, словно это она была младшей дочерью Ирэн, а не наоборот Вообще отношение к maman у Ирэн было крайне противоречивым — она и любила, и жалела ее, рано увядшую, одинокую, безнадежно отставшую от жизни, но эти чувства терзали ее душу причем иногда до слез только, когда maman не было рядом Стоило же ей взглянуть в большие слегка навыкате, добрые и безмерно глупые глаза maman, услышать ее тихий глуховатый голос, которым она сбивчиво, непонятно и всегда совершенно некстати что-то говорила, как в груди Ирэн немедленно поднималась волна холодного бешенства и она если и не грубила откровенно, то демонстративно делала все именно таким образом, чтобы побольнее задеть maman. Конечно, она могла быть куда более изобретательной и сделать так, что maman никогда не догадалась бы о ее модном кокаиновом пороке, но она именно хотела, чтобы maman узнала об этом и видя ее отчаяние испытывала нечто похожее на мстительную радость. При всем этом Ирэн не была ни жестоким, ни даже просто злым существом. Напротив, она казалась себе иногда излишне даже сентиментальной, и могла ночь напролет рыдать, представив какую-нибудь душещипательную историю со своим участием, например трагический роман со скоротечной чахоткой в итоге или героическое подвижничество где-нибудь на самом кровавом участке фронта, или свой уход в революцию с неизбежной виселицей в финале — она обладала богатой фантазией, что было видимо все-таки следствием воспитания maman, и могла часами придумывать все новые и новые истории про себя, проживая их как если бы они происходили в реальной жизни В этих фантастических историях она всегда была отважна и благородна, часто знаменита даже и обязательно кем-нибудь безумно любима В реальной жизни все было скучно, пошло, и уже к восемнадцати годам изрядно ей надоело Баронесса Ирина фон Паллен была девушкой ослепительно красивой, хотя черты ее лица мало соответствовали представлениям об абсолютной красоте. Она была смугла, скуласта, нос ее был несколько крупноват, хотя и отмечен красивой горбинкой, к тому же с подростковых лет сохранила она какую-то болезненную даже худобу и некоторую истерическую порывистость движений Однако все недостатки меркли, когда распахивала она свои нечеловечески красивые глаза — огромные, густого фиолетового цвета, какой в природе встречается только у некоторых редких сортов цветов, их иногда называли фиалковыми, но ошибались — листья фиалок уступали ее глазам по насыщенности цветом Кроме того, глаза ее как бы переливались под густыми темными бровями, то сияя ярко, словно подсвеченные изнутри, то наливаясь чернотой и тогда фиолет только угадывался в них, как в черных сапфирах лишь угадывается яркая синева их собратьев.

К тому же Ирэн фон Паллен была девушкой баснословно богатой. Ее отец — барон фон Паллен, удачливый фабрикант и банкир, наследовавший в ранней молодости финансовую империю европейского масштаба, фамильное состояние умножил многократно и к моменту своей скоропостижной смерти оставил огромные богатства, заключенные в акциях множества процветающих предприятий, золотых приисков, крупных банков, недвижимости и земельных владений в России и серьезных банковских вложениях за ее пределами. О нескольких доходных домах в Санкт-Петербурге, собственном особняке на Литейном, имении в Крыму, конном заводе на Кубани и огромной коллекции живописи и драгоценностей говорить уже не приходилось Наследовали все эти несметные богатства трое — вдова фон Паллена — баронесса Нина Дмитриевна, урожденная княжна Долгорукая и двое их детей сын — Степан Аркадьевич и дочь Ирина Аркадьевна фон Паллены Надо ли говорить, что при подобном стечении счастливых обстоятельств судьбы Ирина Аркадьевна с раннего девичества отбоя от поклонников не знала и по крайней мере десятком из них была искренне и преданно любима, а один юнкер, принадлежащий к древнему аристократическому роду стрелялся из-за ее холодности, к счастью — не до смерти Однако все это было Ирине Аркадьевне скучно и не имело ничего общего с теми фантазиями, которыми грезила она по ночам В то же время о скверном характере молодой баронессы в столице империи ходили легенды Она была и взбалмошна, и капризна сверх меры, к тому же истерична — и часто утраивала совершенно непотребные публичные сцены, либо надолго впадала в черную меланхолию и часами молчала, не реагируя на обращенные к ней слова и вдруг начинала бурно рыдать, или говорила что-то странное, невнятное, напоминающее мистический бред медиумов, глядя перед собой огромными невидящими глазами Единственный человек, не вызывающий в ней причем в первые уже минуты знакомства смертельной скуки и желания беспрестанно дерзить и говорить холодные унизительные гадости, был старший брат Стива, репутация которого в свете была, к слову, многим хуже нежели ее собственной. В ранней юности, едва начав осознавать себя женщиной, а это случилось с ней рано — на тринадцатом году жизни, она отчаянно влюбилась в него и подкарауливая его, пьяного, когда под утро, таясь живого тогда еще папеньки, побирался он к себе, с упоением первой страсти подглядывала за ним везде, куда могла незаметно пробраться Однажды он поймал ее за этим занятием и после этого происходило между ними много такого, что наверняка свело бы добродетельную маменьку в могилу, узнай она об этом ненароком Однако Стива был изрядным трусом и не позволил им зайти слишком далеко, хотя с детским еще восторгом предаваясь новым для себя ощущениям, она все время требовала большего Однако он изрядно просветил ее в искусстве плотской любви и сумел разбудить в юном детском теле женщину Почувствовав, наконец, его страх — она более не искала его ласк, а со свойственной ей с детства решительностью отдалась по сути первому встречному — учителю латыни, приглашенному в крымское имение на лето, дабы сочетать отдых с полезными занятиями К тому времени ей едва исполнилось четырнадцать лет С той поры братом как мужчиной более она увлечена не была, находя себе все новых и новых партнеров и потрясая их неожиданным своим темпераментом и отменным владением приемами сексуального наслаждения, при полном отсутствии каких-либо чувств и яростном нежелании вести разговоры о любви Она занималась любовью с упоением и более не желал ничего об этом знать и думать Брата же она теперь любила истинно сестринской любовью, прощая ему все многочисленные его пороки, грубость и подлость зачастую по отношения к ней самой Ей всегда были интересны его затеи, как бы дурны они не были, и, надо сказать, что будучи личностью весьма ограниченной и исключительно самовлюбленной, он честно признавал — лучшего советчика и сообщника во всех без исключения его начинаниях, чем сестра, не посылала ему судьба В ресторане было шумно, пьяно, весело и страшно накурено — хрустальные люстры, как драгоценные боа дамские плечи, окутывали сизые клубы дыма, а плечи и декольте дам, напротив, были открыты сверх меры и сверх меры облиты потоками бриллиантов, сапфиров, жемчуга и иных бесценных каменьев, сияющих ярче хрустальных подвесок люстр и бра.