Исабель Альенде - Инес души моей Страница 4

— Этот человек мало на что годен, — сказала как-то моя мать, приехав навестить нас.

— Главное, чтобы от него были дети, остальное не важно.

— А кто будет содержать малюток? — не унималась мать.

— Я сама. Иголка с ниткой мне на что? — с вызовом парировала я.

Я привыкла работать с восхода до заката, и покупательницы на мое шитье и вышивку всегда находились. Кроме того, я пекла на продажу пирожки с начинкой из мяса и лука. Я пекла их в общественной печи у мельницы и на рассвете продавала на Главной площади. После множества проб и ошибок я нашла идеальное соотношение жира и муки, при котором тесто получается плотным, мягким и тонким. Мои пирожки пользовались успехом, и скоро я стала зарабатывать ими больше денег, чем шитьем.

Мать подарила мне деревянную статуэтку Девы Заступницы, знаменитую чудесами, чтобы она благословила мне чрево. Но, видно, у Богородицы были дела поважнее, и моим молитвам она не вняла. Я уже пару лет не пользовалась губкой с уксусом, но на беременность не было ни намека. Между тем наша взаимная страсть начала превращаться во взаимное раздражение. По мере того как я становилась более требовательной к Хуану и менее склонной прощать его проступки, он отдалялся от меня. В конце концов я почти перестала с ним разговаривать, а он если и обращался ко мне, то только на повышенных тонах. Но бить он меня не решался, потому что в тот единственный раз, когда он попытался поднять на меня руку, я ударила его сковородой по голове — точно так же, как поступала моя бабка с дедом, а потом — мать с отцом. Говорят, что после одного такого удара сковородой отец ушел от нас, и больше мы его не видели. По крайней мере, в этом моя семья была не похожа на другие: у нас мужчины жен не били, только детей. Хуана я ударила совсем легонько, но сковорода была еще горячая, и у него на лбу остался след. А для такого тщеславного красавца, как он, небольшой ожог оказался настоящей трагедией, и это научило его уважать меня.

Удар сковородкой положил конец угрозам, но нужно признать, что это не улучшило наших отношений. Каждый раз, когда Хуан дотрагивался до шрама на лбу, в его глазах появлялся нехороший блеск. Чтобы не остаться в долгу, он лишил меня тех удовольствий, на которые раньше был очень щедр. Моя жизнь сильно изменилась: теперь недели и месяцы тянулись медленно, как на каторге, ведь у меня не осталось ничего, кроме работы и тоски от бездетности и бедности. Капризы и долги моего мужа ложились на мои плечи тяжелым грузом, и мне приходилось как-то изворачиваться, чтобы избегать позорных встреч с кредиторами. Время, когда по ночам мы страстно целовались, а по утрам нежились в постели, прошло безвозвратно. Мы отдалились друг от друга, наши сношения стали быстрыми и грубыми, чуть ли не изнасилованиями. Я терпела это только в надежде зачать. Сейчас, окидывая прожитую жизнь спокойным старческим взором, я понимаю, что отсутствие детей было для меня настоящей благодатью, что Дева Мария отказала мне в материнстве, чтобы я смогла исполнить свою удивительную судьбу. Если бы у меня были дети, я была бы несвободна, как все женщины. Если бы у меня были дети, когда меня бросил Хуан де Малага, мне бы всю жизнь пришлось шить и печь пирожки. Если бы у меня были дети, я бы не завоевала Чили.

Мой муж продолжал наряжаться, как первый модник, и сорить деньгами, как дворянин, не сомневаясь, что я сделаю все возможное и невозможное, чтобы заплатить его долги. Он много пил, часто бывал у публичных женщин и пропадал у них по нескольку дней, пока я не нанимала крепких мужиков, чтоб они отыскали его и привели домой. И его приводили, завшивевшего и устыдившегося. Я выбирала у него вшей и подогревала стыд. Я больше не восхищалась его торсом и достойным римской статуи профилем и стала завидовать своей сестре Асунсьон, которая вышла замуж за человека, видом смахивавшего на кабана, но трудолюбивого и хорошего отца. Хуан скучал, а я начинала отчаиваться. Я даже не старалась удержать его, когда он наконец решился отправиться в Новый Свет на поиски Эльдорадо, города из чистого золота, где дети играют топазами и изумрудами. Хуан уехал не простившись, глубокой ночью, тайком, взяв с собой узелок с одеждой и мои последние сбережения — он их стянул из тайника в кухне.

Хуану удалось заразить меня своими мечтами, хотя мне никогда не приходилось видеть ни одного искателя приключений, который бы возвратился из Нового Света разбогатевшим. Наоборот, все возвращались нищими, больными и тронувшимися рассудком. Те, кому удавалось сколотить состояние, потом его теряли, а хозяева огромных имений, которые, как рассказывали, там были в изобилии, понятное дело, не могли привезти их с собой. Однако ни эти, ни другие доводы разума не могли пересилить манящую притягательность Нового Света. Разве по улицам не тянулись повозки, груженные слитками индейского золота?

В отличие от Хуана я не верила в существование города из чистого золота, волшебных рек, дарующих вечную молодость, и амазонок, которые развлекаются с мужчинами, а потом, одарив драгоценностями, отсылают их прочь. Но я подозревала, что по ту сторону океана есть нечто еще более ценное — свобода. В Новом Свете каждый был сам себе хозяин, кланяться ни перед кем не надо было, можно было ошибаться, а потом начинать все заново; можно было стать другим человеком, зажить другой жизнью. Там никто не носил клеймо бесчестья долго, и человек даже самого презренного происхождения мог возвыситься. «Выше меня — только шляпа с перьями», — говаривал Хуан. Разве я могла упрекать мужа за эту авантюру, когда я сама, если бы была мужчиной, поступила бы точно так же?

Когда Хуан уехал, я возвратилась в Пласенсию, чтобы жить вместе с семьей сестры и с матерью — дед к тому времени уже умер. Я стала «вдовой Нового Света», как многие женщины в Эстремадуре. По обычаю я должна была носить траур, прятать лицо за густой вуалью, отказаться от общественной жизни и жить под неусыпным присмотром родственников, духовника и властей. Молитвы, труды и одиночество — вот все, что сулило мне будущее, но роль мученицы меня совершенно не устраивала. Если завоевателям Нового Света приходилось несладко, то еще тяжелее было их женам в Испании. Я, правда, быстро отделалась от надзора своей сестры и зятя, которые боялись меня почти так же, как мою мать, и, чтобы не ссориться со мной, старались не соваться в мою личную жизнь. Им было достаточно, чтобы я не давала поводов для кривотолков. Я продолжала шить на заказ, ходила продавать пирожки на Главную площадь и даже появлялась на городских праздниках. Кроме того, я ходила в больницу помогать монашкам ухаживать за больными, жертвами хворей и поножовщины. Меня с юности интересовало врачевание, но я, конечно, не подозревала тогда, что позже лечебные знания станут для меня жизненно важны, так же как кулинарные способности и умение находить воду.

Как и у моей матери, у меня прирожденный дар отыскивать подземные воды. Часто ей или мне приходилось ехать с каким-нибудь крестьянином — а иногда и со знатным сеньором — в поле, чтобы указать место, где нужно рыть колодец. Это очень просто: нужно взять веточку здорового дерева, нежно держать ее в руке и медленно идти до тех пор, пока веточка, почувствовав близость воды, не наклонится. В том месте и нужно копать. Люди говорили, что с таким талантом мы с матерью могли бы разбогатеть, ведь колодец в Эстремадуре — это настоящее сокровище, но мы никогда не брали денег за эту работу, потому что, если брать плату, дар уйдет.

С помощью этой способности мне суждено было однажды спасти целое войско.

В течение нескольких лет я почти не получала известий от мужа, не считая трех коротеньких записочек, посланных из Венесуэлы. Их мне прочел приходской священник, и он же помог написать ответ. Хуан сообщал, что ему приходится переживать множество лишений и опасностей, что в тех землях обитают самые порочные люди, что нужно постоянно держать оружие наготове и быть начеку, что золота там много, хотя пока его не видно, и что он вернется богачом, построит мне дворец и я заживу, как герцогиня. А тем временем мои дни проходили медленно, в скуке и бедности, потому что я тратила ровно столько, сколько нужно, чтобы не умереть с голоду, а остальное прятала в ямке в саду. Никому ничего не говоря, чтобы не давать повода для сплетен, я решила последовать за Хуаном в его рискованном предприятии, чего бы это ни стоило, не из любви — она давно прошла, — не из верности — он ее не заслуживал, — а потому, что не могла расстаться с мечтой о свободе. Там, вдали от всех, кто меня знал, я могла стать хозяйкой самой себе.

Огонь нетерпения жег мне тело. Ночи для меня были сущим адом: я ворочалась в кровати, и мне казалось, будто я снова в жарких объятиях Хуана, как в те времена, когда мы еще страстно желали друг друга. Я вся горела даже зимой и злилась на себя и на мир оттого, что родилась женщиной и была обречена жить в тюрьме обычаев. На ночь я, следуя советам монашек из больницы, пила отвар снотворного мака, но это нисколько не помогало. Я старалась молиться, как требовал от меня священник, но мне не удавалось дочитать до конца «Отче наш», не погрузившись в свои смятенные мысли, потому что дьявол, который все опутывает своими сетями, не отступался от меня. «Инес, тебе нужен мужчина. Ведь можно делать все, только благоразумно и осмотрительно…» — вздыхала мать, всегда мыслившая практично.