Виктор Ерофеев - Пупок Страница 4

Нет таких губ…

Булгаков и Зощенко… Какие русские щеки не затрясутся от неудержимого смеха и брызг?

Нет таких щек…

Державин… Какая русская грудь не закричит от гордости при звоне этого хрустального сосуда?

Нет такой груди.

Чехов… Какой русский лоб не затоскует, не съежится при свисте этой сокровенной флейты?

Нет такого русского лба.

Великая русская литература… Какой русский хуй не встанет со своего места под музыку этого национального гимна?

Есть один такой хуй. Мы встанем, а он не встанет. Мы все встанем, кроме него. Одинокий, жалкий, занедуживший хуишка. Но если его приласкать, если по-человечески к нему отнестись, он тоже встанет.

1983 год

De profundis

Все-таки мы еще недостаточно хорошо знаем свой город. С прискорбием сужу по себе. Особенно отдельные его части. Происшествие, имевшее со мной место, подстрекает меня поделиться кое-какими соображениями.

Во-первых, следует сказать прямо: у нас совершенно отсутствуют подробные карты города с обозначением всевозможных улиц, проездов, фонтанов и т. д. Старинные же карты давно основательно устарели. Прекрасно понимаю, что отсутствие подобных карт объясняется стратегическими мотивами. Это препятствие для вторжения в город.

Потенциальный вражеский легион страшит идея заблудиться. Однако в долголетнем терпеливом ожидании чужеземных орд мы сами утрачиваем способность к ориентации, что может пагубно сказаться на развитии вестибулярного аппарата у юношества. Мороча голову врагу, мы себе также отчасти заморочили голову.

Впрочем, мне нигде не доводилось встречать объяснений по поводу отсутствия подробных карт. Возможно, это также объясняется стратегической бдительностью, возведенной в квадрат. Не скрою, старинные карты, что привелось мне разглядывать, вызывали во мне сильное чувство умиления, которое, со своей стороны, могло способствовать их отмене, поскольку чувство это ничем не оправдано.

Вместо карт, добросовестно передававших масштабы, городское управление предоставило в наше распоряжение современные схемы. Они умышленно недостоверны и подвергают сомнению все направления, за исключением, пожалуй, реки, которая по-прежнему изображается в своем течении через город в виде оттопыренной нижней губы.

Вместе с подробными картами исчезли подробные путеводители: это были славные небольшого формата издания на нескольких языках, где много места отводилось чревоугодию. Помимо гастрономических ощущений, сохранившиеся экземпляры вызывают остроту понимания того, насколько изменился город, как из уютного заснеженного городка с желтенькими, зелеными, розовыми домами, обилием ручных на вид львов, стерегущих решетчатые ворота, он превратился в безбрежный конгломерат, освещенный миллионами неярких фонарей.

Город распространяется, как эпидемия, душит и разоряет исторический центр, переиначивает все на своем пути, загаживает парки и скверы. А что, порой участливо думается мне, если городское управление сбилось с ног, пытаясь создать новую точную карту, и не потому не издает, что остерегается, а потому, что не хватает землемеров, картографов, рулеток и другой техники?

В общем, знание о городе держится на шатком опыте многолетних перемещений и наблюдательности, которая, впрочем, ослабляется различными жизненными обстоятельствами. С прискорбием сужу по себе. Нет, я отдаю себе отчет в том, что город обязан отправлять различные неприятные с точки зрения приличия функции: хоронить своих мертвецов, призирать в надежных местах калек и уродцев, содействовать успехам канализации и вывозу мусора. Как лояльный горожанин я морально поддерживаю эти мероприятия. Раньше, на старинных картах, кладбища нашего города обозначались зелеными массивами с мелкими черными крестиками. Теперь городское управление решило замаскировать городские кладбища. Благоразумное решение! Кладбища сами по себе превратились в стратегические объекты, поскольку население призвано всеми силами отвлекаться от мыслей о смерти. Напоминание о смерти нам совсем не к лицу.

Вот почему я хотел бы сигнализировать о явлениях прямо противоположного порядка, которые никак не учтены, в списках городских служб не значатся.

Есть в нашем городе, что называется, забытые части города, состоящие из домов, имеющих вид запущенный и полуживой, однако обильно заселенных. Что это за жильцы, каков род их жизнедеятельности, сказать затруднительно, я в таких домах не гощу. Знаю, правда, что на лестницах сохраняются многолетние запахи, и уцелевшая пожарная каланча, увенчанная диковинным двуусым шпилем, господствует над всей этой территорией.

Повторяю, я очутился там по прихоти водителя такси, который, ссылаясь на чрезмерную загруженность основных магистралей, предложил мне избрать этот маршрут. Я не нашелся, что возразить. Мы свернули с оживленной улицы и покатили по неширокой мостовой, сагиттально разорванной двумя парами трамвайных рельсов.

День выдался серый, ветреный, скорее всего осенний.

Я был занят своими мыслями и машинально смотрел в окно, не испытывая никакого отношения к проезжему пространству. В сущности, я достаточно равнодушен к архитектуре, и меня с самого детства трудно испугать уродством городского пейзажа.

В этой части города нет ни затейливых ресторанов, ни авангардных театров, ни прочих аттракционов. Здешние лавки на редкость скупы товарами. В них есть ровно столько, чтобы возразить на вражеское утверждение, будто мы голодны и необуты. Машина принялась нелепо стучать по мостовой, и мне сдалось, что мостовая мощена булыжником. Должно быть, водитель придерживался схожего мнения, хотя на его лице возникло смутное недоумение. Нас обогнал черный фургон и просигналил. Люди, сидевшие в нем, делали малопонятные знаки. Водитель немедленно затормозил. Что-то заскрежетало.

Я нехорошо запомнил внешность водителя. Он огорченно трогал ладонью дымящуюся покрышку. В воздухе висел запах жженой резины. Прохожие посматривали в нашу сторону, но никто не подошел.

— Будете менять колесо? — участливо спросил я, впрочем, без внутреннего участия. Я был раздосадован. Я спешил по делам. Мне не по карману услуги такси, когда я не спешу.

— На что я стану его менять? — сокрушенно огрызнулся водитель. Покрышка дымилась.

Далеко впереди, над рельсами, парила табличка трамвайной остановки. Я сполна расплатился с водителем. Заторможенность его движений начинала действовать на меня неприятным образом. Казалось, толкни его, сидящего на корточках перед дымящейся покрышкой, он так и завалится набок и сам задымится.

Решил ли я продолжать свой путь или вернуться домой? Скорее всего я решил продолжать, поскольку в нас бывает велика инерция помысла. Я шел вдоль низких домов с многократно перекрашенными входными дверями, потрескавшимися каменными крылечками, глубокими, с лужами, подворотнями и маленькими окошками, прикрытыми где занавеской, где газетной бумагой. Когда я уже подходил к остановке, улица несколько раздалась вширь. Тут стояла двуусная каланча.

В этом месте улицы народу было больше и люди не только шли, но и стояли кучками и по отдельности.

— Тебе бы нужно малость похудеть, — послышался негромкий женский голос.

— Ой, что ты! — безнадежно раздалось в ответ. — Мы в роду все такие. У нас мать на трех стульях сидела.

Мое внимание привлек к себе дом, соседствующий с каланчой. Он был покрашен в болотно-зеленый цвет, а раньше был покрашен иначе, и в тех местах, где пыльная краска облупилась, виднелись синюшные пятна. Страшное впечатление производила витрина в первом этаже этого дома. Нет, я не хочу тем самым сказать, что дом был многоэтажный. Практически над окном витрины не было ни одного ряда окон, однако фасад был довольно высокий, как у кинотеатра, и по его слепой части шли буквы вывески. Но сперва о самой витрине.

В ней были выставлены два красиво выструганных, без всяких позументов и глазета, стильных светлых сосновых гроба небольшого размера. Гробы стояли открытые, новенькие крышки аккуратно прислонены к боковым стенкам витрины. В каждом из них лежал ребенок дошкольного возраста. Когда я напряженно всмотрелся, оказалось, что детские покойники являются не чем иным, как манекенами, причем замечательной выделки, не идущими ни в какое сравнение с теми, что бывают в обычных магазинах для детей. Они относились к настоящим детям примерно так же, как исключительно хорошо сделанные искусственные цветы относятся к настоящим.

Это были заснувшие сладким послеобеденным сном ангелята, заснувшие после прогулки и вкусного обеда с особенно вкусным десертом. Несмотря на то, что в нашем городе отродясь не было коренных негров, один из покойников был курчавый нефитенок, с яркими блестящими (будто он только что облизал их) губами, широко распахнутыми ноздрями и черными, как смоль, смеженными ресницами. Он напоминал нефитенка из веселого детского спектакля и был подан со смаком, представлен именно так, как нефитянскую красоту понимают белые люди.