Ирвин Шоу - Добро пожаловать в город ! (сборник рассказов) Страница 4

— Мне нужен отдельный номер! — твердо заявила Максина.

— Мне казалось, прежде нужно спросить, — пожал плечами Датчер.

— Джентльмены об этом никогда не спрашивают, — упрекнула его Максина.

— Не спрашивают, верно, но такое происходит без слов.

— Со мной такого никогда не происходит! — отрезала она.

— Мне это как-то прежде и в голову не приходило, — объяснял Датчер, когда они садились в машину. — Но ты абсолютно права.

Удалось получить лишь двухкомнатный номер — так как в отеле не было свободных мест; к тому же там остановились кое-какие знакомые из Голливуда, и когда Датчер столкнулся с ними в холле, то всячески давал им понять, что не имеет никакого отношения к этой женщине. Ах, если бы только не эта ее меховая отделка из рыжей лисицы!

Завтра, когда они будут на бегах, он, конечно, увидит немало знакомых, так что лучше ему сидеть где-нибудь рядов эдак на восемь ниже ее или наблюдать за бегами с того места, где кассы, или из бара.

Когда они поднялись в свой двухкомнатный номер, Максина решительно поставила свою сумку рядом с сумкой Долли в первой комнате. Макамер вопросительно посмотрел на Датчера.

— У нас восточное крыло. — Датчер шагнул через порог соседней комнаты.

— Послушай, — Макамер следовал за ним, — я предполагал, что организую день отдыха для нас с Долли. Она живет дома с матерью, а старушка каждый вечер молится за спасение греховной души своей дочери.

Вошла Долли, внимательно посмотрела на них и хихикнула.

— Пойди и поговори с Максиной! — заорал Макамер, поворачиваясь к Датчеру.

— И без тебя знаю свои обязанности, — огрызнулся он и вышел в соседнюю комнату. Максина сидела, вся такая собранная, на кровати, сложив руки на груди, и задумчиво разглядывала потолок.

— Максина, старушка… — начал Датчер.

— Не делай из меня дуру!

— Но я устал! — взмолился Датчер. — Идет война. Я сдаюсь. Здесь, в номере, две кровати. Клянусь, я тебя не трону. Ну ради Макамера с Долли…

— Пусть твой Макамер побудет джентльменом! — громко произнесла она. — Хотя бы одну ночь.

Датчер вернулся в «восточное крыло».

— Она сказала, что Макамер может побыть джентльменом хотя бы одну ночь. — Он снял ботинок. — Ладно. Я ложусь спать.

Долли поцеловала Макамера, повисла на нем, обвив его шею руками. Датчеру пришлось, чтобы не мешать любовным лобзаниям, долго и старательно выравнивать носки своих ботинок под стулом. Долли, проходя мимо него, чмокнула его в щеку.

— Ты у нас, конечно, гроза всех девушек! — съехидничала она.

Макамер с Датчером, облачившись в пижамы, выключили свет. Макамер лег в постель. Датчер подошел к двери.

— Последние известия! — громко объявил он. — Макамер клятвенно пообещал до меня не дотрагиваться даже пальцем! Спокойной ночи!

Женщины захихикали, а Макамер громко захохотал. Датчер не остался в стороне. Вскоре обе комнаты отеля сотрясались от приступов смеха. Датчер тоже лег.

За окном, на темных улицах Сан-Диего, мальчишки — разносчики газет кричали, что Англия объявила Германии войну. А он, лежа в постели, прислушивался к этим крикам, то и дело нараставшим, превращавшимся в отчаянные вопли, потом удалявшимся, глядел в темный потолок. Поздний час, война, которую они весь вечер отталкивали от себя, старались забыть о ней — за выпивкой, бешеной скоростью автомобиля, беззаботным смехом и донимающей их похотью, — вдобавок эти крики сейчас сломили его, — так львы забывают о своем бурном темпераменте при виде хлыста дрессировщика. Он опять видел жуткие картины. Поляк-кавалерист лежит на пыльной польской дороге мертвый, широко открыв, словно в изумлении, рот; рядом с ним валяется его убитая лошадь. А этот парень в кабине немецкого бомбардировщика летит от Варшавы назад, на свой аэродром, вознося благодарственные молитвы: «Ну вот, еще раз… еще раз возвращаюсь живой на базу».

— Все это из-за Долли, — проворчал Макамер. Его молодой, с ноткой сожаления голос, преодолев крошечную темную бездну между краями двух кроватей, долетел до слуха Датчера. — Мне-то все равно, это она сходит с ума, ей дорог каждый час. Ты хочешь спать, Ральф?

— Нет.

— Она цепляется за все — буквально за все. Как она не любит спать! Всегда прикасается ко мне, хватает меня руками… Она скоро умрет.

Датчер слышал, как тяжело вздохнул Макамер; скрипнули пружины матраца; голоса мальчишек — разносчиков газет приближались.

— Она больна, понимаешь? Доктора бессильны. У нее болезнь Брайта. Часто у нее все тело немеет, ей кажется, что у нее выпадает из глазницы глаз, отрывается ухо… Вот почему она постоянно глотает эти пилюли. Никому об этом не говорит, знаю только я. Ни ее семья, ни ее босс…

Датчер лежал в постели неподвижно, замер, упорно глядя в потолок.

— Я не люблю ее. — Теперь глухой, хрипловатый голос Макамера был еле слышен. — Я, конечно, не признаюсь, говорю, что люблю… но я люблю других девочек… А ей говорю, что люблю ее. Она не желает терять ни одного часа жизни.

— Тсс! — прошептал Датчер. — Не так громко!

— Неужели и сейчас громко? — удивился Макамер. — И здесь мой голос способен снести стену, да? Тебе грустно, Датчер?

— Да, — не стал отрицать он.

— Смешно получилось, не находишь? — спросил Макамер.

— По-моему, ты этого не почувствовал. — Датчер говорил с закрытыми глазами, голова его покоилась на подушке. — «Ждешь, ждешь этого целых шесть лет, и каждый раз, как только прогремит выстрел, ты, спохватившись, говоришь себе: „Ну вот, началось!“ Но ничего не происходит, ты, как всегда, усердно читаешь газеты, читаешь каждый день, и вот, когда это случилось, ты даже этого как следует не чувствуешь. Мы почувствуем все позже, мы все почувствуем позже…»

— Что ты собираешься делать сейчас?

— Как «что»? Спать! — засмеялся Датчер.

— Спокойной ночи! — пожелал Макамер.

— Спокойной ночи.

Опять эти картины поплыли в его мозгу… Бомбардировщик приземлился, и парнишка-пилот накренил крыло, чтобы убедиться, вышло ли шасси. А он, Датчер, шел с толстой женщиной в костюме, отороченном мехом рыжей лисицы, на мексиканский ипподром. Там каждая дорожка загажена крысами; самой молодой беговой лошади не менее девяти лет от роду; там эти люди из Голливуда, в ярких шарфах, в темных очках на носу и в туфлях из оленьей кожи, вместе со своими агентами и красотками — победительницами еженедельного конкурса красоты, азартно проматывают свои громадные, так легко доставшиеся им деньги на этой пыльной мексиканской жаре, толкуя только о сексе и о долларах и бесконечно повторяя: «Колоссально, потрясающе! Он в этом году на высоте, он стоил „Метроголдуин“ целый миллион!» Идет война, и она ведь касается и этих праздных, беспечных, фривольных людей, — на их головы не падают бомбы. «Я останусь здесь, в Голливуде, — думал Датчер, — если только смогу вынести это свое творение — „Убийство в полночь“ — и все будущие „Убийства“. Не хочу больше писать книги! Честная книга — это всегда нелицеприятная критика. Зачем мне терзать себя, критиковать этот бедный, развратный, безумный, разрываемый на части, переживающий агонию мир? Позже, критика — позже…» Разносчики газет завывают на улицах у отеля.

«Вот он я, — думал Датчер, — здесь, в отеле, далеко от дома, в компании с умирающей нелюбимой девушкой, одураченной на час, и киносценаристом, — он бродит от одной студии к другой, словно беженец, регулярно, неделя за неделей, и на лице его явное выражение нищего, выпрашивающего не милостыню, а работу, — и с этой гадалкой по руке — ее можно купить на ночь за три дешевых комплимента и десять минут замысловатых намеков. Непостоянный, ревнивый, законченный эгоист, подвержен настроению, успех в будущем не грозит, линия жизни короткая…»

«Англия! Англия!» Мальчишеские голоса, дрожащие на ночном ветру, слабо доносились до него через окно.

«Мне стыдно за себя, — размышлял он. Я встречаю трагический час мира в скорбном и комическом наряде. Пришло время для какой-то благородной и потрясающей акции. Но кто поручит мне благородную и потрясающую акцию?»

— Мне хотелось бы обратиться к Европейскому континенту, — произнес он вслух.

— Что ты сказал? — прошептал Макамер.

— Так, ничего. — Датчер натянул одеяло до подбородка. — Знаешь, что я собираюсь сделать?

— Ну?

— Жениться. У меня будет жена, и я буду жить на ферме, выращивать кукурузу, пшеницу и виноград, наблюдать, как зимой падают хлопья снега, и резать свиней; во всем следовать временам года. На какое-то время мне хочется стать вовлеченным в вечное движение жизни.

— Ясно, — откликнулся Макамер. — А мне только что приснилось, что Мервин Лерой предлагает мне работу. Не так уж плохо, не так уж плохо, очень плохо… — И умолк.

— Следовать временам года… — повторил Датчер, пробуя на вкус эту фразу. — Следовать временам года…