Жоржи Амаду - Жубиаба Страница 4

Дойдя до этого места, Зе Кальмар победительным взором окидывал столпившихся каброшей и дарил им одну из своих неотразимых улыбок. Девушки взирали на него с обожанием, словно перед ними был сам Лукас да Фейра собственной персоной, а парни, глядя на них, покатывались со смеху. А дальше говорилось о верности разбойника своему слову и о его горделивой отваге:

Не выдам своих я собратьев, позор, коли выдам я их, пусть сам я погиб безвозвратно, не дам погубить я других.О ком говорит вся округа и песни слагают о ком?Я ловок и смел — ведь недаром меня все зовут главарем.

Но наступала минута, когда голос Зе Кальмара обретал особую звучность, а взгляд становился особенно томным. Так было, когда начинались куплеты на букву У:

У — тоже лишь гласная буква, как а, е, и, о, — потому прощальный привет посылаю друзьям и еще кой-кому…

Глаза певца не отрывались от очередной избранницы, и в тот миг он и впрямь был Лукас да Фейра, разбойник, убийца, не устоявший перед любовью…

Под аплодисменты собравшихся он заканчивал свою историю:

Я грабил и старых и малых, в жестокий пустившись разбой, но вот наступил час расплаты, назначенный злою судьбой

А потом следовала самба. Истинной печалью наполнял ее несравненно тоскующий голос Зе Кальмара:

Я покидаю край родимый, коварством изгнанный твоим…Я покидаю край родимый, тоскою о тебе томим.

Женщины изнемогали от удовольствия:

— Ах, какой он красавчик!

— Как он выводит-то, прямо до слез…

Одна из них, с большим животом, видать, на последнем месяце, шепотом рассказывала другой:

— Мой-то, пока меня добивался, от меня ни на шаг не отходил… Подарками задаривал… Жениться обещал: мол, и в церкви обвенчаемся, и у судьи запишемся…

— И в церкви и у судьи?

— Да, моя милая… Мужчина, чтоб нашу сестру обмануть, что хочешь наобещает… Улестит почище самого дьявола… А я дура и поверила… Ну вот и получила… полное брюхо… Работать пришлось, красота моя на нет и сошла… Ну, он и удрал с одной каброшей, — она уж давно на него зарилась…

— Поворожить надо было, вот он бы и вернулся…

— А к чему? От своей судьбы не уйдешь… На все божья воля…

— Еще что! Надо было хоть на эту гадюку порчу напустить! Нет, вы только подумайте! Какая-то стерва уведет моего мужа, а я буду на это смотреть! Будто так и надо! Ну нет, моя дорогая… Я бы тут же напустила на нее проказу, и он бы мигом вернулся! Отец Жубиаба свое дело знает, от его ворожбы не спасешься…

— А ни к чему это все… Мы в своей судьбе не вольны, как там определят, так и будет. — Женщина подняла глаза к небу. — Кому что на роду написано, — никуда от того не денешься. Вот он, — она показала на свой живот, — еще и не родился, а уж на небесах вся его жизнь расписана…

Старая Луиза поддержала ее:

— Твоя правда, дочка. Так оно и есть…

Разговор делался общим:

— Слушай, ты знаешь Грасинью, мулатку с Гиндасте-дос-Падрес?

Кто-то припомнил:

— Не эта ли — без зубов, страшная что твоя жараракусу[13]?

— Она самая… Но слушайте дальше: и вот с такой-то рожей она отбила мужа у Рикардины, ну, а та, сами знаете, бабища — во! Жубиаба ей поворожил…

— Она сама ворожить горазда… в постели, — загоготал один из парней.

— Говорят, Балбино помер от ворожбы…

— Ну да! От собственной злости он помер. Злющий был — чистая кобра.

Толстый старый негр, чесавший себе ступню острием перочинного ножа, продолжал вполголоса:

— Вы что, не слыхали разве, что он сотворил со стариком Зекиелом? От этой истории волосы дыбом на голове становятся… Всем известно — старик кривить душой не умел. Строгий был человек. Я его хорошо знал, вместе каменщиками работали. Уж до того был прямодушный. Второго такого на всем свете не сыщешь. Но однажды, на беду, свела его судьба с Балбино… Этот чертов сын втерся к нему в дружбу, а для чего? Чтоб соблазнить старикову дочку. Помните Розу? Я-то хорошо ее помню… Скоро глаза мои могильная земля засыплет, и не увидать мне больше такой красавицы — первая была среди каброшей… Так вот Балбино прикинулся, что влюблен в нее и хочет жениться…

Женщина на сносях поддакнула:

— Точь-в-точь как у меня с моим Роке…

— Даже день свадьбы назначили… Но случилось так, что старику Зекиелу пришлось ночью выйти на работу. Он в то время в гавани работал… а тут как раз срочная погрузка… Балбино на правах жениха заявился в дом и потащил Розу в комнату старика, вроде затем, чтобы взглянуть на приданое. А там он повалил ее на кровать и, как она ни кричала и ни отбивалась, снасильничал над ней и бросит растерзанную, всю в крови, хоть и живую. И еще у него достало бесчувствия взломать сундук старика и вытащить оттуда деньги, несчастные пятьдесят мильрейсов, припасенные к свадьбе. Когда старик вернулся — он прямо обезумел… А Балбино — он ведь всегда больше глоткой брал — струсил и где-то до поры хоронился, а потом он и его дружки подкараулили старика ночью и забили до смерти. И ничего ему за это не было… Говорили, что наверху у него есть заручка.

— Да уж не без этого. Раз какой-то солдат выследил его и задержал. Так знаете, чем это кончилось? Балбино отпустили, а солдат сел за решетку.

— Говорят, он приводил полицию туда, где праздновали кандомбле…[14]

Никто не заметил, как к собравшимся подошел Жубиаба:

— Он умер страшной смертью, — проговорил макубейро.

Все склонили головы, никто не смел ему противоречить.

— Он умер страшной смертью. У него закрылся глаз милосердия. И остался один только злой глаз. Но когда он умер, глаз милосердия открылся снова. — И он повторил еще раз: — Глаз милосердия закрылся. Остался один только злой глаз.

Голый до пояса негр протиснулся к Жубиабе поближе.

— Как это, отец Жубиаба?

— Никто не смеет закрывать милосердный глаз. Нехорошее дело закрывать милосердный глаз. Добра тогда не жди.

Тут он заговорил на своем наречии, и у всех по телу пробежала дрожь, — так всегда бывало, стоило Жубиабе заговорить на языке наго.

— Ожу анун фо ти ика, ли оку.

Вдруг полуголый негр бросился Жубиабе в ноги:

— Я тоже закрыл свой милосердный глаз, люди… Однажды я тоже закрыл милосердный глаз…

Жубиаба глядел на негра из-под опущенных век. Остальные, мужчины и женщины, неслышно расходились.

— Это случилось там, в сертане[15]. Была великая сушь. Падали волы, погибали люди, все погибало. Народ бежал от засухи, но почти все оставались лежать на дороге. Под конец мы шли уже только вдвоем с Жоаном Жанжаном. И наступил день, когда ему пришлось нести меня на спине, — идти я уже не мог. Жоан держал глаз милосердия широко открытым, но глотки у нас совсем пересохли. А солнце было такое злое… Пути нашему конца-краю не виделось, и где раздобыть воды, мы не знали. Все же на одной фазенде[16] удалось нам выпросить бутыль воды, и тогда побрели мы дальше. Жоан Жанжан нес бутыль и строго отмерял воду по глотку. И все равно мы помирали от жажды. И тут попадись нам на дороге белый человек — тоже уж совсем богу душу отдавал без воды. Жоан Жанжан хотел было поделиться с ним глотком, да я не позволил. Но клянусь, что воды у нас оставалось на донышке, самим бы едва по глотку хватило. А он хотел отдать ее белому. У него для всех глаз милосердия был открыт. А у меня жажда его иссушила. Остался только злой глаз… Жоан захотел отдать воду, я набросился на него, не помня себя от ярости… И убил его… А он целый день тащил меня на спине…

Негр смотрел в ночную тьму. На небе сверкали бесчисленные звезды. Жубиаба слушал его с закрытыми глазами.

— Он целый день тащил меня на спине. Его милосердный глаз всегда был широко открыт. Я хотел бы стереть его взгляд со своего лица, но не могу. Все время чувствую его, все время он на меня глядит…

Негр провел рукой по глазам, словно пытаясь избавиться от навязчивого виденья. Но оно не исчезало, и взгляд негра снова приковался к одной точке:

— Он целый день тащил меня на спине…

Жубиаба монотонно повторил:

— Злое дело закрывать глаз милосердия. Жди тогда беды.

Негр поднялся с колен и стал спускаться с холма, унося свою страшную историю.

Антонио Балдуино слушал и запоминал. Это была школа жизни. Единственная школа, которую он и другие мальчишки с холма могли посещать. Здесь они получали образование и выбирали себе профессию: мошенничество, воровство, разбой. Для этих профессий не требовалось большого образования. Можно было выбрать другое: рабство поденщика на плантациях или рабство у станка.

Антонно Балдуино слушал и запоминал.

Однажды на холме Капа-Негро появился приезжий. Он остановился в доме доны Марии, толстой мулатки, разбогатевшей, как говорили, за счет клиентов Жубиабы. Приезжий хотел, чтобы макумбейро вылечил его: вот уже много лет он страдает от невыносимой боли в правой ноге. Врачи давно уже от него отказались после того, как ими было поставлено множество разнообразных диагнозов и выписана целая куча дорогих лекарств. Болезнь прогрессировала, с ногой было все хуже, и от постоянной боли он уже не мог больше работать.